Поэт и Боян, как бы состязаясь между собой, слагают зачины «песен» о походе князя Игоря против половцев в 1185 году… Но мы не должны забывать, что Бояна давно уже не было в живых и что, вполне возможно, фрагменты его «песен» сочинил Поэт — в стиле «замышления Бояню». Сравнение авторского зачина с зачинами «под Бояна» — это сравнение «старого» (XI в.) и «нынешнего» (XII в.) времён в песнетворчестве Руси, — разумеется, с точки зрения Поэта.

Поэт дал два варианта запева «под Бояна» и каждый предварил кратким вступлением.

Первый вариант: «Пети было песнь Игореви, того внуку: «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая, — галицы стады бежать къ Дону великому» («Так бы пел ты песнь об Игоре, внуке Трояна: «Не буря соколов занесла во поля широкие, а галочьи стаи, летящие к Дону великому»). Из поэзии Бояна до нас не дошло ни строки, и поэтому мы не можем однозначно ответить на вопрос: сочинил ли Поэт стихи «Не буря…» сам в качестве типичного образца бояновского творчества или взял их у Бояна? Равно вероятны оба ответа: в стихах нет ни приметы нового времени, ни языковой особенности, о которой можно было бы сказать, что к концу XII века она вышла из употребления или что в XI веке она ещё не существовала.

Запев воспринимается как отрывок из былины. Может, потому с него и начал Поэт. Здесь виден важнейший источник бояновского искусства — народное творчество. Отрицательный параллелизм и постоянные эпитеты («поля широкие», «великий Дон»), иносказательные значения «сокола» и «галок», видимо, восприняты из фольклора. «Галки» — это, как следует из текста, половцы. «Соколами» названы русские воины, несмотря на то, что в битве, которую воспевает «воскрешённый» Боян, они будут жестоко разгромлены.

В логической структуре отрицательного параллелизма мне видится один из типов предложения, соответствующий мифологической системе мышления двоичными противоположностями. Поскольку отсутствует противительный союз, то вторая часть предложения (…галицы стады бежать…) выглядит самостоятельной, грамматически будто бы не связанной с первой. Однако в частице «не», в паузе перед словом «галицы» и в ударении на глаголе «бежать» обнаруживает себя авторская мысль, побуждающая ответить на вопрос: если не буря, то что же погнало «соколов» через широкие степи? Причина далёкого полёта «соколов» Игоря, воспеваемого в духе Бояна, проста: враг бежит «к Дону великому», и, значит, его надо догнать и уничтожить. Воины, подобно соколам, подчиняются инстинктивным побуждениям, таково единство языческого мировосприятия: и птица (зверь) и человек действуют по общему стенотипу, будучи в сознании Бояна единосущностными частями Природы.

Очевидно, в предложении «Не буря…» лишь одно суждение, выраженное бессоюзным сложносочинённым предложением, в котором поведение соколов («своих») противопоставлено поведению галок («чужих»).

Второй вариант запева «под Бояна» можно, пожалуй, считать подражанием ему, сочинённым Поэтом:

Эта «песнь» имеет очевидную связь с походом Игоря против половцев: назван сам Игорь, его брат Всеволод, их отчество, их вотчинные города, Путивль, дружина которого была в войске Игоря. Если какие‑то слова и выражения взяты «из Бояна» (чего нельзя, разумеется, исключить), то и тогда «запев» резонно считать произведением Поэта, а не Бояна.

Запеву предшествует вступление Поэта: «Чи ли въспети было, вещей Бояне, Велесовь вн^че» («Или так бы надо было петь тебе, о Воян, Велеса вещий внук»). Значит, «песня», следующая за вступлением, будет иллюстрацией не народных истоков творчества Бояна, а его божественного дарования. Как видно по запеву, он получил от Велеса редкий поэтический талант «петь» просто, выразительно, звучно. Его воображение охватывает огромные пространства и соединяет в цельную картину близкое и далёкое. В фокусе бояновского изображения — князь Игорь. Поход ещё не начался, а он уже уверен в своей победе и думает о её сладких плодах. Ведь звон славы в Киеве — лишь эхо победного ржания его коней за Сулой, в Половецкой земле. Он, возможно, предвещает новую победу — овладение киевским престолом. Похоже, ради этой цели и созывают воинов трубы Ольговичей. И какой отклик, какое повиновение! Мгновенное, божественно–величественное: трубы ещё трубят, а путивльская дружина уже готова к походу. Гордым, грозным соколом виделся бы Бояну князь Игорь в этот момент. Боян так и «пишет» его образ, хотя «знает», что он потерпит сокрушительный разгром. Пером Бояна и в XII веке управлял бы языческий стереотип прославления своего князя.

