Польский эпос, как таковой, не дошёл до
нас. Остались пересказы отдельных эпических преданий, вошедшие в хроники
Анонима Галла, Богухвала, Кадлубка и пр.
В «Великой хронике» поляков сохранилось
предание о двух братьях, сыновьях легендарного героя и правителя Крака,
основателя Кракова. Они сразились в поединке, победил старший,
которого, как и отца, звали Краком.
Это предание напоминает былину
«Королевичи из Крякова». Там также идёт речь о поединке братьев, сыновей
правителя, в котором одерживает верх старший брат, тёзка отца. Имена
братьев в былине христианские, то есть поздние. Более того, Лука и Пётр
(Лука и Моисей, Лука и Матвей) Петровичи — это общеэпические имена
братьев, упоминаемых в паре. Они могут появляться на богатырской
заставе, на поле Камского побоища, в былине про их сестру Алёну и Алёшу
Поповича, даже в былине про Ваську Буслаева. То есть имена эти вполне
условны. Королевичи Краковы вполне могли превратиться в королевичей из
Крякова. Имена сыновей Крака плохо сохранились даже в польском предании,
а в былине они могли получить имена эпических братьев, с той
особенностью, что один из братьев стал, как в польском предании, тёзкой
отца.
Далее автор «Великой хроники» поведал,
что некий «ткач», наследник рода Попелюшей, одолел Александра
Македонского не силой, а «хитростью и подвохом». В честь этого подвига
герой получил имя-прозвище Лешко, то есть обманщик, плут.
В былинном эпосе отлично известен
герой, побеждающий врагов «хитростью и подвохом». Его зовут Алёша — в
былинах чаще Алёшка — Попович. Ещё Квашнин-Самарин предположил, что
первоначальной формой этого имени было именно Лешко. Т. Н. Кондратьева
не придала этому наблюдению значения, и, как нам кажется, совершенно
напрасно. Алёшка Попович и Лешко Попелюш кажутся как минимум созвучны.
Однако Кондратьева сама приводит доказательства, выводящие их связь за
пределы простого совпадения. Со ссылкой на словарь живого великорусского
языка Владимира Даля она указывает, что в русских диалектах алёха,
алёшка обозначает лгуна, хвастуна, алёшки подпускать — обманывать. Как
греческое имя могло получить такое значение, как не по созвучию с более
древним Лешко — «плут, обманщик, лгун»? Популярностью же своей эта
трактовка имени обязана явно былинному образу плута и обманщика
Алёшки-Лешки Поповича-Попелюша.
Возникает вопрос — отчего Алёша-Лешко в польской хронике «ткач» и почему его сделали победителем Александра Македонского?
На свой первый пир в Киев Алёша
достаточно часто является под видом калики или скомороха. Его место у
печного столба — традиционное место скоморохов.
Он играет на гуслях. З. И. Власова
обратила внимание на связь в фольклоре и документах скоморохов с
бродячими ремесленниками — портными, ткачами и тому подобным.
Исследовательница полагала, что подобное сближение произошло из-за
преследований скоморохов царским правительством в конце XVII столетия.
Однако она же приводит ссылку на Козьму Пражского, чешского автора XII
века, где скоморохи-гусляры («кифаристы») сближены с портными. Как
видно, это более древняя связь. Любопытно, что даже в датской сказке,
ставшей известной в обработке Андерсена («Голый король»), бродячие ткачи
действуют, как типичные скоморохи — шуты и чудодеи (в изготовление ими
«чудесной» ткани все охотно верят) в одном лице. Но отношения церкви со
скоморохами всегда были более чем неровными, оттого, очевидно,
католический автор и подменил скомороха близким по смыслу, но
сравнительно безобидным ткачом.
Естественно, для решения второго
вопроса нам будет бесполезным исторический облик Александра Великого.
Его пути пролегали вдали от Польских и вообще славянских земель. Нам
важнее мифическое обрамление его образа. Зачатие Александра приписывали
Зевсу в образе Змея. Плутарх сообщает, что его «земной» отец Филипп
окривел на один глаз, попытавшись подглядывать за супругой, отдающейся
Зевсу-Змею, а на средневековых изображениях — западных гравюрах и
славянских миниатюрах — часто изображается этот сюжет — Олимпиада в
объятиях дракона. А гибель Александра некоторые средневековые легенды
связывали с попыткой взлететь на небо с помощью искусственных средств.
