В летописных источниках не засвидетельствовано, что Велес (Волос) был на Руси не только «скотьим богом», богом земных благ, но и богом словесного искусства. Однако такой вывод можно обосновать путём анализа различных непрямых сведений и данных. Это убедительно сделано Б. А. Рыбаковым в книге «Язычество древних славян». «Слово» подтверждает его точку зрения.

Поэт, называя Бояна «внуком Велеса», имеет в виду определённое содержание.

В жизни русича XII века культ Рода и предков играл первостепенную идеологическую роль, связывая воедино действительную жизнь человека с миром сакральным, с иной жизнью, начинавшейся за гробом. «Вместе с главнейшими атрибутами божества Неба на него переносится и понятие о старейшинстве: он является творцом и правителем вселенной, получает имя деда и представляется в виде бородатого старца» (А. Афанасьев). Б. А. Рыбаков считает, что со времени патриархата таким божеством для восточных славян был Род. Поскольку в XII веке семейная община продолжала занимать видное место в хозяйственной и общественной жизни, постольку и слово «дед» продолжало, на мой взгляд, удерживать прежние значения старшего в Роде (главы, владыки, распорядителя). Слово «внук», когда оно соотносилось со словом «дед», получало весь пучок значений, связанных с положением внука в общине. Культ Рода и предков требовал почитания Деда и продолжения его дела.

Если Велес — бог языческого «песнетворчества», то «внук Боян» мыслится продолжателем его искусства. Естественно и понятно, что «песнь» об Игоре Боян сочиняет в велесовском, мифологическом ключе.

Князь Игорь называется в «Слове» не «внуком Трояна», а «внуком» кого-то, чьё имя заменено указательным местоимением: «…пети было песнь Игореди; того внуку». Из трёх, наиболее распространённых толкований конкретного смысла «того» (Троян, Боян и Олег Гориславич) мне представляется убедительным отождествление «того» с «Трояном».

Если б имелся в виду Боян, тогда надо было бы, видимо, употребить местоимение не указательное (тъи), а притяжательное (свои): «О Бояне, сословию стараго времени! Абы ты сиа плъкы угцекоталъ… пети было песнь Игореви, своему внуку» (О Боян, соловей старого времени! Если б ты воспел эти полки… так бы надо было петь песнь об Игоре, своём виуке).

Игорь был внуком Олега, и об этом прямо сказано в заглавии «Слова». Но оно очень далеко стоит от интересующего нас местоимения, синтаксическая функция которого заключается в указании на нечто, находящееся перед ним. Таким именем является только «Троян»: «…рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы, пети было песнь Игореви, того внуку». Троян—имя собственное, а значит, к нему могло относиться местоимение «того», даже если это имя выступало, как здесь, в функции притяжательного прилагательного. Важно также, что контекст, в котором употреблено выражение «того внуку», мифо–символический, что Боян называется тут «внуком Велеса», бога, а не своего земного деда и что его «песнь об Игоре» сочинена в мифологическом духе.

Но был ли Троян древнерусским языческим богом? Троян упомянут в двух летописных текстах рядом с именами древнерусских богов, но без уточнения его «специализации» — это и мешает с уверенностью назвать Трояна богом, хотя для такого вывода есть серьёзные основания.

Одни исследователи под Трояном так или иначе понимают древнеримского императора и полководца II в. нашей эры, другие защищают гипотезу о том, что Троян был в языческой Руси, видимо, богом–покровителем военных сил. На мой взгляд, эта гипотеза не противоречит ни смыслу летописных текстов, в которых говорится о Трояне, ни смыслу контекстов, в которых имя «Троян» четырежды употреблено в «Слове» и один раз имеется в виду.

«Были вечи Трояни, минула лета Ярославля, были плъци Олговы, Ольга Святьславличя» («Были времена Трояна, миновали годы Ярослава, были походы Олега, Олега Святославича»). «Векъ» по–древнерусски — не столетие, а время неопределённо длительное, от «века» человеческой жизни до бесконечности. Это слово употреблено точно, если речь идёт о боге Трояне. Если бы имелось в виду правление императора Трояна, то тогда, как в случае с князем Ярославом, было бы дано более краткое хронологическое определение — «лета Трояня». Кроме того, римский император во временном ряду русской истории совершенно чужероден и не нужен Поэту. Напротив, отсчёт военных походов Руси можно и должно вести с незапамятных времён бога Трояна, под эгидой которого они предпринимались предками русичей.

