Молодой Тургенев начал свой путь в литературе как поэт. Он подписывался: Лутовинов. Такова была девичья фамилия его матери. Трудно сказать — сознательно или нет, но делающий первые шаги литератор сразу же дал понять, что мать в его жизни сыграла куда более значительную роль, чем отец, красавец кавалергард. Да и действительно, Спасское-Лутовиново у всех на слуху, а то, что в двадцати километрах от этой знаменитой усадьбы находится село Тургенево — родовая вотчина родителя писателя, — мало кто знает.

Фамилия Лутовиновых прослеживается в документах Мценского уезда начиная с эпохи Ивана Грозного. Этому многочисленному и разветвленному семейству принадлежали обширные земли. Но постепенно имения дробились. Одна ветвь Лутовиновых богатела, другая, наоборот, привыкала довольствоваться малым, постепенно утрачивая былое благосостояние.

Центром лутовиновских владений было село Спасское. Оно получило свое название от кладбищенской деревянной церкви Преображения Спаса, стоявшей здесь с незапамятных времен. Это село пожаловано Иваном Грозным дворянину Ивану Лутовинову в конце XVI века. Со временем в Спасском образовалось более десятка принадлежавших Лутовиновым имений. Но в екатерининскую эпоху начался обратный процесс. Постепенно все земли сосредоточились в руках одного владельца. Им был Иван Иванович Лутовинов, известный в семейных преданиях как «старый барин».

Образ своего двоюродного деда Тургенев воскрешает в повести «Три портрета»: «Он был не велик ростом, но хорошо сложен и чрезвычайно ловок; прекрасно говорил по-французски и славился своим умением драться на шпагах. Его считали одним из блистательных молодых людей начала царствования Екатерины… Вообразите себе человека, одаренного необыкновенной силой воли, страстного и расчетливого, терпеливого и смелого, скрытного до чрезвычайности и — по словам всех его современников — очаровательно, обаятельно любезного. В нем не было ни совести, ни доброты, ни честности, хотя никто же не мог назвать его положительно злым человеком. Он был самолюбив — но умел таить свое самолюбие и страстно любил независимость… Он усердно служил самому себе и других заставлял трудиться для своих же выгод, и всегда во всем успевал, потому что никогда не терял головы, не гнушался лести как средства и умел льстить».

Иван Лутовинов воспитывался в Пажеском корпусе, представлявшем собой в то время питомник придворной элиты. Но карьера не удалась. Юноша был выпущен поручиком в Новгородский пехотный полк, но уже через несколько лет в чине секунд-майора вышел в отставку и уединился в своем имении. Тургенев в «Трех портретах» пишет, что это — ссылка после одной дуэли, на которой Лутовинов убил своего противника, оскорбленного мужа. Волей-неволей ему пришлось довольствоваться ролью первой фигуры в своем уезде. Он энергично принялся умножать унаследованное богатство, не останавливаясь даже и перед ростовщичеством; соседи занимали у него деньги под залог собственных имений. В результате к концу жизни он фактически вернул себе родовые земли.

В Спасском Лутовинов развил бурную деятельность. Им построен обширный деревянный двухэтажный дом с каменными полуциркульными галереями. К дому примыкали многочисленные службы; была и оранжерея, где росли лимонные, апельсиновые и персиковые деревья. При усадьбе был разбит обширный парк; в селе возведена каменная церковь. Все делалось с размахом просвещенного русского барства.

И. И. Лутовинов скоропостижно скончался 10 декабря

1813 года. Он был похоронен в семейном склепе в часовне, выстроенной им на месте окончательно обветшавшей деревянной церкви Преображения Спаса. Его единственной наследницей стала племянница Варвара Петровна Лутовинова, мать писателя.