Он был низвергнут с небес разъярённым богом и разбился. Нетрудно понять,
что образ главного врага Алёши, перед которым он предстал скоморохом
(«ткачом») и которого победил «хитростью и подвохом», Тугарина Змеевича,
взлетевшего в небо на огненных или бумажных крыльях и низвергнутого
оттуда дождём — иногда грозой, — ниспосланными богом по молитве Алёши,
мог вызвать у начитанного клирика ассоциации с Александром. Это было в
духе «Великой хроники», с её выведением Волина от Юлия Цезаря и Демина
от Домны Августы, с её превращением Попелюша в Помпилиуша и пр.
Итак, польского героя зовут Лешко
Попелюш, русского — Алёшка Попович, Налицо сходство имён. Алёха в
русских диалектах и Лешко по-польски означают плута, обманщика. Налицо
сходная семантика имён. Польский герой «ткач»-скоморох, русский
переодевается скоморохом. Оба побеждают врага хитростью. У обоих враг —
сын Змея, и гибнет, попытавшись взлететь в небеса. Как выражался по
схожему поводу Б. Н. Ярхо, «нужны сильные аргументы, чтобы при таких
сходствах отрицать исконность тождества».
В западнославянских и северно-русских
сказках сохранилось предание о герое по прозвищу Попялов, Попялышка,
Попелюх, Попельвар, Попельчек. Он хитростью одолевает врага на крылатом
коне, сочетающего черты змея и конного воина, сопровождаемого воронами и
псами — то есть полностью повторяющему образ Тугарина в былинах. И
поскольку прозвище былинного героя, судя по всему, только лишь созвучно
слову «попович», а происходит от «Попель» — пепел, то нет ничего
странного и в его «языческом» поведении.
Именно в «Великой хронике» сохранилось во всём подобное былинным описание самоубийства бросающегося на меч воина.
Заслуживает внимания и ещё одно
обстоятельство: польский язык — единственный, кроме русского, славянский
язык, сохранивший слово «богатырь» (bohater, bohatur, bohaterz) в
значении «герой». Украинское «бога-тир» — позднейшее литературное
заимствование из русского, белорусское «багатырь», по сути, только
созвучно польскому и русскому словам, обозначая совершенно иное
понятие — богач. С другой стороны, именно «Великая хроника» нарекает,
совершенно по-былинному, врагов, нападавших на Польшу в X веке, скопом
«татарами». Таким образом, как бы оба полюса былинного сознания —
богатыри и «татары» — присутствуют в польском языке, причём именно в
былинном значении — героев и обобщённых врагов соответственно.
Эпоса «вильтинов», велетов, лютичей не сохранилось.
Как не сохранилось и самого народа.
Только по наблюдению Хомякова мы можем судить, что среди их онемеченных
потомков продолжали бытовать представления о Дитрихе-Теодорихе как
злодее. Описание расправы с врагом, как уже отмечалось, буквально
соответствовало обычаям балтийских славян (см. главу «Череп-трофей»), но
этот обычай имеет слишком много аналогов, чтоб быть показателем
этнического происхождения данного мотива. Гораздо надёжнее другой
былинный мотив. В былине о князе Борисе Романовиче из «синя моря»
выходит «зверь кабанище». Ситуация довольно нетипичная — кабаны нечастые
гости на морских берегах. Однако она находит полнейшее подобие в
предании лютичей, веривших, «что если когда-нибудь им будут угрожать
трудности жестокой долгой смуты (в других переводах — междоусобная
война, внутренняя война), то из упомянутого озера (священного озера лютичей Толлензее, на берегу которого стоял город Радигощ с храмом Сварожича) выйдет большой вепрь с белоснежными клыками».
Былина заканчивается долгой и кровопролитной битвой русского князя-богатыря с войсками, высланными против него Владимиром.
Уникальное поверье лютичей оказывается наглядно проиллюстрировано в сюжете русской былины.
Итак, славянские предания Средней
Европы имеют точки пересечения с русскими былинами; точки пересечения,
лежащие далеко за пределами банальных «бродячих сюжетов» вроде
змееборчества или допустимых теорией вероятности совпадений. |