Когда мы ведем речь о греческих богах, наверняка у кого-то возникает вопрос: разве имя бога войны в классической мифологии — Арес, а богини любви — Афродита? А где же Марс, Венера? Они ведь более известны. В их честь названы планеты нашей Солнечной системы.
      Первые имена — греческие, вторые — римские. Античная классика — это греко-римский мир. В нем греки были первыми, но римляне, восприняв их культурное наследие, распространили его по всей Европе вместе со своим языком — латынью. И после падения Рима латынь более тысячи лет оставалась языком европейской науки, философии, дипломатии.
      Развитие римской культуры было стремительным именно потому, что у нее были такие сильные предшественники и учителя.
      У истоков поэзии на латинском языке — перевод гомеровского героического эпоса — «Одиссеи», который был выполнен в середине III в. до н. э. С этого события начинается литература Древнего Рима. Через нее греческая образованность проникает в школу, создает основу образования. Следуя греческому вкусу, в Риме не только учатся, но и развлекаются: среди первых жанров возникает комедия. И мифология Рима не остается без греческого воздействия: местные боги встречаются с греческими, а иногда и нераздельно соединяются с ними.
      Чем же Рим отличается от Греции?
      Как мы уже видели, в мифологии — именами богов. Иногда имена греческих богов римляне переделывали на новый лад: Геракл стал Геркулесом, Геста — Вестой.
      Еще чаще имена италийских богов приспосабливали к пантеону, заимствованному у греков. Зевса переименовали в Юпитера, Геру — в Юнону, Афину — в Минерву, Гермеса — в Меркурия, Посейдона — в Нептуна, Артемиду — в Диану, Аполлона — в Феба, Гефеста — в Вулкана, Диониса — в Вакха...
      Старых италийских божеств осталось не так и много. Самое заметное исключение составляет двуликий Янус.

      Янус когда-то был едва ли не главным божеством римлян. Его двуликость — свидетельство о древней связи с миром Хаоса, где формы еще неустойчивы, где одно легко перетекает в другое. Это знак древнего оборотничества. В обновленном римском пантеоне Янус станет богом договоров, союзов. А позднее он будет восприниматься воплощением характера лукавого римлянина и самой римской цивилизации.

      Полисная жизнь грека протекала на площади. Мир римлянина классического периода — империя, в которой тем не менее он начинает ощущать себя лицом вполне частным и независимым у себя дома. Вот почему у римлян появляется большое число младших божеств, охраняющих его жилище и его самого. Кроме покровительницы семейного очага Весты есть лары и пенаты. Лары — это своего рода домовые. Пенаты также живут в доме, но их можно взять с собой и в путешествие. А кроме них у каждого человека есть свой покровитель от самого рождения — его добрый гений.
      Обеспеченные римляне имели не только дом в городе, но и сельскую виллу. Они полюбили природу и захотели быть ближе к ней, уйдя от городской суеты, грязи, порока.
      У римлян много природных божеств. Церера — древнейшая богиня всего растительного мира, производительных сил земли, которая станет римским вариантом греческой Деметры. Но римское воображение придало ей немало помощников — богов любимых, почти домашних, во всяком случае близких к человеку. Плодами занимается Помона, цветами — Флора. В лесах царит Сильван. Фавн — бог полей и пастбищ. Изменчивый Вертумн воплощает смену времен года.
      Изменились не только боги, но и отношение к ним, да и ко всей мифологии. Появилось немало попыток с научной точностью исследовать отношения между богами, а также возвести знатные римские фамилии к тем или иным божествам. Миф сохраняет связь и подобие земной жизни с божественным порядком. Согласно с мифологическим представлением об истории человечества, после того как во второй половине I в. до н. э. в Риме установилась империя, заговорили о том, что на землю вернулся золотой век. Воспеть его — дело поэтов.
      Поэты всегда выступали хранителями памяти. Но теперь они чувствуют себя гораздо вольнее в обращении с преданием, расцвечивают его вымыслом. То, что для древних имело значение высокой божественной истины, теперь становится образом прекрасной жизни, скорее воображаемой, чем подлинной. Именно так и воспринимал миф один из поэтов золотого века римской поэзии Овидий.

      Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. — 17 или 18 г.) — один из самых прославленных и любимых поэтов мировой литературы. Овидий воспел «науку страсти нежной», — сказал о нем Пушкин. Как никто до него, разнообразно, Овидий рассказал о своей любви. Но не только о своей: он богато представил историю любовного чувства, поведал о наиболее прославленных влюбленных. Мифы, в том числе и любовные, Овидий обработал в эпической поэме «Метаморфозы», ставшей с тех пор одним из главных источников античных — как греческих, так и римских — сюжетов. Поэмой зачитывались две тысячи лет.