В детстве и отрочестве ей пришлось претерпеть много тяжелых дней. Дед писателя — Петр Иванович Лутовинов — умер за два месяца до рождения дочери; мать вскоре сошлась с помещиком Кромского уезда Сомовым. Воспитанница В. П. Тургеневой — В. Н. Житова в своих воспоминаниях рассказывает: «Все детство Варвары Петровны было рядом унижений и оскорблений… Сомов ее ненавидел, заставлял в детстве подчиняться своим капризам и капризам своих дочерей, бил ее, всячески унижал и, после обильного употребления «ерофеича» и мятной сладкой водки, на Варваре Петровне срывал свой буйный хмель. Когда же ей минуло 16 лет, он начал ее преследовать иначе… Варваре Петровне удалось с помощью преданной ей няни, Натальи Васильевны, бежать из дома отчима… Она пешком, полуодетая, прошла верст шестьдесят и нашла убежище в доме родного дяди своего Ивана Ивановича Лутовинова… Дядя принял ее под свою защиту и, несмотря на требование матери, не пустил ее обратно в дом отчима». Ранние невзгоды сформировали твердый, решительный характер. Девушка рано познала темные стороны человеческой природы. В борьбе за жизнь она действовала смело и быстро. Уже 19 декабря 1813 года Мценский уездный суд утвердил Варвару Петровну Лутовинову единственной наследницей ее дяди. Остальные родственники опоздали и ничего не получили. Это кажется поразительным, если принять во внимание ставшую притчей во языцех российскую волокиту, при которой дела о введении в наследство растягивались на долгие годы.

Варвара Петровна жила открытым домом. В Спасском-Лутовинове постоянно были гости. В усадьбе царила праздничная и веселая атмосфера; часто ставились домашние спектакли. В числе гостей был В. А. Жуковский; летом и осенью 1814 года он жил в Белевском уезде у своих родственниц — то у Е. А. Протасовой в Муранове (30 км от Спасского-Лутовинова), то у А. П. Киреевской в Долбине (40 км от Спасского-Лутовинова). И. С. Тургенев вспоминал: «Он несколько раз посещал мою матушку, тогда еще девицу… сохранилось даже предание, что он в одном домашнем спектакле играл роль волшебника, и чуть ли не видел я самый колпак его с золотыми звездами в кладовой родительского дома».

14 января 1816 года в церкви села Спасское-Лутовиново состоялось венчание гвардии кавалергардского полка поручика Сергея Николаевича Тургенева с девицей Варварой Петровной Лутовиновой. Невеста была богатой, но красотой не блистала. Злые языки даже говорили, что она просто-напросто купила себе мужа. Впрочем, платить было за что. Красавец кавалергард появился в своих родных краях в ореоле героя Бородина с солдатским Георгием на груди. Он был командирован в качестве ремонтера, другими словами, для закупки полковых лошадей. Отпущенных для этой цели казенных сумм обычно не хватало, и ремонтеру приходилось вкладывать собственные средства, подчас значительные. Не удивительно, что молодой офицер остро нуждался в деньгах.

Детство будущего писателя прошло в Спасском-Лутовинове. Уже стариком в кругу парижских друзей-литераторов Тургенев любил рассказывать о впечатлениях «первоначальных лет». В дневнике братьев Гонкур читаем: «На всю жизнь ему запомнились тенистые уголки лутовиновского парка, где, лежа на траве, он слушал шорохи земли и проводил бесконечные часы в мечтательном наблюдении. Его не занимали игрушки, но постоянно тянуло к природе, особенно ко всякого рода пернатой живности. Лет семи Иван уже ловил птичек — западней, пленками, сетками. Они в изобилии водились в саду и прилегающих к нему лесистых оврагах. В доме по желанию барыни всюду развешаны клетки с щеглами, чижами, синицами. А в одной из комнат специально устроено подобие вольеры, куда напущены всех родов зерноядные…» Первое ружье у мальчика появилось в десять лет; это был подарок отца. Но уже ранее из «егерьского» ружья он стрелял по сидящим на ветках деревьев дроздам и диким голубям. Получив собственное оружие, он мало-помалу начал учиться сбивать птицу на лету.

