Их похождения часто находили отражение на страницах прессы того времени, в «Судебной газете», печатавшей отчеты о дерзких подвигах беглых каторжников, сеящих смятение в провинции и в столице. Факты такого рода неслучайно получили отклик и в художественной литературе. Создается даже мода на романы, где действуют пираты, разбойники, беглые каторжники, полицейские. Не избежал всеобщего поветрия и молодой тогда Бальзак. Уже в ранних своих произведениях он выводит тип сильного человека, скрывающегося обычно под чужим именем. Это и пират Аргоу, присваивающий себе фамилию графа де Максенди, и неуловимый, таинственный Феррагюс — элегантно одетый, с орденом Золотого руна и звездой на фраке, с двумя буквами, выжженными на правом плече: «К.Р.» — каторжные работы. Наконец, это Вотрен — один из наиболее известных и ярко обрисованных персонажей «Человеческой комедии». прошлом «Наполеон каторги», известный под именем Жака Коллена, по кличке «Обмани-смерть», он впервые появляется в романе «Отец Горио»…

Впрочем, у Бальзака это не просто дань литературной моде, не просто подыгрывание публике, падкой до дешевых сенсаций или жаждущей таинственных приключений: кровавых злодеяний и эффектных разоблачений. Это отражение закономерностей самой жизни.

«Ко двору, в министерства, на вершину администрации и армии протискивается толпа молодчиков, о лучшем из которых приходится сказать, что неизвестно, откуда он явился, — шумная, пользующаяся дурной славой, хищническая богема, которая напяливает на себя обшитые галунами мундиры…» — так характеризовал К. Маркс новых героев, пришедших из жизни в литературу, на страницы бальзаковских романов.

В пестром мире героев Бальзака, среди галереи созданных им типов мрачная фигура Вотрена занимает особое место. Образ этот, по словам самого автора, представляющий моральное гниение общества и все общественное зло, был подсказан писателю подлинной историей, свидетелем которой он явился.

Автор «Человеческой комедии» считал действительное событие, случай — «величайшим романистом мира», призывал его изучать, ибо жизнь всегда придумывает более сложные сюжеты, чем писатель. Искусство писателя — озарить огнем воображения картины, увиденные в жизни, осмыслить их, укрупнить, переплавить в форму художественного обобщения.

Бальзак, носивший в голове целое общество, стремившийся изучить это огромное скопище типов и дать точный социальный диагноз общественных болезней, взял подлинный факт, почти неправдоподобный, и угадал за ним типическое явление. Это была история Видока.

Метаморфозы Видока, так же как и перевоплощения Куаньяра, Колле, Жосса, напоминают нам различные маски, принимаемые Вотреном. Бальзак прямо указывал, что мнимый испанский аббат Карлос Эрера «оказался на месте каторжника Коллена в результате какого-нибудь преступления, столь же искусно совершенного, как то, при помощи которого Куаньяр стал графом де Сент-Элен». Тот же Коллен, скрываясь от полиции, выступает под личиной негоцианта, в роли генерала, осуществляет «блистательнейшую из своих проделок» — побег, переодевшись, подобно Видоку, в мундир жандарма. Как и Видок, Вотрен совершает еще одно, быть может, самое удивительное из своих перевоплощений. Но об этом по порядку…

Это была не первая встреча автора «Человеческой комедии» Бальзака с прототипом его Вотрена. Они познакомились задолго до этого, еще в начале двадцатых годов. Встречались в доме господина де Берни, советника суда, за обеденным столом у Бенжамена Аппера, известного филантропа редактора «Журналь де призон». Бальзака интересовали факты, случаи из уголовной и судебной практики, он запасался материалом для своих романов, изучал жизнь «дна». Видок, как никто, мог оказаться полезным для него. Возможно, именно после встреч с ним Бальзак записал свои знаменитые слова о том, что все ужасы, которые романистам кажутся их вымыслом, бледнеют перед действительностью. Великий писатель не только находил в рассказах Видока подтверждение тому, что мир преступников связан тайными узами с верхами общества, с полицией, но и черпал из его историй темы, сюжеты, образы для своих «этюдов о нравах». Литературоведы считают, что Видок послужил прообразом многих его героев. Чуть ли не пятнадцать из них наделены его чертами. И первый среди них, конечно, титанический образ Вотрена. Кроме того Бальзак создавал целые произведения на сюжеты, подсказанные Видоком, получал от него бесценные сведения о мире преступников и махинациях дельцов, о скрытых сторонах жизни аристократов…

«Если бы у меня было ваше перо, — признавался он Бальзаку, — я написал бы такие произведения, что земля и небо перевернулись бы вверх ногами…» Понимая, что не обладает писательским талантом, Видок щедро предлагал использовать его знание жизни и опыт.

«Действительность — вот она, у вашего уха, у вас под рукой», — говорил Видок и рассказывал Бальзаку историю сообщества «Десяти тысяч», вслед за тем — историю Сильвии, которая станет Феодорой из «Шагреневой кожи», знакомил с Досье на некоего каторжника Феррагюса. Образы Онорины, кузины Бетты также во многом были подсказаны словоохотливым Видоком. Можно сказать, что Видок поставлял «сырье» для лаборатории писателя, который перерабатывал этот жизненный материал в соответствии со своими идейно-художественными замыслами. «Дочь Евы», «Депутат от Арси» и «Отец Горио», «Утраченные иллюзии» и «Блеск и нищета куртизанок» — многие страницы этих шедевров родились под воздействием рассказов Видока.