Кто такой классик?

      Овидий входит в число величайших лириков Древнего Рима, которые стали классиками мировой литературы. Когда мы употребляем сегодня слово «классик», мы чаще всего имеем в виду, что говорим о великом писателе, ставшем своего рода образцом для подражания в той или иной национальной литературе. Скажем, Пушкин — русский классик, а Шекспир — английский.
      Но когда мы ведем речь об античных авторах, то здесь слово «классик» приобретает второе, дополнительное значение, обозначающее определенный идеал жизни и творчества. В высшей мере он был воплощен именно римскими поэтами золотого века. Путь для них подготовил Катулл.

      Гай Валерий Катулл (87 или 84 г.  — после 54 г. до н. э.) прославился тем, что упорядочил звучание народной песни, ориентируя ее на образцы греческой поэзии. Автор маленького сборника, состоящего из 116 стихотворений, Катулл оказался самым близким нам и любимым сегодня среди всех античных поэтов.

      Катулл учился у греков. В память о поэзии Сапфо и о ее родном острове Лесбос Катулл называет в стихах свою возлюбленную Лесбией. Настоящее ее имя — Клодия. Но и под условным именем любовь Катулла — настоящая, невыдуманная. Она не хочет знать границ, отказывается обращать внимание на весь мир, но столь же безграничным бывает отчаяние, когда возникает сомнение в любви и в верности.
      Говоря, что первый из великих лириков Рима — Катулл особенно близок и понятен нам, современным людям, неповторимостью личного чувства, прозвучавшего в его стихах, не слишком ли мы торопим события? Может быть, именно потому поэты Древнего Рима и остались в памяти культуры как образец для подражания, что, вглядываясь в себя, прислушиваясь к собственным переживаниям, они сумели придать им всеобщее выражение. Классического поэта отличает умение сказать то, что чувствуют все, но никто не может выразить так совершенно. Признанное первенство в этом принадлежит Горацию.

      Квинт Гораций Флакк (65—8 гг. до н. э.) завершил создание классической системы поэтических жанров. И он же на многие века вперед определил законы поэтического искусства в поэме «Ars poetica» («Наука поэзии»). Горация наряду с его современником Публием Вергилием Мароном (70—19 гг. до н. э.) нередко признают величайшими поэтами европейской традиции.

      Гораций — классик. Это не то же самое, что классицист: классицистами будут называть тех, кто стремился воссоздать классическую систему жанров с присущим ей чувством меры, вкуса. За ее образец всегда принимали творчество римских поэтов золотого века. Гораций заново пересмотрел и привел в порядок все, что было сделано предшественниками.
      Современник бурных событий, Гораций прожил жизнь поэта. В юности он был солдатом, воином республиканской армии, разбитой при Филиппах. Гораций бежал с поля боя, не снискав славы, едва спасся и нашел приют в Риме, где теперь правил победитель — император Август. Сын вольноотпущенника-раба, Гораций одинок и лишен средств. Подняться ему помогли поэзия и превосходное образование (он так хорошо знал греческий, что мог писать стихи).
      В зрелости Гораций избрал покой и творчество, ставшие возможными благодаря помощи друга — Мецената.

      Меценат (ум. 8 г. до н. э.), не занимая никаких постов, пользовался большим влиянием благодаря многолетней дружбе с императором Августом. Меценат ценил поэзию и, считая, что она способна придать необходимый блеск власти, поддерживал поэтов, сделав свое имя нарицательным для покровителя искусств.

      Первоначально Гораций выступил как сатирик. Вероятно, этот жанр отвечал и его душевному состоянию, его отношению к городу и миру, погрязшим в пороке.

      Слово сатира образовано от латинского satura — кушанье, состоящее из кусочков, мешанина, смесь. Соседство несходного и разновеликого порождает смех. Стихотворную сатиру римские поэты считали своим созданием.

      Сатира вдохновляется «пешей музой», ступающей по земле, а не парящей в облаках. В то же время Гораций избегал того, что было присуще сатирикам и до, и после него, а именно негодующего обличения, непримиримого осуждения. В первой же из своих сатир он говорит, что предпочитает «с улыбкою истину молвить» (перевод M. Дмитриева).

      Какие строчки русского поэта, определяющего свои отношения с царями, перекликаются с Горацием?

