Сейчас для нас с вами наш «-вич»—суффикс, представитель определенной грамматической категории, группы любопытных явлений, но и только. А ведь было время, когда он вызывал у людей самые бурные эмоции, исторгал то самодовольный смех, то гнев, то слезы. Как и почему? Вот какую показательную сценку нарисовал нам один автор XIX века, интересовавшийся русскими «родовыми прозвищами и титулами».

Первые годы после отмены крепостного права.

На поле работает артель крестьян, «временнообязанных». Подъехавший по дороге барин окликает одного из своих недавних рабов, обращаясь, к нему, как было до сих пор привычно, без «-вича»: «Эй, Иван Семенов!»

Иван Семенов — поодаль, он не слышит. Но те крестьяне, что поближе, охотно «помогают» помещику:

«Эй, Иван Семенович!—уважительно передают они так сказать, «по цепи».—Иди сюда: тебя Николай Петров кличет!»

Можно представить себе, как поморщился разжалованный в «Петровы» дворянин, как широко ухмыльнулся произведенный в «Семеновичи» вчерашний раб: ведь на протяжении веков эта незаметная частица делила весь народ на господ и слуг, на высокородных и «подлых». Нам сейчас трудно даже представить себе, какое значение придавалось когда-то ее наличию и отсутствию.

Вот в замечательном романе «Петр I» Алексея Толстого молодой еще царь разговаривает с неторопливым и опасливым купцом — архангелогородцем Иваном Жигулиным. Царю нужно, чтобы купечество взялось за вывоз русских товаров за границу; купчина не спешит хвататься за новое дело, старается получить от предложения как можно больше выгоды. Чем его пленить, чем поощрить? Барышом? Путешествием в дальние страны? Еще чем? Так поощрить, чтобы другим завидно стало. Но Петр хорошо знает своих русаков:

«Петр блестел на него глазами…

— А сам поедешь с товаром?.. Молодец!.. Андрей Андреевич, пиши указ… Первому негоцианту-навигатору… Как тебя, — Жигулин Иван, а по батюшке?..

Жигулин раскрыл рот, поднялся, глаза вылезли, борода задралась.

— Так с отчеством будешь писать нас?.. Да за это — что хошь!

И, как перед спасом, коему молился об удаче дел, повалился к царским ножкам…» (Алексей Толстой, Собр. соч., том седьмой, стр. 252.)

Романист ничего не прибавил от себя, ничего не преувеличил. Мы знаем, что еще в 1582 году Иван Грозный пожаловал «-вичем» купца Строганова за очень серьезную заслугу: Строганов вылечил от смертельной болезни царского любимца, Бориса Годунова. Это первая запись о таком пожаловании, но наверняка они случались и раньше.

Двадцать восемь лет спустя, уже Василий Шуйский, награждая других Строгановых, повелел и их «в своих государевых грамотах писать с „вичем"». В 1680 году такая же честь была предоставлена всем думным дьякам, крупнейшим по тому времени чиновникам, но с существенным ограничением: их было приказано «в государевых грамотах писать с „вичем", а в боярских списках — по-прежнему. Вот как дорог, как почетен тогда был этот удивительный суффикс, на который мы в наши дни не обращаем никакого внимания.

Прошло еще около ста лет, и Екатерина II считает нужным внести в обращение с «-вичами» строгую точность. Постановляется: первые пять классов чинов, то есть самых важных сановников, генералитет (тайных и статских советников), писать с «-вичем», чинов шестого, седьмого, восьмого классов — с отчеством на «-ов» (но без желанного «-вича»), всех же остальных — без отчеств. И только XIX век мало-помалу лишил пресловутый «-вич» его былой славы и значения. Во всяком случае Осип Сенковский, интересный ученый, но ярый мракобес и консерватор, в своей статье «Вич и вна» с явным огорчением писал:

«Нынче все без разбора чествуют друг друга вичами… в старину почесть эта принадлежала только… царям, боярам и думным людям, кроме дьяков… Одни только рабы вичали своих господ». (Да и совсем недавно именование «по имени-отчеству» считалось большой честью. У Н. А. Некрасова есть стихотворение «Эй, Иван!», герой которого, забитый лакей, плачется:

В рассказе Л. Андреева «Баргамот и Гараська» пьяница, попавший на квартиру городового в праздничную ночь, плачет от умиления, когда жена городового именует его по отчеству. А ведь это уже двадцатый век, не восемнадцатый!).

И в самом деле, теперь именование с отчеством превратилось в пустую формальность; никому не придет в голову ни наградить человека «правом» на «-вич», ни оскорбиться, ежели тебя самого назовут без «‑вича». А ведь было не так; недаром в полном «Собрании законов царской России» было записано и такое постановление, выбранное из указа первых лет царствования Петра Первого: «Буде кто напишет думного дворянина жену без „вича" [то есть, в данном случае, без окончания ,,-вичевна" или „-вна"] и им на тех людях великие государи указали за то править за бесчестие», то есть преследовать по суду, как страшных оскорбителей.

А теперь? А теперь вы сами знаете: можно человека назвать с «‑вичем» так, что он не обрадуется, а наоборот, удивится и огорчится или засмеется. Ну, скажем, так, как это сделала уже упомянутая плохо владеющая русским языком американка, акробатка в фильме «Цирк». (Самая маленькая особенность языка может привести к серьезным следствиям.

