В поисках доказательств гипотезы Сепира — Уорфа
часто пишут о различиях между языками в членении цветового континуума: в
одних языках есть семь основных (однословных) названий цветов радуги
(например, русский, белорусский), в других — шесть (английский,
немецкий), где-то — пять, в языке шона (Родезия) — четыре, в языке басса
(Либерия) — два.
Сравнить эти членения спектра можно так:
В одном из экспериментов испытуемым, говорящим на
шона, и носителям английского языка предлагалось подбирать названия для
различно окрашенных полосок бумаги. Выяснилось, что цвета, имеющие в
родном языке однословные обозначения, воспринимаются испытуемыми как
"чистые", и названия для них отыскиваются быстрее, чем для цветов,
переходных между "чистыми" красками. Так, для желто-зеленой зоны спектра
говорящие на шона подыскивали нужное обозначение (cicena) быстрее, чем говорящие на английском, которые были вынуждены составить сложное обозначение — yellow-green.
Однако считать такие результаты доказательством
зависимости познавательных процессов от лексической структуры языка все
же трудно. В лучшем случае такие опыты интерпретируют как подтверждение
"слабого варианта" гипотезы Сепира — Уорфа: "носителям одних языков легче
говорить и думать об определенных вещах потому, что сам язык облегчает
им эту задачу" (Слобин, Грин 1976, 203–204). Однако в других
экспериментах с цветообозначениями даже и такие зависимости не
подтверждались. Психологи приходили к выводу, что в познавательных
процессах в отношениях между языком и мыслительной деятельностью решающей промежуточной переменной является активность познающего человека (Коул, Скрибнер 1977, 65).
Высказывались предположения, что зависимость
мышления от языка может быть обнаружена скорее в грамматике, чем в
лексике, поскольку грамматика — это сфера обязательных значений, "принудительно" и достаточно рано известных всем говорящим (на данном языке).
В языке навахо (Северная Америка) глаголы,
обозначающие разные виды манипуляции ('брать', 'держать в руках',
'передавать', 'перекладывать', 'перебирать руками' и т. п.), по-разному
спрягаются в зависимости от формы объекта действия. Допустим, говорящий
просит передать ему какой-то предмет. Если это гибкий и длинный предмет,
например кусок веревки, то глагол должен быть в форме А; если предмет
длинный и твердый, например палка, то глагол ставится в форму В; а если
предмет плоский и гибкий, вроде ткани или бумаги, то нужна форма С. Это
интересное грамматическое различие привело исследователей к
предположению, что дети навахо должны научиться различать признаки
"формы" предмета раньше, чем дети, говорящие на английском.
В эксперименте детям предъявлялись тройки предметов
разного цвета или формы, и ребенок должен был выбрать из этих трех
предметов два наиболее, по его мнению, "подходящих" друг другу. Вот
некоторые из таких троек: 1) синяя веревка, желтая веревка, синяя
палочка; 2)желтая палочка, синяя палочка, синий кубик; 3) желтый кубик,
желтая ткань, синий кубик и т. д. Дети, говорящие на навахо,
группировали предметы по форме чаще, чем дети, говорящие на английском.
По-видимому, это позволяет признать какое-то влияние языка на развитие
познавательных процессов. Однако и в группе навахо, и в английской
группе с возрастом наблюдалось увеличение перцептивной значимости формы
по сравнению с цветом. Если же в занятиях и играх детей постоянно
использовались игрушки или предметы, предполагающие учет их формы, то
умение различать форму складывалось достаточно рано и независимо от
языка. Исследователи приходят к выводу, что "язык — это лишь один из нескольких путей, которыми ребенок может постичь определенные свойства мира" (Слобин, Грин 1976, 214).
В экспериментах гипотеза Сепира — Уорфа теряет свою
обобщенно-философскую внушительность. Речь идет уже не о разных картинах
мира, увиденных сквозь призму разных языков, а об участии языка в
процессах восприятия, запоминания, воспроизведения. Остается не ясным,
как результаты таких частных исследований соотнести с гипотезой Сепира —
Уорфа в целом (подробно см.: Фрумкина 1980, 198–204). Тем не менее
вопрос о степени и характере влияния языка народа на его культуру
продолжает волновать человеческий ум. Высокий уровень содержательности
языка, участие языка в основных познавательных процессах, тесная связь
языка и различных форм общественного сознания (связь, которая в
отдельных случаях кажется совершенным сплавом, как, например, в
искусстве слова) — вот объективная основа этих непрекращающихся поисков.
|