В семнадцать лет Тургенев ощущал себя бывалым охотником. К этому времени относится начало его дружбы с крестьянином Афанасием Тимофеевичем Алифановым, выведенным в «Записках охотника» под именем Ермолая. Он был крепостным одного из соседских помещиков. Впоследствии Тургенев его выкупил и дал вольную. Афанасий был охотником по призванию, для которого не было тайн ни в поле, ни в лесу. Тургенев безоговорочно доверялся ему, справедливо полагая, что лучшего наставника найти невозможно.

Выразительный портрет своего спутника по охотничьим прогулкам Тургенев рисует в рассказе «Ермолай и мельничиха»: «Вообразите себе человека лет сорока пяти, высокого, худого, с длинным и тонким носом, узким лбом, серыми глазками, взъерошенными волосами и широкими насмешливыми губами. Этот человек ходил и зиму и лето в желтоватом нанковом кафтане немецкого покроя, но подпоясывался кушаком; носил синие шаровары и шапку со смушками, подаренную ему в веселый час разорившимся помещиком. К кушаку привязывались два мешка, один спереди, искусно перекрученный на две половины, для пороху и для дроби, другой сзади — для дичи… Ружье у него было одноствольное, с кремнем, одаренное притом скверной привычкой жестоко «отдавать», отчего у Ермолая правая щека всегда была пухлее левой. Как он попадал из этого ружья — и хитрому человеку не придумать, но попадал… Ермолай был человек престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говорлив, рассеян и неловок с виду; сильно любил выпить, не уживался на месте, на ходу шмыгал ногами и переваливался с боку на бок — и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал верст шестьдесят в сутки. Он подвергался самым разнообразным приключениям: ночевал в болотах, на деревьях, на крышах, под мостами, сиживал не раз взаперти на чердаках, в погребах и сараях, лишался ружья, собаки, самых необходимых одеяний, бывал бит сильно и долго — и все-таки, через несколько времени, возвращался домой, одетый, с ружьем и собакой». Потомки этого «охотника с головы до пят» живут в Спасском-Лутовинове и сегодня.

В 1840-е годы Тургенев почти каждое лето проводил в родительской усадьбе. В молодости родные края были для него тем же, чем стала Европа на втором отрезке жизненного пути; здесь он черпал духовные и нравственные силы для творчества. Между тем атмосфера Спасского-Лутовинова отнюдь не благоприятствовала этому. После смерти мужа мать писателя становилась все более деспотичной и непредсказуемой. Несчастья, как правило, следуют одно за другим. В ночь с 1 на 2 мая 1839 года пожар уничтожил семейное гнездо. В. П. Тургенева писала сыну: «Спасского нашего нету». Главный дом вскоре был восстановлен, но уже без прежнего великолепия. Ни о каких празднествах, тем более о домашних спектаклях, речи более не шло. Крепостных актеров увез подвернувшийся антрепренер, и, по свидетельству Д. Н. Мамина-Сибиряка, они стали костяком труппы театра в Екатеринбурге.

Мать писателя отнюдь не была закоренелой крепостницей. Она гордилась благосостоянием своих крестьян и даже платила жалованье прислуге. Но одновременно она давала понять, что является полновластной хозяйкой судьбы «своих людей». Все они жили под дамокловым мечом ее внезапного и не знающего границ гнева. П. В. Анненков писал, что «никто не мог равняться с нею в искусстве оскорблять, унижать, сделать несчастным человека, сохраняя приличие, спокойствие и свое достоинство». Приезд писателя в Спасское-Лутовиново был отрадой для всех обитателей усадьбы. Единственно он мог водворять здесь тишину и спокойствие, причем не говоря ни слова, только в силу своего нравственного влияния.

В. П. Тургенева умерла 16 ноября 1850 года в Москве. После раздела наследства Спасское-Лутовиново отошло писателю. Он писал Полине Виардо 8 января 1852 года: «У меня больше земель, но и долгов гораздо больше». В роли помещика Тургенев чувствовал себя неуютно; он не умел «быть хозяином». В Спасском-Лутовинове сменялись один за другим управляющие, и это продолжалось до самой смерти писателя.