      Истина бывает и очень неприятной, но — такова человеческая природа Горация — он не бичует пороки, а делает их смешными: грязь и распутство, сутяжничество, безделье, кичливое богатство.
      Первая книга Горациевых сатир увидела свет около 33 г. до н. э., и тогда же его друг Меценат подарил поэту виллу в Сабинских горах. Уединение и досуг Горация были творческими. Некогда убежденный республиканец, теперь он принимает правление императора Августа, видя в сильной власти возможность противостоять злоупотреблениям и жестокости аристократии. Поэт верит в то, что наступил золотой век. Одна за другой пишутся четыре книги од и книга эподов.

      Если ода по-гречески значит «песнь», то эпод — «припевка». Основное различие между этими жанрами носит строфический характер: ода пишется четверостишиями, а эпод — двустишиями. Горацианская ода, в отличие от той, что создавали греческие поэты, представляет собой нравственное размышление, и Гораций не раз говорит о том, что ему не дано искусство воспевать. Хвалу он умеет облечь в форму остроумного поэтического комплимента.

      Оба жанра представляют собой свободное лирическое развитие темы, рассуждение, завершающееся спокойным выводом, доведенным до классической ясности, зримости мысли. У Горация страсть смиряется разумом даже в любовных стихах.
      Не случайно само выражение «золотая середина» принадлежит Горацию. Он умел держать в уме крайности, посмеиваться над ними и избегать их. Даже то, что может показаться безусловно привлекательным и достойным хвалы, вдруг неожиданно поворачивается так, чтобы быть увиденным с другой стороны, в ином освещении. Знаменитый второй эпод «На Альфия» развертывается как гимн уединенной жизни:

«Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая,
Как первобытный род людской,
Наследие дедов пашет на волах своих,
Чуждаясь всякой алчности...»
Перевод А. Семенова-Тян-Шанского

      С возрастающим восторгом одна за другой сменяются картины патриархального быта. Только внимательный читатель должен был бы спросить: «А откуда в начале стихотворения взялись кавычки?» Их присутствие разъясняется в заключительном четверостишии, перед которым кавычки закрываются, и после них следует такой текст:

Когда наш Альфий-ростовщик так думает, —
Вот-вот уж и помещик он.
И все собрал он было к Идам денежки,
Да вновь к Календам в рост пустил!

      Иды — середина месяца, а календы — начало, видимо, следующего месяца. Недолго в своих мечтах Альфий продержался в роли счастливого землевладельца. Натура и профессия взяли верх. Счастливый уход от мира не состоялся.
      Не состоялся он и для самого Горация, который, закончив третью книгу од, собрался провести остаток дней у себя в поместье. Этому воспротивился Август. У него были другие виды на поэта: Горацию заказывают славословия, и он не в силах отказаться. Так складывается четвертая книга од, отмеченная прежним мастерством, но уже не прежней свободой размышления.
      Для самого поэта в эти зрелые годы более естественным оказывается жанр дружеского послания. В нем он находит возможность откровенно поговорить с друзьями. Среди них и стареющий Меценат, отошедший от дел, мучимый болезнями, и друг — поэт Вергилий (о нем см. ниже).
      В форме послания друзьям — «К Пизонам» — написана Горацием и «Наука поэзии». Поэзия, ставшая уже делом частного человека, вновь востребована для общей пользы. Теперь ее приглашают на государственную службу. И у поэта фактически нет другого выбора, как восславить свой век, назвав его золотым. Однако не за это, как полагает Гораций, ему воздадут славой потомки. За что? Он поведал об этом, завершая (как он тогда полагал) последнюю книгу своих од — третью. Заключительная ода обращена к музе трагедии — Мельпомене: «Создал памятник я, бронзы литой прочней...» (Exegi monument aere perennius...).

Гораций в русских переводах

      Неоднократно «Памятник» Горация переводили, а еще чаще перелагали на собственный лад русские поэты, в том числе Пушкин. Точный перевод горацианского оригинала позволяет увидеть, что каждый из них добавлял от себя, в чем видел свою заслугу перед поэзией на родном языке, отталкиваясь от мысли римского поэта:

      Аквилон — северный ветер. Жрец верховный ведет... — описание ежегодного обряда, совершаемого на Капитолийском холме с мольбой о благополучии Рима. Авфид — река в Апулии, той местности, где родился Гораций. Давн — легендарный царь Апулии. В Дельфах был центр поклонения богу Аполлону.

