Эти двадцать лермонтовских строк, сочиненные за несколько дней до гибели, – одна из вершин его поэзии, сопоставимая по значению с пушкинскими «Памятником» или «…Вновь я посетил…».
Основные мотивы лирики Лермонтова предстают в этой элегии-балладе с необычайной четкостью и наглядностью.
«Выхожу один я на дорогу…» Первый же стих вводит образ лирического героя, странника, и представляет два главных мотива лермонтовской лирики, предметный и психологический. Лермонтовский лирический герой снова на дороге, и он, как обычно, – одинок.
Однако, в отличие от «Родины» или «Валерика», дорога здесь оказывается не конкретным, бытовым пространством родины или Кавказа, а, скорее, романтическим, условным хронотопом лермонтовских баллад («Сон» написан почти одновременно с «Выхожу один я на дорогу…»). Причем пространство безмерно расширяется, приобретает космический характер за счет того, что опорные предметные детали представляют предельно широкие понятия, взятые из разных географических и природных областей.
Дорога в следующей строке превращается в кремнистый путь.
Кремнистый (каменистый) путь пролегает в пустыне (В «Толковом словаре» В. И Даля пустыня определяется как необитаемое обширное место, простор, степь; кремнистый же путь скорее горная, а не степная дорога).
Туман тем не менее позволяет видеть звезды.
В целом в первой строфе создается образ абсолютной гармонии и тишины (даже слышно, как говорят между собой звезды), мира, благословляемого Богом.
В первых двух стихах второй строфы точка зрения внезапно меняется. Небеса и земля увидены откуда-то с очень большого расстояния, как мир в первый день творенья, космос, но именно увидены тем же лирическим героем.
«Открылась бездна, звезд полна; / Звездам числа нет, бездне дна», – с восторгом живописал свой космос М. В. Ломоносов в «Вечернем размышлении о Божием величестве при случае великого северного сияния» (1743). Но это был космос, в котором человек был песчинкой, пытающейся его понять, разгадать.
Песчинка как в морских волнах,
Как мала искра в вечном льде,
Как в сильном вихре тонкий прах,
В свирепом как перо огне,
Так я в сей бездне углублен,
Теряюсь, мысльми утомлен!
Мысль поэта-натурфилософа была направлена вовне, в мир. Лермонтов еще в юности, семнадцатилетним, написал два стихотворения, где та же тема места человека во вселенной, в космосе была переведена во внутренний план.
Чем ты несчастлив? –
Скажут мне люди,
Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звезды и небо –
Звезды и небо! – а я человек!..
Кончалось это стихотворение признанием в зависти не к людям, а к звездам.
Люди друг к другу
Зависть питают;
Я же напротив,
Только завидую звездам прекрасным,
Только их место занять бы хотел.
( «Небо и звезды», 1831 )
В другом в это же время написанном стихотворении «Земля и небо» (1831) художественная логика изменяется. Теперь поэт предпочитает любовь к земле, «счастье земное», неверному будущему счастью. «Мы блаженство желали б вкусить в небесах, / Но с миром расстаться нам жаль».
Через десять лет структура стихотворения существенно меняется. В ранних стихах не было ни одной предметной детали. В «Выхожу один я на дорогу…» земля, небо, звезды превращаются из абстрактных аргументов в космический пейзаж. Лермонтовский герой ощущает мир как абсолютную, божественную гармонию. Но его мысль направлена внутрь, в себя. Он прислушивается и пытается понять собственную душу.
Переход от живописания к размышлению происходит в середине второй строфы и занимает шесть стихов. Описание внутреннего мира строится на контрасте божественной гармонии сфер. Лирический герой задает вопросы и сразу же на них отвечает. Кремнистый путь ведет куда-то вдаль, но духовная перспектива для него закрыта: «Уж не жду от жизни ничего я…» Остается мечта о свободе и покое , которые может дать уже не прежняя жизнь, а сон (тоже любимый лермонтовский мотив).
Описанию этого сна-грезы и посвящены две последние строфы. Сон в этом стихотворении – это не вечный покой (как определяют в христианской молитве смерть), а покой жизни, в котором человек сохраняет способность воспринимать главные ценности бытия:
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
Сладкий голос и темный дуб – метонимическое обозначение двух главных ценностей лермонтовского мира – любви и природы.
«Дуб зеленый» осенял пушкинское лукоморье. Теперь он шумит над вечным пристанищем лермонтовского лирического героя.
Лермонтов еще не знал, что в последний раз воспроизвел любимые мотивы своей лирики, написал стихотворение-завещание.
Удивительная красота и гармония этого произведения привели к тому, что его тематический мотив ( дорога ) и стихотворный размер ( пятистопный хорей ) оказались неразрывно связанными. Литературоведы выделяют в русской поэзии множество текстов, написанных тем же размером и связанных с темой дороги, и говорят о «семантическом ореоле метра», то есть об особой, специфической окраске данного стихотворного размера. Создало эту окраску одно стихотворение – «Выхожу один я на дорогу…».
Развитие поэта было стремительным. Лермонтовское творчество – «запись со всех концов разом». Темы, поэтические мотивы, стили и жанры в последние лермонтовские годы не сменяют друг друга, а сосуществуют. «Железный стиль» социальных элегий и «эфирный стиль» элегий грустных. Экзотические баллады-аллегории («Три пальмы», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…») и бытовые баллады о простых людях («Бородино», «Завещание»). Мистическая поэма «Демон», героическая поэма «Мцыри», бытовая, юмористическая «Сказка для детей».
«„Спор", „Три пальмы", „Ветка Палестины", „Я Матерь Божия…", „В минуту жизни трудную…" – да и почти весь, весь этот „вещий томик", – словно золотое наше Евангельице, – Евангельице русской литературы, где выписаны лишь первые строки: „Родился… и был отроком… подходил к чреде служения…" – сокрушался В. В. Розанов.
А затем, как и многие другие, фантазировал о дальнейшем пути поэта, развивая сравнение с Евангелием: «Он дал бы канон любви и мудрости. Он дал бы „в русских тонах" что-то вроде „Песни Песней" и мудрого „Экклезиаста", ну и тронул бы „Книгу царств"… И все кончил бы дивным псалмом. По многим, многим „началам" он начал выводить „Священную книгу России"» (В. В. Розанов. «О Лермонтове»).
Искусство, в отличие от науки, существует по принципу утраченных звеньев, безвозвратных потерь. Научное открытие рано или поздно будет совершено: очередную загадку природы раскроет не один, так другой ученый. Смерть поэта ставит окончательную точку: мы никогда не узнаем, какие стихи еще могли появиться на страницах подаренной В. Ф. Одоевским записной книжки, какие песни вписал бы поэт в свое Евангельице.
Подлинным завершением пути Лермонтова стала прозаическая книга, продолжившая традицию пушкинского романа в стихах и ставшая «волшебным зерном, из которого в дальнейшем вырос русский психологический роман» (Б. М. Эйхенбаум). |
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
