Тот же Антон Павлович Чехов записал в своей знаменитой записной книжке смешные слова:

«Я бы пошла за него (замуж. — Л. У.), да боюсь фамилии «Прохладительная!».

А вы как, читатель или читательница? Вам бы хотелось именоваться так же освежающе? Хотя, собственно, в чем дело? Не все ли равно, в конце концов, как зовут человека? Не в кличке главное: ведь у Чехова можно найти и совсем другую запись:

«У меня есть знакомый: Кривомордый. И — ничего! Не то чтоб Кривоногий или Криворукий — Кривомордый. И женат был, и жена любила».

Вот видите, как хорошо: значит, суть не в фамилии! К фамилии и сам привыкнешь, и другие с нею стерпятся. Разве не так?

Так, да не совсем.

Лет тридцать — тридцать пять назад всем гражданам СССР было предоставлено право свободно менять фамилии, если почему-либо они этими фамилиями недовольны. Как вы думаете, много ли нашлось желающих? Десятки? Сотни? Нет, тысячи и даже десятки тысяч. Целые месяцы, целые годы центральная газета «Известия» изо дня в день печатала, столбец за столбцом, перечень людей, готовых на все, лишь бы избавиться от ненавистного прозвища. Заявления шли из Москвы и с далекой Камчатки, сыпались с севера и с юга; и тот, кто внимательно за этим следил, удивлялся многому.

Первое удивление: откуда могли появиться и как получили законную силу все эти, то причудливые, то бессмысленные, иногда обидные, а чаще удивительно неблагозвучные, уродливые клички?

Евгения Павловна Вырвикишко

Порфирий Иванович Полторабатько

Николай Викторович Около-Кулак

Сергей Родионович Убей-Кобыла

Михаил Давыдович Балда

Игорь Георгиевич Психа

Георгий Густавович Труп

Павел Никифорович Пудель…

Хвостик и Мухомор, Лысый и Босый, Плаксивый и Мозоль, Кособрюхов, Застенкер, Песик, Продан и, наконец, даже Попсуйшапка — этот список я мог бы продолжать на десятки и сотни страниц, не выдумывая ни единого слова, беря экспонаты для удивительного музея только из официального перечня фамилий. Странно? Разумеется, очень странно! Как могли живые люди до последних дней мириться с таким издевательством — называть себя так вслух, расписываться на документах, отвечать на перекличках:

— Деримедведь?

— Есть!

— Лисоиван?

— Тут!

— Засучирукав?

— Вот я…

— Вензель-Крензель?

— Вензель-Крензель болен..-

Странным, однако, казалось и другое: на что меняли свои фамилии эти граждане? Чаще всего они выбирали для себя нестерпимо жеманные, сладкозвонкие звукосочетания, стараясь блеснуть приторной и пошловатой красивостью. Еще хорошо, если они (а таких были сотни!) непременно хотели зваться теперь Ленскими, Онегиными, Гиацинтовыми или Ароматовыми. А то их не устраивало ничто, кроме сочетаний вроде Ромуальд Корнер или Кирилл Робинзон.

Были и совсем неожиданные чудаки: они требовали, чтобы их хорошее обыкновенное старое имя — Иван или Павел — как можно скорее сменили на Арнольд либо Эдуард; вот против «звучной» фамилии Вырвихвост или Плешка они ничего не имели. Так, некий Леонид Могильный стал из Леонида Львом, а фамилию оставил старую. Так, Мордалев Антон превратился в Мордалева Михаила. Зачем это ему понадобилось, — догадывайтесь, как хотите.

Словом, у человека наблюдательного возникало множество вопросов и среди них один главный: что же такое наши «фамилии»? Откуда они пошли, по каким законам живут, как вызывают к себе такое разноречивое и не всегда понятное отношение? Как должны теперь мы, советские люди, относиться к ним?

Позвольте, а может быть, это всё пустяки, не достойные внимания? Или, наоборот, есть и в этом разряде человеческих имен собственных нечто, заслуживающее пристального изучения; что-то такое, что позволяет им—где прямо, где косвенно—влиять на судьбы и мысли людей, и тех, что их носят, и других, которые с этими носителями общаются? Как же на самом-то деле?