И эта героическая «песнь» основана на логике двоичных противопоставлений: «Кони ржут за Сулою — звенит слава в Киеве. Трубят трубы в Новгороде — стоят полки в Путивле». Оппозиция «близкое — далёкое» выражена только интонационно, а морфологически обе части стихов вполне самостоятельны.

Основной смысл монолога Всеволода — ода Игорю и своей дружине. Кровное родство — фундамент союза Игоря и Всеволода и причина славословия младшего брата старшему. Дифирамб курянам насыщен гиперболами, возвеличивающими воина–профессионала, каким и был дружинник. Он идеальный боец, с детства закалённый и обученный ратному делу. Его цель — добыть себе честь, а князю — славу. Это поэтически возвышенное определение не соответствовало действительности. И тогда войны не были только ристалищем славы. Князья предпринимали их прежде всего ради захвата военной добычи, укрепления государства и власти. Бояну это, разумеется, было известно, но он как бы не замечал практических интересов и воспарял ввысь, возвеличивая славу и удаль.

По запевам видно, что сутью «замышления» Бояна является создание идеальных образов русских князей и воинов. Он изображает их безупречными героями даже тогда, когда их дела требуют критики. Этой задаче соответствует интонационный строй, доминанта которого — гиперболизированное восхваление «своих».

Сам Боян, разумеется, не взялся бы воспевать поход, закончившийся разгромом русского войска. Это взорвало бы изнутри «замышление»: похвала зазвучала бы насмешкой, которая становилась бы все очевиднее и злее по мере развития трагического сюжета. Образцы песен «под Бояна» Поэт поместил в «Слове», чтобы продемонстрировать ограниченность диапазона бояновекой Лиры и показать, почему он отказывается петь по его «замышлению». Вместе с тем Поэт восхищался его талантом, а потому исполнил запевы на высоком художественном уровне.

Нельзя сказать, что Боян игнорирует нравственно–психологический мир своих героев. Нет, конечно. Но у него этот мир исчерпывается формулой добывания «чести» воинам, «а князю — славы» и не нуждается в индивидуальных характеристиках, так как в нём все предопределено. Предопределенность — а это и есть бояновская мотивировка действий героев — ярко выражена в том, что Игорь назван «внуком Трояна», а Боян — «внуком Велеса». В древнерусском пантеоне боги имели свою «специализацию», а потому Игорь должен был действовать в соответствии с повелениями бога ратного дела, Трояна, а Боян — «своего» бога, Велеса. Иного не было дано.

Зачин самого Поэта, охватывающий (подобно запевам «под Бояна») ту часть «Слова», где речь идёт о подготовке к походу, почти равновелик им по количеству строк:

Первое впечатление от зачина Поэта — иной интонационный строй, в котором господствует не патетика восхваления, а мелодия естественной речи, простой и разнообразной, словно бы безыскусной. Здесь четыре психологически мотивированных типа интонаций. Спокойная, объективная констатация факта или события («Так начнём же, братья, повесть эту…» или «Тогда глянул Игорь на светлое солнце и увидел…») сочетается с интонацией объясняющей, растолковывающей («…Игоря, который волею взнуздал свой ум…») или с интонацией призыва к действиям («Братья, воины! Лучше уж убитым быть…» и т. д.). И все это завершается обещанием–клятвой: «Я готов голову свою сложить…» и т. д. по тексту.

Второе существенное отличие от бояновского «письма»: Поэт показывает героев в конкретно–историческом контексте, внутри определённого, а не абстрактно–вечного времени и пространства. Такой подход — крупнейшее художественное открытие древнерусской литературы. Историзм «Слова» Поэт осознал и как своё важнейшее различие с Бояном.

Иногда два первых стиха («Так начнём же…») понимаются как заявка на обязательное развитие темы «старого Владимира». Но Поэт не следует этому. И возникает предположение об утерянной странице, на которой должна была бы быть историческая часть повести о «старом Владимире». На мой взгляд, такое предположение весьма спорно, так как в древнерусском языке предложная конструкция «отъ… до» могла обозначать и последовательность развития во времени, и временной диапазон действия или явления, как в «Слове». Следовательно, древнерусский синтаксис не даёт основания считать стих незавершённым.