      Гораций полагает своей заслугой то, что первым он «приобщил песню Эолии / К италийским стихам...». Иными словами, он первым передал на латыни звучание греческой поэзии, Сапфо и Алкея (уроженцев Эолии).
      Разве Катулл до него не подражал Сапфо, не перекладывал в свои стихи ее страсть и ее образы? Что касается страсти, то ее нет даже в Горациевых любовных стихах. В любви, как и во всем, Гораций чуждается крайностей, хотя порой у него и прорывается неистовый голос страсти, напоминающий стиль Катулла. Гораций не столько любит, сколько увлекается и каждой новой возлюбленной: Лике, Лиде, Хлое — напоминает, что легко воспримет неудачу и попытает счастья в другом месте.
      Так что если в смысле страсти Катулл и превосходит Горация, то не в смысле стиха. Горация увлекло разнообразие греческой поэзии. Он первым использовал все богатство ее звучания, ее форм и размеров на латинском языке. Гораций оказался в отношении греков победителем-учеником, чьими победами и движется культура.
      Единственная подлинная страсть Горация — сама поэзия. Ей он предан безраздельно. Законы ее искусства он формулирует и устанавливает собственными стихами для будущих поколений.
      Гораций умел быть естественным и непринужденным, но ровно настолько, чтобы не перейти грань, не показаться болтливым. Он знал любовь, но лишь настолько, насколько она не противоречила его жизненному идеалу — разумному покою. Во всем ему сопутствовало чувство «золотой середины» — и в жизни, и в творчестве.
      «Золотая средина» — это далеко не то же самое, что идеал «умеренности и аккуратности». Она потому и золотая, что обладающий ею владеет безусловной ценностью. Ему открывается все пространство жизни, ему доступно многое, но ровно настолько, чтобы излишек не испортил удовольствия, чтобы вкус жизни не оставил горького послевкусия. Такова нравственная позиция.
      Что же касается восприятия, то поэт классического склада смотрит вокруг себя, как будто не замечая случайного и сиюминутного. Его взгляд принадлежит не только ему лично, но и каждому человеку, всей культуре, в которой он воспитан.
      Сравним Горация с поэтом, ему близким и ему следующим, но в другой культурной эпохе, — с Г. Державиным. У Державина есть ода на смерть графини М. А. Румянцевой. Ее первая строфа представляет собой вольное переложение одной из од Горация.
      Державин берется за перо не с тем, чтобы оплакать умершую, а чтобы утешить живущих напоминанием о ее славной жизни. А смерть — это неизбежность, но не конец самой жизни:

      Класы — архаический вариант слова «колосья». Когда Державин пишет оду, он нередко любит щегольнуть архаизмом и тем самым приподнять тон, подчеркнуть важность своего высказывания. Так он понимает одический стиль, но все равно чувствует себя в нем непринужденно, свободно, проговариваясь по-пушкински легкими в своей звучности строчками: «Падет на землю желтый лист...»
      Совсем иначе звучит этот горацианский текст в точном переводе:

      Что есть у Горация и что опустил Державин? У Горация взгляд принимает географический размах. В поле зрения попадает не просто осенний пейзаж, а увиденный с птичьего полета весь круг Средиземноморья, до берегов Каспия, до гор Армении, до плодородной Гиркании.
      География окинута взглядом, исполненным мифологической памяти. Зиму несет северный ветер — Борей. На небе — в следующей строфе — взойдет Веспер (вечерняя звезда).
      Мифология одухотворяет пространство, укрупняет в своей единственности каждый предмет, создавая в поэзии Горация то впечатление, которое великий немецкий поэт Гёте назвал «жуткой вещественностью».
      Здесь все вечно, кроме человека. Но и о нем не следует печалиться слишком долго. Он продолжает жить в славе своего народа, в его памяти, в его пространстве.
      Римская классика, на зависть последующим векам, достигла небывалого равновесия — между обществом и природой, между личностью и культурой. В этом мире любовь была одним из искусств, составляющих главное, чем должен был овладеть человек, — искусством жить, будучи гражданином и не изменяя самому себе.

Круг понятий

Темы для докладов и сочинений
      Что такое классика? Почему и в каком смысле это слово применимо к литературе Древнего Рима?
      Был ли Пушкин классиком по типу своего художественного сознания? И возможен ли этот тип творческого поведения в современной литературе?
      Сравните текст Горациева «Памятника» с державинским и пушкинским. Что русские поэты сохранили из образов оригинала? Что было ими переосмыслено?
      Как чувство «золотой середины» проявило себя в художественном вкусе и в нравственном чувстве у Горация?

Литература
      Квинт Гораций Флакк. Оды. Эподы. Сатиры. Послания / вступ. ст. и коммент. М. Л. Гаспарова. — М., 1970.
      Гаспаров М. Л. Поэт и поэзия в римской культуре // Культура Древнего Рима. В 2 т. T. 1. — M., 1985. — C. 300—335.
      Кнабе Г. С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. — М., 1993.