Вскоре Тургеневу пришлось прожить в своей усадьбе почти безвыездно полтора года. Он был выслан в свое имение. Обстоятельства, приведшие к такому исходу, настолько удивительны, что на них следует остановиться поподробнее. 21 февраля 1852 года в Москве умер Гоголь. Его хоронила вся «первопрестольная столица»; даже генерал-губернатор А. А. Закревский, никогда не прочитавший ни одной гоголевской строки, присутствовал на похоронах в мундире и орденах. В Петербурге это было сочтено фрондой; негласно о смерти Гоголя было запрещено упоминать в печати. Понятно, что Тургенев ни о чем не подозревал. По горячим следам он написал короткую статью-некролог и передал ее в «Санкт-Петербургские ведомости». Она не была напечатана без всякого указания причин. Тургеневу ничего не оставалось, как послать ее в Москву, где статья и появилась 13 марта в «Московских ведомостях». Прошел еще месяц, и 16 апреля по высочайшему повелению за «ослушание и нарушение цензурных правил» Тургенев был посажен под арест на съезжей, после чего ему 18 мая было предписано отправиться в Спасское-Лутовиново.

О случившемся Тургенев не жалел. Он вспоминал: «Пребывание под арестом, а потом в деревне принесло мне несомненную пользу: оно сблизило меня с такими сторонами русского быта, которые, при обыкновенном ходе вещей, вероятно, ускользнули бы от моего внимания». Первые дни он «запойно» охотится, затем начинает ездить по соседям и принимать гостей. К этому времени относится знакомство Тургенева с Фетом. Первое впечатление было не особенно благоприятным («натура поэтическая, но немец, систематик и не особенно умен»). Казалось, ничто не предвещает быстрого сближения, но случилось как раз наоборот. Периодами у Тургенева просыпался хозяйственный зуд, но он был скоропреходящ. Тургенев с юмором пишет Анненкову 1 сентября 1853 года: «Я объездил все свои деревни — и, должно быть, показался моим крестьянам глуповатым малым»; и в другом письме несколько позже: «Продешевил пшеницу, упустил две-три постройки, купил дрянных лошадей — словом, хлопотал страшно». В конце концов писатель (как и следовало ожидать) охладел к подобной деятельности. Он передал бразды правления своему дяде Н. Н. Тургеневу, с которым был откровенен: «Я русского мужика знаю, но возиться с ним не умею и не могу…» Наоборот, Н. Н. Тургенев обладал помещичьей сноровкой, ладил с крестьянами, но и он далеко не всегда умело вел дела, стремясь получить из Спасского-Лутовинова больше, чем оно могло дать.

В декабре 1853 года после долгих хлопот Тургеневу было разрешено возвратиться в Санкт-Петербург. Он без промедления покидает Спасское-Лутовиново. С. Т. Аксакову он пишет в начале октября 1853 года, как бы заранее подводя итоги прошедшему: «Я познакомился с великим множеством новых лиц и ближе стал к современному быту, к народу».

Уже через три месяца Тургенев вновь в родительской усадьбе. Правда, в этом году оба его приезда (весной и осенью) были кратковременными. Самым значительным событием этого времени явилось знакомство с сестрой Л. Н. Толстого — М. Н. Толстой (жившей с мужем в селе Покровском, 20 км от Спасского-Лутовинова), которой Тургенев был буквально очарован. Но в следующем, 1855 году писатель провел «в своей деревне» все лето с начала апреля по конец сентября. Этот год для России стал началом «эпохи великих реформ». Не менее знаменательным оказался он и в жизни Тургенева. Уже 12 мая приехали литературные друзья: В. П. Боткин, Д. В. Григорович, А. В. Дружинин. Григорович вспоминал, что, может быть, ближние леса никогда не оглашались такими бурными взрывами хохота, как при прогулках приятелей в послеобеденные часы. Он же предложил устроить в усадьбе спектакль, для которого спешно общими усилиями был сочинен веселый фарс «Школа гостеприимства».

