Чем же объясняется столь тесная взаимосвязь
русского эпоса с преданиями германских и славянских народов Средней
Европы? Банальное «заимствование» не объясняло уже того уровня, который
раскрыл в своих последних работах Веселовский, — совпадения генеалогий
героев. Но совпадение ещё и географии тем более не может быть объяснено
этим методом.
Между тем в былинах масса черт,
указывающих на Среднюю Европу как на прародину эпоса. Вспомним, как
часто нам встречались кельты. Именно у кельтов мы находим аналог культу
голов и камней, воплощённому в «бел-горюч камушке» и вещей голове былины
о Василии Буслаеве, именно у них мы встречаем вообще богатейшую
традицию охоты за головами и изготовления из последних кубков
(скордиски). Кельтские параллели имеет ритуальное самоубийство в былинах
и погребение в дубовой гробнице, описанное в былине «Михайло Потык». И
особенно силён кельтский оттенок в теме священного правителя — описание
палаты Владимира, и восходящее к нему описание палаты «царя русов» Ибн
Фадланом почти полностью повторяет ирландские описания пиршественных
покоев королей. Кельтские аналогии образу Апраксеи — самые богатые.
В этом плане привлекает внимание одно
обстоятельство, которому не уделила достойного внимания даже
обнаружившая его С. И. Дмитриева. На Средней Мезени, то есть в
древнейшем, согласно её же исследованиям, из очагов былинной традиции,
бытовал обычай зажигать костры на холмах у деревень в ночь на первое
мая.
Целый ряд русских этнографов XIX
столетия единодушно утверждали, что отмечание первого дня последнего
весеннего месяца — обычай, совершенно незнакомый русской деревне, сугубо
городской и заимствованный с Запада. Тем удивительнее обнаружить его в
глуши Русского Севера, в одной из твердынь «старой веры» с её
общеизвестным отношением к западным «новинам» антихриста Петра вкупе с
его ближайшими предшественниками и последователями. Более того,
отмечание этого дня горожанами XVIII–XIX вв. и жителями Средней Мезени
резко отличались друг от друга.
Зато последнее очень напоминало
древнейший европейский обычай «майских костров» — кельтского Бель-тайна,
германского Вальпурнахт — типологического подобия восточнославянской
Купалы. Во всяком случае, описания западными авторами этих празднеств
очень близко к нашим описаниям Купалы: те же прыжки через огонь, то же
украшение ритуального дерева, та же ритуальная свобода общения полов,
наконец, то же представление об этом дне как о дне могущества всяческой
неведомой силы. Любопытно, кстати, что как раз Иван Купала в Поморье
отмечался очень слабо или не отмечался вообще.
Восточная граница «майских костров»
Европы, если не считать мезенского очага, это Силезия и Галиция, где
этот праздник назывался Турицами. Любопытно, что некоторые западные
исследователи считают обычай «майских костров» определяющим признаком
первоначального кельтского населения в местах бытования обряда.
Поскольку невозможно предположить, что древнейшие русские поселенцы
застали на берегах Мезени кельтов, следует, очевидно, полагать, что они
пришли в эти места из краёв, где кельтский субстрат присутствовал, то
есть опять-таки из Средней Европы.
Итак, среднеевропейские черты в
социокультурной архаике былин вкупе с географией былин и рядом
параллелей между ними и эпосом Средней Европы и, наконец,
этнографическими особенностями населения древнейших очагов былинной
традиции заставляют предположить, что какая-то группа населения пришла в
Восточную Европу из Средней, принеся с собой свой эпос.
Что это была за группа населения, также
гадать не приходится. Выше уже говорилось, что киевский цикл былин по
этнографическим данным и самоопределению героев можно считать племенным
эпосом русов. Именно русы упомянуты в «Тидрек саге» и поэмах об Ортните.
Однако существуют ли данные, позволяющие связать исторических русов с
той территорией, где локализует их эпическая география «Тидрек саги» и
третий слой географии русских былин? |