Революции, состоящие в "коренной ломке общественных
отношений", не приводят к ломке, "взрыву" или "скачку" в истории языка.
Тем не менее последствия таких крутых социальных сдвигов сказываются и
на языке.
Самые заметные (но не самые значительные и глубокие)
последствия — это переименования социально значимых профессий,
должностей, институций (русск. министр > народный комиссар; офицер > командир; солдат > боец или красноармеец; полиция > милиция; жалованье > зарплата
и т. д.). По своей природе переименования сродни табуистическим
заменам: это отголоски магической функции речи, веры во
взаимозависимость имени и вещи (см. с. 33–37).
Более серьезное воздействие революции на язык
связано с перемещением и смешением огромных масс населения в
территориальном и социальном пространстве. Носители разных
территориальных и социальных диалектов попадают в новые языковые среды,
их речь испытывает влияние чужой речи и сама влияет на речь других.
Процессы такого рода ведут к ослаблению различий между разными формами
существования языка, к преобразованию его нормативно-стилистического
уклада. В частности, бурные события 1917-го и последующих годов ускорили
движение русского литературного языка по пути демократизации. С одной
стороны, утрачивались наиболее книжные формы интеллигентской речи (ср.
сложный, развернутый синтаксис многих монологов в пьесах Чехова). С
другой — нижние границы "правильной" (литературной) речи слились с
повседневным полуинтеллигентским общением, вобравшим в себя множество
языковых черт новых хозяев жизни.
А. М. Селищев в книге "Язык революционной эпохи: Из
наблюдений над русским языком последних лет (1917–1926)" показал ряд
общих черт в "революционном" русском языке и во французском языке времен
революции конца XVIII в., связанных с крайней политизацией общества. В
условиях ораторской активности и острой полемики стали продуктивны
образования от имен лиц, причем и с положительной (ленинизм, троцкист), и с отрицательной коннотацией (красновщина, махновщина). В публицистике возродилась крайне патетическая фразеология и образность (суровая рука революционной законности, рушится царство насилия и т. п.), а наряду с этим стали обычными элементы просторечия, жаргонизмы (ср. в "Правде": Бухарин, один из лучших теоретиков, наш дорогой Бухарчик; совдурак).
Как и в революционной Франции, широко распространилось тыканье. Селищев
отмечает также сходство некоторых семантических процессов: франц. travailler—
это 'обрабатывать' не только дерево, камни, железо, но и народ, толпу,
публичное мнение, войска. Такая же сочетаемость появилась в революцию и у
русск. обрабатывать. Типична также и противоположная направленность семантического процесса: выхолащивать марксизм. Под французским влиянием в русскую революционную фразеологию вошли обороты старый резким, порядок дня, объявить вне закона, декрет, экспроприация и т. п. (Селищев 1928).
Таким образом, революционные потрясения отражаются сильнее всего на нормативно-стилистическом укладе языка. |