Однажды меня попросили написать очерк о русских именах, фамилиях и особенно отчествах для вьетнамского журнала. Оказалось: студентам из индокитайских стран, учащимся в СССР, очень трудно усвоить употребление наших отчеств. Они видят, что «отчество» — почтительный элемент нашей «именной тройчатки», что, скажем, В. И. Ленина в народе уважительно и с теплой любовью именуют «Ильичем», и после этого, из самых лучших побуждений; начинают знакомых юных девушек называть «Петровнами» и «Николаевнами». Очерк был написан и, видимо, принес какую-то пользу.)

Вот какую сложную и противоречивую историю прожил наш «‑вич», суффикс русского отчества.

Что мне осталось еще сказать? Очень немногое. Во-первых, в восточнославянских языках «-вич» был не одинок; рядом с ним жили и другие суффиксы, пригодные для выражения понятия «отчество». Все знают украинский суффикс «-енко»: Шевченко — сын шевца, сапожника; Пилипенко —сын Филиппа (Пилипа), Филиппович. Он распространен на юге СССР сейчас уже не в качестве составной части отчеств; он образует фамилии. Но, разумеется, началось с выражения отношения между отцом и сыном: ведь это «-енко» почти равно нашему суффиксу «-ёнок», «-ята», который служит нам для называния детенышей, маленьких живых существ, сыновей своих отцов.

Не все хорошо помнят, что почти такой же суффикс отчества фигурирует и во множестве великорусских фамилий, таких, как Павленковы, Давыденковы, Роденковы, Бураченковы, Мосенковы; тут его близость с обычным «-ёнок» еще яснее. Сейчас он уже перестал образовывать наши отчества; он действует только в фамильных именах. Но еще совсем недавно во многих местностях России, среди крестьян, у которых отчество и фамилия не различались, было очень даже принято одного Павлова сына именовать «Иван Павлюков», а другого (да, случалось, и того же самого), «Иван Павлюченок». Может быть, первое отчество казалось более строгим, официальным, второе —панибратским, непочтительным, — только и всего.

Вот, пожалуй, и всё об отчествах. Добавлю только одно: известно ли вам, что наряду с «отчествами» вполне возможны и существуют в различных языках такие образования, которые даже трудно назвать одним словом: «антиотчества», что ли, потому что неудобно же вводить термин «сынчество» или «мамчество».

Арабы, как мы видели на примере «старика Хоттабыча», резонно именуют сыновей по их отцам, полагая, что каждый хороший сын должен гордиться своим почтенным родителем. Ибн-Фадлан, Ибн-Халликан, Ибн-Баттута — таких сочетаний, означающих «сын такого-то», можно привести из истории арабского народа тысячи. Пользовались ими и неарабы-мусульмане, находившиеся под влиянием арабской культуры. Мы, например, отлично знаем имя великого таджикского философа, поэта и ученого Ибн-Сины, прозванного на Западе искаженным именем Авиценна. Но вот что любопытно:

Ибн-Сину полностью звали: Абу-Али-ибн-Сина, а если слово «ибн» значит «сын», то слово «абу», наоборот, означает «отец».

Изучая историю Востока, легко заметить: людей, именуемых «абу», там не меньше, чем тех, в имя которых входит «ибн». Философ Ибн-Туфейль звался по-настоящему Абу-Бекр Мухаммед ибн-Абд-аль-Малик. Полное имя иранского историка и лексикографа Ибн-Халликана было Абу-ль-Аббас Ахмед-ибн-Халликан. Будучи сыновьями весьма достойных сынов аллаха, они имели счастье стать и отцами детей, которыми могли гордиться. (Не всегда в странах магометанской культуры это «абу» означает реальное отцовство. Р. Клейнпауль, несколько высокомерно — как, то нередко свойственно немцам — относясь к иноплеменным обычаям, замечает, что в арабском именословии кишат «отцы и дети, как в романе Тургенева», но что у этих отцов далеко не всегда потомством являются обычные Гамиды или Али. «О, тут мы встречаем куда более удивительных отцов, а именно отцов мира, отцов радости, отцов победы, отцов золота, отцов бороды, отцов мух, даже отцов собак и отцов блох…» (Р. Клейнпауль. Имена людей и народов. Лейпциг, 1885, стр. 33.).

Совершенно ясно, что обыкновение, имевшее своим началом реальную патронимию, превратилось здесь в своеобразную именословную игру. Впрочем, примеры таких же «нелепостей» можно найти в любых языках, в немецком не меньше, чем в арабском..)

Как дерево, уходя корнями в землю, славит в то же время бытие цветами молодых ветвей, так и люди Востока, помня о предках, радовались потомкам, соединяя седобородых и розовощеких в один букет своего имени. Что же? Наверное, ими руководила мудрость.

Но почему речь может идти только об отцах и сыновьях? Восток знал женщин величавых и прекрасных, достойных равняться с лучшими из мужей. Они были дочерьми счастливых отцов и матерями незабвенных дочерей. И вот появляются имена, означающие «отец», но не «такого-то», а «такой-то»; пример этому дал первый халиф арабов, принявший имя Абу-бекра, «отца девушки», после того как его любимая дочь была взята в жены «пророком» Магометом. Были, — правда, в сравнительно редких случаях, — и другие, самостоятельные, во всем равные мужчинам женщины. Они, так же как их мужья, считали себя вправе принимать новые имена, в которых изливалась их гордость произведенным на свет потомством. Такие полные воли и достоинства матроны известны у всех народов, в том числе и у арабов. И если вам когда-нибудь доведется в старинных текстах прочесть имя аравитянки, которую звали Зубейда-умм-Махаммад или Гюзидэ-умм-Маджид, склоните голову перед памятью и их и их первенцев: наверное, они заслужили почтение: вставка «-умм» означает «мать», — «мать Маджида», «мать Мухаммеда».

Пора кончить главу об отчествах. От них можно спокойно перейти к фамилиям.