История прототипа Вотрена, его необычайных приключений, — это история жизни человека, которого Бальзак сделал актером своей бессмертной «Человеческой комедии».

Не раз в «Человеческой комедии» появляется и сам Видок — под собственным именем. Но чаще он предстает в иных обличиях. Бальзак заимствует черты его внешнего облика не только для Вотрена, но и для Годиссара и Бьяншона, Серизе и Гобсека. (Кстати, под именем Гобсека выведен старый приятель Видока ростовщик Жюст).

Всвоей работе Бальзак не преминул воспользоваться и таким письменным источником, как воспоминания Видока в 4-х томах. Они появились после того, как он ушел в отставку в 1827 году. Не обладая пером Бальзака, человек-легенда все же взялся за перо.

На страницах жизнеописания Видока перед читателем возникал, по мнению тогдашнего генерального инспектора тюрем Моро-Кристофа, человек «необычайного ума, неслыханной, дерзновенной смелости, невероятной, неистощимой изобретательности, огромной физической силы и ловкости». Его личность обрастает плотным ореолом вымысла, делается почти мифической…

России на выход в свет мемуаров, приобретавших скандальную известность, откликнулась «Литературная газета». двух ее номерах за 1830 год появились небольшие заметки, посвященные мемуарам Видока. Автором их был А. С. Пушкин, назвавший Видока «человеком без имени и пристанища, живущего ежедневными донесениями…» Однако многим современникам Пушкина было ясно, что заметки «О записках Видока» являются на самом деле остроумным эзоповским намеком на тайного агента III отделения, продажного журналиста и бездарного писателя с непомерным честолюбием — Ф. В. Булгарина.

С тех пор имя Видока — полицейского сыщика становится у нас в России нарицательным. Пушкин навсегда заклеймил им доносчика Фаддея Булгарина, называя его в эпиграммах «Видок Фиглярин». Герцен советовал отказаться от услуг шпионов — Видоков в литературе, считая, что «всю их работу прекрасно исполняют газеты по дешевой цене, а, может быть, и даром», имея в виду продажность и верность реакционным правительствам официозной прессы того времени, выполнявшей, часто по собственной инициативе, полицейские функции и занимавшейся политическими доносами на видных писателей, прогрессивных ученых и общественных деятелей…

Некоторое время спустя Видок учреждает первое в мире частное сыскное бюро. Он умеет хранить тайны, но умеет и разгадывать их. И вот уже деятельность его бюро распространяется не только на Францию, у него появляются информаторы и за границей. Четыре тысячи богатых клиентов пользуются его услугами. И снова Видок проникает в чужие тайны, раскрывает секреты. Он успешно конкурирует с официальной полицией, о пришлось последней, естественно, не по вкусу. Против Видока возбуждают один, потом второй процессы. Но победить его так и не удалось. конце концов, устав от войны со столь опытным противником, полиция примиряется с ним.

О нем вспоминали главным образом тогда, когда надо было оказать услугу трону, выполнить тонкое и трудное дипломатическое поручение за границей, получить совет по делам полиции. Тем временем он ведет полусветскую жизнь, и его черный сюртук с пустым рукавом правой руки, ампутированной после тяжелого перелома, часто мелькает в парижских гостиных. И всюду он желанный гость, ибо охотно рассказывает о своих приключениях. его друзьях числились герцоги и графы, министры и политические деятели, с ним водили знакомство писатели — Виктор Гюго и Александр Дюма, Эжен Сю и Ламартин… А сколько — менее знаменитых!… И каждый — черпал из этого мутного источника, по-своему перерабатывая факты и сюжеты, рождая новые образы. Так, например, В. Гюго воспользовался рассказами Видока, когда создавал образ Жана Вальжана в романе «Отверженные».

По материалам Видока были написаны Эженом Сю «Парижские тайны». Под именем Жакаля его вывел в романе «Сальваторе» Александр Дюма, а Жорж Занд в романе «Лелия» под именем Тренмора. Много раз, при жизни и после, вплоть до наших дней, образ Видока — беглого каторжника и сыщика — появлялся на театральных подмостках.

Но нигде не обрисован он так ярко, как в «Человеческой комедии». Его своеобразная фигура, как бы отступившая в полумрак истории, была освещена прожектором бальзаковского гения и предстает перед нами в образе Вотрена на страницах романов «Отец Горио», «Утраченные иллюзии», «Депутат от Арси», «Блеск и нищета куртизанок», в драме «Вотрен».

И это неудивительно. Ведь Бальзак, по словам Ф. Энгельса, «в „Человеческой комедии" дает нам самую замечательную реалистическую историю французского „общества"…» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 37, с. 36). Неотъемлемым элементом этого общества, предвещавшим неизбежность его падения (Энгельс), был и Вотрен.