Второе возражение в том, что не историческую, а современную поэму написал Поэт. А потому он и начинает с подготовки Игоря к походу. История, конечно, необходима как фон, как широта дыхания и причина многих явлений и событий современности. Но современность решительно ставится на первый план, а история — на второй; вместе с тем все настоящее изображается Поэтом в теснейшей взаимосвязи с прошлым.

Поэт в отличие от Бояна уделяет пристальное внимание психологической подготовке Игоря к походу: «иже истягну умь крепостию своею и поостри сердца своего мужествомъ, наплънився ратнаго духа…» Пушкин заметил об этой строке: «Истягнул, как лук, изострил, как меч, — метафоры, заимствованные из одного источника». В стихе «истягну умь крепостию» скрыт образ, богатый содержательными ассоциациями. Воин натягивает тетиву лука перед тем, как пустить стрелу; сила её удара и дальность полёта соответствуют энергии натяжения, которая зависит от стрелка. Игорь подобен ему в момент перед пуском стрелы, подобен по внутреннему, существенному признаку. Силой и твёрдостью характера он напряг ум и сосредоточился на походе так, как лучник — на цели. Напряженный ум Игоря приведён в «боевое» состояние.

«…И поостри сердца своего мужествомъ» — тоже точный иносказательный образ. Все боевое оружие надо было заострить — стрелу, копье, меч, саблю, топор, сулицу, кинжал и т. д. Без этого воин не был готов к походу. Но и острейшее оружие ни к чему трусу. А мужественный воин сам подобен такому оружию, и вдвойне опасен для врага. Полководцу мужество необходимо задолго до похода, когда надо все обдумать и принять решение. Сердце (характер) князя–предводителя Поэт уподобляет оселку, на котором оттачивается мужество. «Мужественное Сердце» и «Напряженный Ум Игоря» — это символы готового к бою духовного оружия полководца.

«Ратный дух» — стереотипное словосочетание, но в контексте, рядом с образами Напряженного Ума и Мужественного Сердца, оно также становится сим волическим. «Ратный Дух Игоря» — итог деятельной, целенаправленной работы его ума и сердца, её конечное выражение. Это не риторическая пустышка, а символ души, наполнившейся новым содержанием, соответствующим задаче, которую он поставил перед собой.

Психологическая глубина и убедительность, символически сгущённая ёмкость точного слова и образа, естественная, богатая интонация — эти особенности поэтики «Слова» определяются новым взглядом Поэта на мир, его новым творческим методом.

Цель любой войны — определяющая характеристика тех, кто ею руководит. Бояновский Игорь мечтает о том, что победа принесёт ему громкую славу, которая откроет путь к Киевскому престолу. Цель, которую ставит перед походом Игорь Поэта, — борьба за «землю Русскую» — не личная, а государственная. И это важнейшая особенность его внутреннего мира. Так думает он сам, и так считает Поэт. Но было ли у Поэта основание «дать» подобное сознание организатору сепаратного похода группы князей из одного рода? Было, и довольно весомое. На этот раз Игорь предпринял поход в глубь Половецкого поля, что объективно выводило его на битву с основными силами врага, а эта битва в случае победы имела бы положительное общерусское значение. Однако из князя удельного Игорь ещё не стал князем русским: средство (сепаратный поход), которое он избрал для достижения цели (разгром главных сил половцев), отрицало её. Вместе с тем было бы ошибкой не замечать развития сознания Игоря — от патриотизма локально–вотчинного к государственному. Позднее Поэт покажет его противоречивую диалектику.

Князь Игорь ещё не отдал приказа выступить в поход, а уже столкнулся с могущественным противодействием. Когда войско ожидало сигнала, чтобы двинуться на половцев, произошло солнечное затмение. По тогдашнему языческому суеверию совпадение любого действия и затмения предвещало недобрый конец этого действия.

Игорь понимает зловещий смысл Потемневшего Солнца. Когда, глядя на Тень, прикрывшую войско, он говорит: «Лучше уж убитым быть, чем полонённым», то отсюда следует, что он отчётливо сознаёт: свыше предопределено поражение, Но… Игорь идёт на риск. Согласившись с ужасным предсказанием, он вдруг лихо восклицает: «А, сядем‑ка, братья, на быстроногих коней да посмотрим на синий Дон», — мол, была не была, может, и дойдём до Дона, где давно уж не воевали русские князья.

