| Игорь Северянин дождался своего 
времени. Он уже не «кафешантанный поэт». Давным-давно забыты его 
эстрадные успехи — сегодняшнему читателю трудно представить ту атмосферу
 кокаина и истеричной эротики. За свой кратковременный триумф поэт 
заплатил дорогую цену. Почти целое столетие если об Игоре Северянине и 
вспоминали, то только в связи с его «двусмысленной славой». Ныне он 
предстает совсем в ином свете; со страниц его книг звучит 
страдальческий, но полный благородства голос поэта, мучительно 
переживающего нелепости своего жизненного пути. 
  Его мать — дочь курского предводителя 
дворянства — была из семьи Шеншиных; следовательно, Северянин был в 
родстве с Фетом, о чем он никогда не забывал. Но к разветвленному клану 
Шеншиных принадлежал и Карамзин; этим Игорь Северянин особенно гордился.
 Правда, один из его оппонентов А. Амфитеатров ехидно заметил, что 
«внукам-то хорошо хвастать, а вот каково деду!». 
  О своем отце — Василии Петровиче 
Лотареве — Игорь Северянин вспоминает в автобиографической поэме (или 
«поэме детства») «Заря оранжевого часа», что «ему не чужды были» «и 
оргии, и кутежи». По-видимому, именно это привело к фактическому распаду
 семьи. Отец вышел в отставку и стал управляющим картонной фабрики 
вблизи деревни Сойволо в Череповецком уезде, принадлежавшей его сестре 
Елизавете Журовой. Мать предпочла жить в Петербурге. 
  Семилетний Игорь остался с отцом, 
который увез его в череповецкую провинциальную глушь к сестре и брату 
Михаилу. К этому времени мальчик уже написал свои первые стихи и был 
твердо уверен, что станет поэтом; иной свою жизнь он не предвидел. Его 
дядя Михаил Петрович Лотарев — трезвый, практический человек — считал 
подобные мысли просто детским бредом; он настоял на том, чтобы 
непутевого племянника поместили в Череповецкое реальное училище, по 
окончании которого он смог бы получить высшее техническое образование и 
стать инженером. 
  О деловой хватке М. П. Лотарева 
красноречиво свидетельствует история приобретения им земельной 
собственности. Он служил техническим директором бумажной фабрики 
Акционерного общества Карла Шейнблера в Лодзи. Во время забастовки 
рабочих, требовавших улучшения условий труда, он их поддержал, за что 
был уволен. Но по условиям контракта, в случае досрочного увольнения 
директора, Акционерное общество было обязано выплатить ему неустойку. 
Конечно, добиться этого было нелегко, и только через суд. Но 
М. П. Лотарев успешно преодолел все препятствия, получил крупную сумму 
денег, на которую купил землю неподалеку от Череповца на реке Суда и 
построил усадьбу. 
  Первоначально покупка не казалась 
особенно удачной, поскольку добраться до тех мест можно было только по 
воде. Но вскоре была построена железная дорога Петербург — Вологда, и 
всего в нескольких верстах от усадьбы появилась станция Суда. 
  М. П. Лотарев служил директором 
текстильной фабрики Коншиных в Серпухове и поэтому не мог 
непосредственно наблюдать за строительством. Тем не менее все было 
сделано в короткий срок и добротно. Всюду ощущался практицизм владельца.
 Снаружи двухэтажный главный дом (судя по всему, построенный по чертежам
 самого М. П. Лотарева), удачно расположенный на берегу Суды, напоминал 
типичное многоквартирное здание городской окраины с двумя рядами окон на
 гладком и без всяких украшений фасаде. Перед входом был разбит цветник.
 Но внутри царил модерн — и в отделке комнат, и в обстановке их. Комнаты
 были обклеены обоями с рисунками в стиле арт нуво, и мебель была с ними
 в полной гармонии. Игорь Северянин впоследствии вспоминал: «Важный и 
комфортабельный был дом». 
  В Суде подросток проводил летние 
каникулы. После окрашенного в серые тона захолустного Череповца, почти 
монастырского быта на частной квартире, зубрежки совершенно ненужных ему
 предметов по программе реального училища, он с головой погружался в быт
 процветающей усадьбы, где всегда было множество гостей. Здесь он 
по-настоящему ощущал «вкус жизни». В «поэме детства» ему прежде всего 
видится пиршественное изобилие, состоящее из подлинных гастрономических 
изысков: 
  