В своих воспоминаниях Григорович пишет: «Сюжет фарса не отличался сложностью: выставлялся добряк-помещик, не бывавший с детства в деревне и получивший ее в наследство; на радостях он зовет к себе не только друзей, но и всякого встречного; для большего соблазна он каждому описывает в ярких красках неслыханную прелесть сельской жизни и обстановку своего дома. Прибыв к себе в деревню с женою и детьми, помещик с ужасом видит, что ничего нет из того, что он так красноречиво описывал: все запущено, в крайнем беспорядке, всюду почти одни развалины. Он впадает в ужас при одной мысли, что назвал к себе столько народу. Гости между тем начинают съезжаться. Брань, неудовольствие, ссоры, столкновения с лицами, враждующими между собою. Жена, потеряв терпение, в первую же ночь уезжает с детьми. С каждым часом появляются новые лица. Несчастный помещик окончательно теряет голову, и, когда вбежавшая кухарка объявляет ему, что за околицей показались еще три тарантаса, он в изнеможении падает на авансцене и говорит ей ослабевшим голосом: «Аксинья, поди скажи им, что мы все умерли!..»» Слух о предстоящем спектакле быстро распространился. Посыпались просьбы о приглашении почти со всего уезда. Народу съехалось тьма. Представление имело огромный успех.

Проводив друзей, Тургенев уселся за письменный стол. В течение следующих семи недель им был написан роман «Рудин». В письме Боткину 21 июня он радуется своему «невольному затворничеству» и признается, что «добросовестнее никогда не работал». «Рудин» потребовал интенсивного труда, о чем Тургенев писал 15 августа С. Т. Аксакову: «Коли Пушкины и Гоголи трудились и переделывали десять раз свои вещи, так уже нам, маленьким людям, сам Бог велел». Именно роман задержал Тургенева в Спасском-Лутовинове до глубокой осени. Только поставив последнюю точку, он с готовой рукописью уехал в Москву.

Главным событием следующего лета был первый приезд в Спасское-Лутовиново Л. Н. Толстого. Здесь Толстому впервые пришла мысль написать «историю лошади». Об этом впоследствии Тургенев рассказывал литератору Кривенко: «Однажды мы виделись с ним летом в деревне и гуляли вечером по выгону, недалеко от усадьбы. Смотрим, стоит на выгоне старая лошадь самого жалкого и измученного вида: ноги погнулись, кости выступили от худобы, старость и работа совсем как-то пригнули ее; она даже травы не щипала, а только стояла и отмахивалась хвостом от мух, которые ей досаждали. Подошли мы к ней, к этому несчастному мерину, и вот Толстой стал его гладить и, между прочим, приговаривать, что тот, по его мнению, должен был чувствовать и думать. Я положительно заслушался. Он не только вошел сам, но и меня ввел в положение этого несчастного существа. Я не выдержал и сказал: «Послушайте, Лев Николаевич, право, вы когда-нибудь были лошадью»».

В конце 1850-х годов Россия вновь стала «открытой страной». Получение заграничного паспорта перестало быть проблемой, как ранее при Николае I. Тургенев одним из первых воспользовался правом на «свободный выезд». С этого времени он постоянно живет за границей; на родине бывает кратковременно и еще реже в Спасском-Лутовинове. После урегулирования отношений с крестьянами имение приносило все меньше дохода. Сначала Тургенев подумывал сдать его в аренду, потом даже продать. Но от этого он сразу же отказался. Он писал: «Продажа Спасского была бы для меня равносильною с окончательным решением никогда не возвращаться в Россию». Ничего подобного у писателя не было даже в мыслях.