…От принятия Киевской Русью христианства прошло 200 лет. Очевидна разительная перемена в образе мыслей русского князя. Вспомним известный летописный рассказ: исполняя волю неба, поведанную кудесником, князь Олег отказывается от любимого коня, не раз спасавшего его от смерти. Олег покорно повинуется вышней воле, а Игорь спорит с нею и даже надеется выиграть этот спор!

В летописных повестях о походе Игоря, написанных христианами, нет вызова небу. Особенно показательна повесть из Ипатьевской летописи: Игорь противопоставляет знамению авторитет и помощь Христа. Но Игорь в изображении Поэта не обратился к Христу и не вспомнил о нём. Игорь смотрит снизу вверх на Светлое Солнце, смотрит как на бога, и ведёт с Ним мысленный диалог. Он понимает Его чудесный «язык» Света и Тьмы и не сомневается в зловещем смысле Тени, прикрывшей войско, видит, что Тьма идёт от Солнца, производится Им и, значит, подчиняется Ему. Но все же не Оно, далёкое и могущественное, хозяин Света и Тьмы, а он сам, страстное желание воинской славы определяет его поведение в критический момент. Таков характер Игоря. Таково его сознание. Оно типично для конца XII века и объяснимо исторически и социально–политически. Ослабление центральной государственной власти закономерно сопровождалось ослаблением христианской и усилением языческой религиозности. XII век недаром называют двоеверным. Возрождению языческих верований, как всегда, способствовали различные несчастья — голод, поражения от врагов и пр. Но двоеверие несло с собой также и маловерие, т. е. умаление веры как в старых, так и в новых богов. Думается, что, по мысли Поэта, фигура князя Игоря есть образное воплощение утраты веры в Христа при одновременном кризисе веры в божественные авторитеты вообще.

Хотя Игорь вполне суеверно и трагически понимает смысл затмения Солнца, однако упрямо идёт за своей целью. От Природы, конечно, деться некуда, и её необъяснимые явления держат в плену его разум, но Игорь не падает перед ними ниц. Оценим же его дерзкий вызов небу! Теперь он может увлечь войско только личным примером. Так он и поступает, Жребий брошен — Игорь перешёл свой Рубикон!

А вместе с ним и князья, и все воины. Никто не возроптал, сославшись на грозное предзнаменование. Ведь ещё совсем не поздно было повернуть коней. Но никто не повернул! Выходит, никому не представлялось недопустимо кощунственным решение Игоря действовать вразрез с волей Солнца. Предвижу возражение: мол, воинская дисциплина требует безусловного повиновения и т. д. Нет, не таково было положение в верхах древнерусского общества XII века. И младшие князья, и бояре нередко высказывали своё мнение, даже если оно шло поперёк воли старшего князя. Игорь вскоре столкнулся с этим сам. В летописных повестях сообщается, что он был против «ночёвки» в поле (после первого боя с половцами) и за немедленное ночное отступление, но ему возразил Всеволод и другие князья, и он вынужден был согласиться с ними.

Поэт подчёркивает личную ответственность Игоря за роковое решение идти в поход на половцев. Известно, что затмение солнца произошло на девятый день похода, когда войска Игоря находились на половецкой земле. Но в «Слове» солнце покрывается тьмой, перед началом похода. Этот факт нельзя истолковать как незнание Поэтом действительного времени затмения: Поэт был его очевидцем — на Руси ли, в Половецком ли поле. Следовательно, логично предположить, что, сдвигая время затмения к началу похода, Поэт преследовал определённую цель. Будем рассуждать так. Пророческий смысл Потемневшего Солнца не меняется оттого, закрылось ли оно тенью перед походом или на девятый день похода: в обоих случаях Оно, по языческим верованиям, предвещало трагедию. В обоих случаях Игорь и другие военачальники отвечали за то, что не повиновались воле Солнца и не повернули коней обратно. Но различие в том, что неодинакова мера их зависимости от обстоятельств. На девятый день похода психологически трудно перестраиваться, чтобы, почти достигнув цели, повернуть назад. Под ударом оказывается престиж князей и воевод. Другое дело, когда знамение–предсказание совершается до начала похода и предводитель ещё не вдел ногу в «златъ стремень». В этот момент не поздно, повинуясь воле свыше, пересмотреть намерения и отсрочить поход. Если Игорь и другие предводители не делают этого, то тем самым говорится, что они виноваты в случившейся потом трагедии. Ее бы не было, если бы они сумели обуздать свои эмоции и интересы и подчиниться «воле» Солнца. Но в том‑то и состоит, по мысли Поэта, психологическая драма Игоря и подобных ему князей, политическая драма Руси второй половины XII века, что многие её правители не верили всерьёз ни в мудрость новых, ни в мудрость старых богов и выше всего ставили свои интересы, желания и страсти. Поэт, мне кажется, для того и «сдвинул» время солнечного затмения, чтобы обнажить духовные причины этой драмы маловерия.