 
 …………………………………..Уха С лимоном, жирная, стерляжья, Пропомидорена остро. И шейка Санечки лебяжья Ко мне сгибается хитро. И прыгает во взорах чертик, Когда несет она к столу Угря, лежащего как кортик, Сотэ, ризото, пастилу! 
 Был повар старший из яхт-клуба, Из английского был второй. Они кормили так порой, Что можно было скушать губы… Паштет из кур и пряженцы; И рябчики с душком, с начинкой Икрой прослоенной, пластинкой Филе делящей; варенцы; Сморчки под яйцами крутыми; Каштаненные индюки; Орех под сливками густыми — Шедевры мяса и муки!.. 
  Читая эти строки, невольно вспоминаешь 
издевательские слова Маяковского, назвавшего некоторые стихотворения 
Игоря Северянина зарифмованным меню. 
  Впрочем, непослушный юный поэт впитывал
 и другие впечатления; он пользовался полной свободой и в этом смысле 
мало чем отличался от своих деревенских сверстников: 
  
 
 Ах, вкладывал я ногу в стремя, Среди оснеженных полей, Катаясь на гнедом Спирютке; Порой, на паре быстрых лыж, Под девий хохоток и шутки, — Поди поймай меня! шалишь! — Носился вихрем вдоль околиц; А то скользил на лед реки; Проезжей тройки колоколец Звучал вдали. На огоньки  Шел утомленный богомолец, И вечеряли старики. Ходил на фабрику, в контору, И друг мой, старый кочегар, Любил мне говорить про пору, Когда еще он не был стар. Среди замусленных рабочих Имел я множество друзей, Цигарку покурить охочих, Хозяйских подразнить гусей, Со мною взросло покалякать О недостатках и нужде, Бесслезно кой о чем поплакать И посмеяться кое-где… 
  Детство кончилось неожиданно. Отец 
поэта никогда не был деловым человеком; столь же непрактичной была и его
 сестра, с которой они на правах компаньонов управляли картонной 
фабрикой в Сойволе. Ее пришлось в 1903 году продать; при этом все 
семейство вздохнуло с облегчением. Северянину не пришлось заканчивать 
реальное училище; его отец принял место коммерческого агента одного из 
пароходств на Дальнем Востоке и увез с собой сына, который (по 
собственным словам) был с тех пор обречен пожизненно мечтать о Нагасаки.
 Он умер. Северянин пустился в самостоятельное жизненное плаванье, став 
«только поэтом». 
  Больше в Суде Северянин никогда не был;
 но усадьбу дяди на Русском Севере он всегда считал колыбелью своей 
поэзии. Свидетельством является одно из его последних (и, может быть, 
лучших) стихотворений: 
  
 
 Сияет даль, и там, в ее сиянье, Порожиста, быстра и голуба Родная Суда в ласковом влиянье На зрелые прибрежные хлеба. 
 Ее притоки — Андога и Кумба, Нелаза, Кемза, Шулома и Колпь, — Открытья восьмилетнего Колумба, Я вижу вас из-за несметных толп. 
 Ведь с вами, реки, связано такое, Незабываемое никогда, Пропахнувшее свежестью левкоя И говорящее сплошное «Да». 
 В вас столько в детстве выужено рыбы, По вам скользила лодочка моя: Воспламененное мое спасибо Вам, староновгородские края! 
 Шексна моя, и Ягорба, и Суда, Где просияла первая любовь, Где стать поэтом в силу самосуда, Взбурленная мне предрешила кровь. 
 Вас повидать опять — мое желанье, Не побеждаемое, как весна… Сияет даль, и там в ее сиянье, Моих слиянных рек голубизна. 
 
 |