Да, это основная загадка. Может быть, перед нами
действительно не имена, а просто насмешливые клички? Народ любит
хлесткие прозвища; и сегодня педагоги в школах затрачивают немало труда
на борьбу с привычкой ребят награждать товарищей разными кличками.
«Припечатать кого-либо метким словцом» мы всегда умели. Вспомним, что
говорит Н. В. Гоголь в «Мертвых душах» о народных прозвищах: «Выражается
сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно
ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и
в Петербург, и на край света… ничто не поможет: каркнет само за себя
прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела
птица». («Мертвые души», часть I, гл. 5.)
Может быть, и там, в глубине веков, мы нашли не имена, а такие же самые меткие, злые, соленые прозвища?
Над этим стоит поразмыслить: имя или прозвище? Какое между ними сходство и какие различия. Сведем их в одну табличку. К
этому можно добавить еще одно отличие, —имя легко использовать само по
себе, без всяких дополнений, прозвище же чаще всего требует, чтобы рядом
с ним стояло настоящее имя: «Как у Васьки-Волчка вор стянул гусака…»
или «Это тот Попович славный, тот Алеша-богатырь…» Впрочем, это различие
не может быть признано обязательным,
Ну что ж, выходит, что у нас появилось нечто вроде
своеобразного сита, контрольной сетки. Пропуская сквозь нее сомнительные
прозвания, мы увидим, где они «не пройдут», и решим интересующий нас
вопрос. Начнем при этом, так сказать, «с конца», с последнего признака.
«Яз… пожаловал есми Злобу Васильева сына Львова и Ивана
Злобина сына Львова же… пустошьми и орамыми землями…»—пишет в одной из
своих грамот царь Иван IV.
Вот и смотрите: два имени — Иван и Злоба, одно
православное, крестное, другое — явно мирское выступают тут на
совершенно равных правах. Как при крестном имени не добавляется второго,
мирского, так и при мирском не стоит крестного. Мирское имя Злоба
сочетается с отчеством «Васильев» совершенно так же, как крестное Иван с
отчеством «Злобин»: Злоба Васильев-сын, Иван Злобин-сын. Наконец,
каждое из них в одинаковой степени само способно стать отчеством: от
«Василий» — «Васильев», но и от «Злоба» — «Злобин». Совершенно ясно, что
с точки зрения царя и тех грамотеев, которые писали его грамоту, слово
«Злоба» является точно таким же именем, как и Иван, ничуть не «хуже», ни
в чем не «второразрядное». Это вовсе не прозвище.
В других случаях в одном и том же документе на равных
правах чередуются и мирские и крестные имена, без всякого различия между
ними.
…Хвороща и с братом Иваном (1388 г.)
…дети его Некрас да Ивашко (1459 г.)
…Товарищ да Семен Григорьевы (1566 г.)
…Пятой да Петр Пруговы…
Нет никакого сомнения, что и тут писавший не делал
никаких различий между обоими типами имен: что Иван, что Хвороща для
него совершенно безразлично; имена — и всё тут! Ни носители этих имен,
ни дьяки при записях не видели в них решительно ничего обидного,
позорного или непочтительного. Каждый с таким же спокойствием именовал
себя Кислоквасом, как Григорием или Тимофеем. «Ты кто?» — «Я-то?
Запорожский казак, Бтбою зовут…»; или: «Я гетмана посланный, именем
Колоша»; или «Пономарь здешний а зовут Огурцом…»
Как мало в те времена отличали мирские имена от крестных, показывает следующее обстоятельство.
Мы уже знаем, что люди в прошлом нередко носили по два разных
имени; если одно было христианским, другое являлось народным, мирским.
Но вот в одном документе упоминается под 1539 годом два новгородских
крестьянина: одного звали Филиппом и Юрием, другого — Исааком и Левкой.
Как прикажете это понять? Очевидно, в глазах современников второе
(крестное) имя надлежало носить, вовсе не потому, что первое (мирское)
представлялось недостаточным, неполноценным. Видимо, просто тот, кто
«нарекал» человека, мирился кое-как с именем, данным церковью, но
оставлял за собой полное право подобрать и второе, более приятное
прозвание. (См. стр. 42.)
В самом деле, вот вам ряд примеров на этот особый вид двойного именования.
«Сын мой Остафий (то есть Евстафий), который был прозван Михаил…»
«Карпуша Ларионов, а прозвище Ивашко». (1600 г.)
«Ивашко, прозвище— Агафонко…» (XVII в.)
Крестят Евстафием, прозывают Михаилом. Окрестили
Михаилом, стали звать Микулаем… Похоже на какую-то нелепую
сказку-небылицу. С нашей точки зрения, можно дать человеку прозвище
Кислоквас или Звяга, сделать же прозвищем имя Агафон — в высшей степени странно.
Надо думать, что это говорит об одном: привыкая к
церковным, крестным именам, народ перестал уже отличать свое от чужого.
Он теперь прикидывал иначе: привычно звучит имя или нет, и выбирал
наиболее знакомые. Видимо, прав большой знаток нашего древнего
именословия, языковед прошлого века H. M. Тупиков:
«Русские имена всегда имели все права законного имени и
могли выступать без сопровождения имен христианских… Употребление их в
качестве имени или прозвища зависело от воли носителя их или же от воли
документатора» (то есть того, кто записывал их).
Словом, народ не видел никаких преимуществ в именах
«календарных»; ничего плохого — в старинных своих, домашних. Но так как
церковь всё время продолжала яростно бороться против последних, то
мало-помалу на них лег запрет. Их действительно начали рассматривать как
что-то незаконное, как насмешливые клички. Только случилось это не
скоро, никак не раньше XVII века. Именно тогда мирские имена попали в
окончательную немилость, и грамотеи-дьяки или священники стали брезгливо
записывать их так:
«Казак Богдан, а имя ему бог весть…» Тут уже даже
привычное Богдан рассматривается как незаконное прозвище, которое не
может быть признано. Но ведь это случилось еще когда; а столетием, двумя
раньше и Горностай и Грязка, и даже Износок или Опухлой, были ничуть не
кличками, не прозвищами, не «дразнилками», а самыми настоящими именами.
Их признавал тогда за имена весь народ, возражала одна только церковь.
Но эти возражения для нас с вами никак не обязательны.
Осталось выяснить одно: раз такие причудливые «имена»
существовали, — как же они могли возникнуть? Почему нашим предкам
вздумалось пользоваться ими? Зачем они им понадобились? |