В языковых программах академий многое было наивно и утопично — например, вера в то, что языковые нормы можно определить "раз и навсегда" и что все будет именно так, как решит академия. Тем не менее филологические труды первых академий многое определили в характере нормативно-стилистических систем народных литературных языков. При этом спустя столетия плоды "просеивания", "защиты" или "устроения" языка нередко оказывались в чем-то неожиданными, непредвиденными.

Подобные расхождения между планами разумного "устройства" языка и фактическими результатами нормирования вполне обычны.

Например, в истории чешского языка такими непредвиденными последствиями оказались искусственно реставрированная архаичность возрожденного литературного языка, его обособленность от обиходно-разговорной речи; в истории сербскохорватского литературного языка — некоторая суженность его стилистических возможностей (см. с. 45–47); в истории норвежского языка — раскол и хаос в языке, где необдуманное реформирование привело к конкуренции шести вариантов нормы, два из которых официально признаны литературными норвежскими языками.

Периоды наибольшей активности общества по отношению к языку обычно совпадают с периодами своеобразного распутья в истории языковой нормы. Прежняя норма уже не отвечает новым тенденциям в употреблении языка, однако и новая норма еще не сложилась, и дальнейшее языковое развитие может пойти по одному из нескольких направлений. В истории русского литературного языка одно из таких распутий — это конец XVIII — начало XIX в.: борьба двух направлений (шишковистов и карамзинистов) — и третий, пушкинский, синтезирующий путь (см. с. 44–45). В истории сербскохорватского литературного языка — это первые десятилетия XIX в., когда его развитие могло пойти и по книжно-литературному пути Обрадовича и Негоша, и По фольклористическому пути Караджича (см. с. 45–47). В истории немецкого языка одно из таких распутий — это XVIII в.: конкуренция верхнесаксонских (майсенских) и прусских (позже берлинских) норм в процессе сложения национального литературного языка.

Вслед за критическими, поворотными моментами наступает период упрочения победившей модели нормализации. Борьба конкурировавших литературно-языковых школ и направлений затихает. Сознательное воздействие общества на язык принимает более спокойный и частный характер: это, скорее, работа по внедрению принятых норм в языковую практику говорящих, т. е. борьба за культуру речи. Возможности общества здесь достаточно велики. Это, во-первых, ряд государственных учреждений, которые в состоянии прямо воздействовать на языковую практику говорящих, — прежде всего школа и затем средства массовой коммуникации, издательства, киностудии, театры и т. п. Ключевые фигуры такого практического воздействия на язык т учитель, и. редактор. Владение литературным языком является частью их профессиональной подготовки. Их речь, те тексты, которые они строят или санкционируют, служат речевыми нормативами для говорящих. Исправляя и порицая отступающих от нормы, т. е. в сущности вмешиваясь в стихийную языковую практику говорящих, учитель и редактор защищают нормы литературного языка.

Во-вторых, воздействие общества на языковую практику может носить опосредованный характер: компетентные органы (например, такие, как Академия Российская под президентством Е.Р. Дашковой, или школьное министерство, или исследовательский институт родного языка и т. п.) проводят кодификацию языковых норм: составляют нормативные словари, грамматики, всевозможные справочники и руководства, а также создают 1 консультативные службы по вопросам, языка и культуры речи. Это своего рода "законодательные органы" языковой политики, в то время как школа, печать, массовая коммуникация — это ее, так сказать, исполнительные и местные органы.

Любые нормы, в том числе и языковые, по своей сути консервативны: они узаконивают сложившееся и признают этот порядок обязательным в будущем. Вместе с тем любые нормы не могут не меняться: неподвижные, окаменевшие нормы безнадежно отстали бы и оторвались от той меняющейся жизни, которую они призваны регламентировать. В современной теории культуры речи, восходящей к классическим работам Г.О. Винокура, Л.В. Щербы, языковедам Пражского лингвистического кружка, признано, что детальная и жесткая кодификация норм литературного языка и невозможна и нежелательна. Чрезмерный консерватизм нормы приводил бы ко все большему разрыву между литературным языком, прежде всего его письменными стилями, и живой разговорной речью. Это, с одной стороны, сковало юн развитие письменной речи, а с другой — было, бы равносильно признанию, что все, что происходит в разговорной речи, — это беззаконие и хаос. В противовес ригористическим требованиям "исторической чистоты" языка в Пражском лингвистическом кружке был выдвинут принцип "гибкой стабильности" литературной нормы. Гибкая кодификация предполагает, во-первых, замену однозначных и жестких оценок речи (по принципу "правильно" — "неправильно") более тонкими, с учетом функциональной целесообразности тех или иных языковых средств в разных условиях общения. Во-вторых, гибкая, жизнеспособная кодификация, внимательна не только к языку классиков, но и к живому современному языку, к тому новому, что возникает в нем сегодня. Это означает, что разумная кодификация не претендует на свою окончательность. (О развитии идей Пражской школы применительно к регулятивным аспектам культуры речи см.: Новое в зарубежной лингвистике 1988.)