Перед началом «пушкинских торжеств» в связи с открытием памятника великому поэту в Москве Тургенев на короткое время приезжал в родные края. Он писал дочери своей многолетней подруги Марианне Виардо: «Я нашел Спасское точно таким, каким я его оставил. Сад — вернее парк — прелестен и в большом порядке… По стенам развешаны разные семейные портреты… Здесь же и портрет моего отца (19-ти лет) в форме унтер-офицера Кавалергардского полка. Красивый молодой человек, белый, розовый, немножко слишком полный; небольшой тонкий нос, какие-то детские голубые глаза, красиво изогнутые брови, пробивающиеся усики, пепельно-белокурые волосы, ниспадающие на лоб по моде того времени (1813 г.)… А сын этого молодого человека — уже старик с седыми волосами!»

Лето 1881 года Тургенев провел целиком в Спасском-Лутовинове. Свидетелем его последних дней на родине был поэт Я. П. Полонский, живший с семьей по приглашению хозяина в усадьбе. Он оставил подробные воспоминания и сделал ряд этюдов. Вот отрывок из мемуарного очерка Полонского:

«В хорошие, ясные дни, утром, я уходил куда-нибудь с палитрой и мольбертом, а Тургенев и семья моя блуждали по саду. Иногда и вечером после обеда Тургенев не отставал от нас. Сад наводил его на множество воспоминаний. То припоминал о какой-то театральной сцене, еще при жизни отца его сколоченной под деревьями, где в дни его детства разыгрывались разные пьесы, несомненно на французском языке, и где собирались гости; смутно помнил он, как горели плошки, как мелькали разноцветные фонарики и как звучала доморощенная музыка. То указывал мне на то место, по которому крался он на свое первое свиданье, в темную-претемную ночь, и подробно, мастерски рассказывал, как он перелезал через канавы, как падал в крапиву, как дрожал как в лихорадке и по меже — «вон по той меже» — пробирался в темную, пустую хату. И это было недалеко от той плотины, где дворовые и мужики, после смерти старика Лутовинова, не раз видели, как прогуливается и охает по ночам тень его».

В Спасском-Лутовинове этим летом было много гостей: Д. В. Григорович, знаменитая актриса М. Г. Савина, композитор С. И. Танеев. Григорович с восторгом вспоминал старые дни, посещение друга в «деревенском уединении», постановку «Школы гостеприимства». С Савиной у Тургенева уже несколько лет протекал своеобразный «роман в письмах». Но главным событием был приезд Л. Н. Толстого. Взаимоотношения двух великих писателей с самого начала были сложными; дело даже доходило до полного разрыва. Но оба много пережили и на многое стали смотреть по-другому. Толстой первым сделал шаг к примирению. Полонский вспоминает: «Лета не только наружно, но и нравственно значительно изменили графа. Я никогда в молодые годы, не видал его таким мягким, внимательным и добрым и, что всего непостижнее, уступчивым. Все время, пока он был в Спасском, я не слыхал ни разу, чтоб он спорил. Если он с кем-нибудь и не соглашался — он молчал, как бы из снисхожденья. Так опроститься, как граф, можно не иначе, как много переживши, много передумавши. Я видел его как бы перерожденным, проникнутым иною верою, иною любовью».

21 августа Тургенев покинул Спасское-Лутовиново; похоже, он знал, что больше никогда не увидит родительского гнезда.

Следующим летом Полонские жили в Спасском-Лутовинове уже одни. Домашним учителем в семье был Евгений Гаршин, брат молодого, но уже знаменитого писателя Всеволода Гаршина. Сам Всеволод Гаршин тоже вскоре приехал, прожил до осени и написал здесь большой рассказ «Из воспоминаний рядового Иванова».

Тургенев умер 3 сентября 1883 года в Буживале под Парижем. Его наследники не особенно интересовались Спасским-Лутовиновом. Усадьба окончательно опустела. Главный дом не пережил первой русской революции. Он сгорел в 1906 году. К счастью, мемориальные вещи были своевременно вывезены в Орел. Только через семьдесят лет (в 1976 году) главный дом был восстановлен. Ныне его обстановка воспроизводит ту, какая была во время последнего лета Тургенева на родине в 1881 году.