Причина солнечного затмения в то давнее время не была открыта, и оно воспринималось как результат деятельности сверхъестественных сил. Загадка превращалась в грозное предзнаменование, когда преображение светлого лика Солнца в тёмный совпадало по времени–пространству с каким‑либо начинанием людей. В этом случае продолжала действовать мифологическая символика света — тьмы. Космический образ внезапно Потемневшего Солнца и образ княжеского войска, прикрытого Солнечной Тьмой, воспринимались Поэтом и его героями вполне мифологически. Солнце вдруг, по неведомой причине сменившее Светлый Лик на Темный, недобро глянуло с высоты на землю, и Поэт, и Игорь поняли это превращение, разгадали эту тайну как предсказание поражения русского войска.

Поэт не сомневается в способности Солнца предопределять судьбу людей — и тут он мыслит как язычник. Солнце — безличный, мудрый бог, воля которого должна исполниться и исполняется. Поэт исходит из этого, однако предопределённость человеческой судьбы он понимает полуязычески, полурационалистически. Игорь поставлен перед выбором: он мог отдать два приказа — идти и не идти в поход. Если б он послушался своего разума, который верно «прочитал» предостерегающую «речь» Солнца, — он не пошёл бы в поход, и тогда судьбы тысяч людей были бы иными, счастливыми. Но Игорь подчинил разум голосу страстей и желаний, пренебрёг волей Солнца и пошёл войной на половцев. Он вызвал Его гнев и противодействие, потерпел страшное поражение и сам попал в позорный плен.

Силу и мудрость Солнца Игорь мог бы обратить себе и Руси на пользу, если б действовал в согласии с разумом. Получается, что человек может быть хозяином своей судьбы, но при условии веры в мудрость и непобедимую силу Солнца. В конечном счёте все упирается, по мысли Поэта, в союз веры и разума, в их согласное, спасительное взаимодействие, в котором активная роль отводится разуму. Поэт выступает за разумную веру, за послушание повелителю–Солнцу, «язык» которого можно понять и объяснить людям.

Каждый поворот сюжета раскрывает новые стороны художественного символа. Собираясь в поход, Игорь не мог знать, сколь серьёзные испытания ожидают его. Потемневшее Солнце «сказало», что он на роковом пути. Игорю понадобилось все мужество и весь ратный дух, которые он имел, чтобы отважиться идти далеко в глубь Половецкой земли (вот куда, оказывается, нацеливался его ум!), чтобы принять трагическую дилемму «лучше уж убитым быть, чем полонённым» и в следующее мгновение отбросить её ради другой, дающей шанс на победу: «Я готов голову свою сложить или напиться шлемом из Дону». В критической ситуации новой гранью повернулся символический образ Напряженного Ума: «Страстью воспылал ум князя», т. е. страстное желание победить половцев сковало разум, который повелевал поворотить войска домой. Оказалось, что Напряженный Ум — это ум, поддающийся желаниям и увлекаемый ими на гибельный путь.

Большой психологический интерес представляет формула обращения Игоря — «Братие и дружино!», формула, конечно, не новая, но, по–моему, наполненная новым содержанием.

Слово «братия» по–древнерусски могло означать «братья, товарищи, друзья, община монахов». Последнее значение исключается контекстом. Среди высокородных соратников Игоря были его брат, его сын и племянник, а также воевода черниговский Олексич. Обращение «братие» в смысле «братья, родные или двоюродные» противоречило бы контексту: было бы нелепостью призывать «посмотреть Синий Дон» только родственников. Выходит, слово «братие» употреблено в широком значении «товарищи, друзья». Это и понятно в ситуации, предвещавшей всем либо смерть, либо плен. Такие ситуации ломают сословные и прочие барьеры между людьми, необычно сближают их. Вместе с тем в слове «братие». поскольку речь Игоря начинается с него, слышится, хотя и не в персональном значении, обращение Игоря к брату и ближайшим родичам. Смысл этот, несомненно, приглушён ситуацией, отодвинут на второй план, но все же присутствует — и фонетически и лексически.

Древнерусское слово «дружина» означало: 1) товарищи, спутники; 2) дружина, ближайшие к князю люди, княжеский совет и княжеское постоянное войско; 3) войско вообще. Первое значение уже выражено словом «братие», причём с лирическим, родственным оттенком, отсутствующим в слове «дружина». А потому «дружина» здесь, рядом со словом «братие», акцентирует внимание на боевом характере содружества людей, оказавшихся под началом Игоря. Тут имеется в виду не только его дружина, но и все другие, отправившиеся с ним в поход: было бы бессмыслицей обращаться только к своей дружине, игнорируя остальные.

Традиционное напутственное слово Игорь закончил так: «Хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону». Большинство исследователей и переводчиков понимают здесь слово «хощу» как «хочу», некоторые опускают его, видимо, затрудняясь, как согласовать с целью похода я с характером Игоря его желание сложить свою голову в Половецком поле. Одно и в самом деле не вяжется с другим. Неизвестное современному русскому языку значение древнерусского глагола «хотеть» (быть готовым на, быть близким к), охарактеризованное ещё И. И. Срезневским, очень важно для точного перевода напутствия Игоря. Сравните принятый сегодня перевод: «Хочу голову свою сложить либо испить шеломом из Дону» — с предлагаемым: «Я готов (рискнуть) голову свою сложить или шлемом из Дону воды испить». Даже принимая в расчёт отчаянно–удалое настроение, овладевшее Игорем в этот момент, все же было бы психологической несуразицей допустить мысль, будто он хочет погибнуть в бою. Напротив! Он полон непреодолимого желания победить и со славой вернуться домой. Подчиняя этому разум, он пренебрегает дурным знамением и идёт на страшный риск. Игорь не потерял головы настолько, чтобы, подобно безумцу, хотеть своей смерти. Нет! К войску обращается не обезумевший, а рисковый человек. Но кто же из воинов не рисковал?! И ведь не всякий же риск приводит к смерти, бывает, что не рискнёшь — не победишь. Вот, например, Святослав, князь Киевский и двоюродный брат Игоря, рискнул в 1184 году, т. е. за год до похода Игоря, напасть на гораздо более многочисленное и мощное войско хана Кончака, рискнул — и победил! А почему Игорь не может рискнуть и победить? Он ведь тоже собирается ударить по врагу внезапно! Словом, риск понятен воинам и не отпугивает от похода смелых, а трусливых почти нет в Игоревых полках. Значит, «братьям и дружине» понятно и психологически мотивировано обращение к ним князя Игоря, а тем самым снимается и противоречие между формой и смыслом этого обращения.

Солнце «шлёт» Игорю грозное предостережение — отложить поход, повернуть войско домой. Но Игорь ведёт себя так, будто он — повелитель на земле, где Солнце не имеет власти. Игорь вступает с ним в «поединок» — куда уж тут храброму Мстиславу! Хмельной от дерзости и самомнения, как бы ослепший от взгляда на Солнце, Игорь делает первый неверный шаг на роковом пути: отдаёт приказ двинуться в глубь чужой земли. Решимость Игоря доведена до предела — он готов рискнуть жизнью ради победы над половцами. Именно «ради победы» — таков смысл метафоры «испить шлемом воды из Дону».

Игорь — личность сложная, противоречивая, но именно этим и отличающаяся от образа Игоря–Сокола, созданного в запевах «под Бояна». Игорь Поэта — земной, реальный человек, и мотивы его поступков — в нём самом, а не вне его. Пристальное внимание Поэта к внутреннему миру Игоря необходимо иметь в виду при рассмотрении спорного вопроса о месте и роли монолога Всеволода в «Слове».

Я полагаю, что Поэт сочинил этот монолог «под Бояна» с целью продемонстрировать его творческий метод, его стиль. Но есть и другая, распространённая точка зрения: монолог и две предшествующие строки не имеют никакого отношения к творчеству Бояна, и, следовательно, образы Игоря и Всеволода по монологу — органичная часть их образов, созданных Поэтом. Мне кажется, что такой взгляд не выдерживает критики.

В монологе Игорь изображается как идеальный герой, без намёка на противоречивость его характера, на конфликт с другими князьями или с Солнцем. Поэт подобный подход к отображению жизни считает устаревшим, а потому и отказывается следовать «замышлению Бояню». Таков первый довод за то, чтобы монолог Всеволода признать стилизацией «под Бояна».

Бояновское сознание тождественно сознанию Всеволода, хвастливый тон которого безоговорочно одобряется Бояном, а вот Поэт сразу же отделяет себя от Игоря, монолог которого носит не одический, а драматический характер. В нём вскрывается глубокий конфликт Игоря с Солнцем и с самим собой. Поэт критически относится к герою и намерен обнажить причины его безрассудного поведения. Потому‑то он и замыслил изобразить поход на широком фоне событий «от стародавнего Владимира до нынешнего Игоря», вскрыть связь времён и содержащееся в ней поучение.

Боян смотрит на подвиги и славу русских князей с локально–удельной точки зрения, а Поэт — с общерусской. У Бояна целью похода выдвигается личная слава князей, а героями называются курские, путивльские или новгород–северские полки, а у Поэта Игорь субъективно выступает за Русскую землю, и воины Игоря называются русичами, а не курянами, путивльцами и т. п.

Запевы «под Бояна» выполняют в «Слове» и другую, композиционную, задачу. Их можно рассматривать как два варианта гипотетического «бояновского» начала сюжетного развития «Слова», так что читатели–друзья могут сделать ещё одно преинтереснейшее сравнение — посмотреть, какое из начал, включая и собственно авторское, соответствует дальнейшему развёртыванию событий. Может ли «песнетворец» от победного запева типа «не буря соколов…» перейти к рассказу о катастрофическом разгроме «соколов» от «галок»! Этого он сделать не может, не разрушив начала, не поставив себя в нелепое положение. Таким же, по существу, будет ответ, если попытаться без оговорок соединить в текст одного автора оду доблестным воинам–курянам с драматическим монологом Игоря, вполне допускающим своё поражение, если сопоставить хвастовство Всеволода с трагической судьбой курян, уничтоженных или пленённых теми самыми врагами, которых они должны были, найдя в Поле, непременно победить. Боян не смог бы в привычном стиле, следуя «замышлению», воспеть трагический поход Игоря. Ему пришлось бы, односторонне подбирая факты, опустить главное (поражение русичей) и изобразить поход'победоносным. Пришлось бы поступить так, если бы кто‑либо смог принудить Бояна взяться за прославление Игоря, что, конечно, можно представить себе лишь в воображении.

Напротив, зачин Поэта соединяется с последующим сюжетом без малейшего шва. Нелегкая внутренняя подготовка Игоря к походу, его исполненная драматизма речь к «братьям и дружине», ясное понимание предсказанной Потемневшим Солнцем безвыходной дилеммы, ожидающей его и войско, отчаянно–рисковый призыв продолжить поход, несмотря ни на что — все это находится в психологическом и стилистическом единстве с дальнейшей судьбой Игоря и русичей, с развитием событий.

Почему в запевах «под Бояна» вообще нет солнечного затмения? Дело в том, что реальный Боян не стал бы «петь» о походе, закончившемся разгромом русского войска и пленением его предводителя, ибо подобный сюжет не мог быть основой для создания образа князя–Сокола. Монолог же Всеволода сочинил Боян воображаемый, которому задано петь о трагическом походе. Чтобы при этом условии остаться самим собой, он должен был пройти мимо затмения солнца, так как его мрачный смысл резко противоречил радостному запеву.

Образ «воскрешённого» Бояна, слагающего по–старому «песни» о новом времени, получил логическое завершение. Противоречие между замыслом «песни» и действительным ходом событий отрывает её от новой жизни и тем омертвляет струны. Бессильным оказывается талант (Велес), бессильной оказывается и связь с народным творчеством. Ни то, ни другое не могут отменить или заменить верности поэта «былям своего времени», т. е. событиям исторической действительности, к которой принадлежит он сам.

Всякому времени нужны свои песни. Те поэты, которые глубоко поймут и верно отразят своё время, станут его неотъемлемой частью, а потому, как и само время, не будут никогда забыты. Более того, вполне возможно, что их посмертная слава возрастёт.