«Въстала Обида въ силахъ Дажь–божа внука, вступила девою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на Синемъ Море у Дону» («Поднялась Обида во стане внуков Дажьбога, вступила девою на землю Трояна, лебедем взметнулась на Синем Море, у Дона…»). «Земля» в «Слове» употребляется в значении «территория», «страна», принадлежащая какому‑либо народу. Следовательно, «земля Трояна» -— это «территория» или «страна», находящаяся во владении Трояна, под его властью. Другими словами, территория, охваченная войной с участием русских или готовящаяся к такой войне. Понятно, что она не была стабильной величиной, а изменялась в зависимости от военной ситуации: сегодня равнялась княжеству, завтра — Русской земле, а послезавтра «свёртывалась» до нуля, потому что наступало мирное время. «Землей», подвластной Трояну, теоретически могла быть и чужая, нерусская территория, захваченная русским войском, ибо бог Троян, конечно, незримо сопровождал его во время походов.

Пусть читатель извинит за сравнительно длинную цитату, но без неё, к сожалению, нельзя обойтись. «О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы, пеги было песнь Игореви, того внуку…» («О Боян, соловей старого времени! Если б ты воспел эти полки, порхая, соловей, по мысленному древу, паря умом под облаками, свивая свиток славы этому времени, мчась тропою Трояна от полей до горных вершин, так бы пел ты песнь об Игоре, его внуке…»). Этот художественный образ — продолжение и развитие другого образа («Боянъ бо вещий, аще кому хотяше песнь творити» и т. д. до «Помняшеть бо,..»). Образы и их компоненты, как было показано в другой работе, соединены параллелями в единый художественный символ «Боян и Время». В силу этого сопоставляемые компоненты отождествляются, в частности, земля, по которой мчится серый волк, и тропа Трояна, по которой устремляется фантазия Бояна, слагающего «песнь» о походе князя Игоря. «Серый волк» в контексте монолога Всеволода, где воспевается тот же самый поход Игоря, символизирует русского воина, — значит, дорожка «серого волка» по земле есть бояновская метафора пути военного похода войска Игоря или других русских князей. Отсюда следует отождествление этого пути с тропою Трояна, а его самого — с богом, имя которого получила военная тропа, т. е. с богом ратного дела. «Тропа Трояна» могла пролегать по Русской земле в разных направлениях, могла, разумеется, выходить за её пределы, словом, идти туда, куда протаптывали её в походах русские войска. А воображение Бояна, воспевавшего походы, устремлялось, естественно, вослед им.

Последний случай («На седьмомъ веце Трояни…») будет подробно проанализирован в другом месте. Сейчас мы ограничимся констатацией, что и тут «Троян» вполне подходит для обозначения древнерусского бога ратного дела.

Подведем предварительные итоги. Между парами «Боян — внук Велеса» и «Игорь — внук Трояна» можно установить три сходства: «дед» всегда — бог, а «внук» — человек; сфера деятельности «внука» и «деда» — одна и та же; «внук» является достойным продолжателем «деда». Последнее отождествление не кажется бесспорным — ведь Игорь проиграл битву с половцами. Но тут есть одна тонкость, незаметная на первый взгляд: «внуком Трояна» Поэт называет Игоря, но от имени «воскрешённого Бояна». В его «песне» не только текст, но и заглавие («Песнь Игореви, того внуку») стилизовано «под Бояна». Свое собственное произведение Поэт назвал: «Слово о походе Игоря, Игоря сына Святославова, внука Ольгова» (разрядка моя. — А. К.). Для Поэта определяющей была связь Игоря не с Трояном, а с родным дедом Олегом. Автор «Слова» не мог впрямую, вполне от себя назвать Игоря внуком Трояна, ибо тогда он должен был бы изобразить его Соколом–победителем, а не полководцем–неудачником, пленником половцев. Но в контексте песни «под Бояна» слово «внук» сохраняет тот же пучок значений, что и в определении «Боян — внук Велеса»: достойный продолжатель дела языческого бога. Об этом свидетельствует также одический монолог Всеволода, обращённый к Игорю.

В «Слове» дважды говорится о внуках Дажьбога. Во–первых, так: «Тогда, при Олзе Гориславличи… погибашеть жизнь Дажь–божа внука…», т. е. «тогда при Олеге Гориславиче… погибало достояние внука Дажьбога…». Древнерусское слово «жизнь» означает совокупность жизненных благ, материальное богатство. Дажьбог — языческий древнерусский «светоносный бог солнца и света, податель благ». Многие исследователи «Слова» считают, что выражение «внук Дажьбога» метонимически обозначает народ Руси, — подлинного создателя её материальных и духовных благ. Опять в основу соотношения «бог — внук» положено общее занятие, т. е. одна и та же специализация «бога — деда» и «внука». Дажьбог был общим «дедом» русичей, их покровителем, а они — его «внуками», земными исполнителями его дела. Поэт относит к «благам» человеческую жизнь, а тем самым — к внукам Дажьбога всех создателей жизни, т. е. все население Руси. Теперь «внуком» называется не конкретный человек, а народ, но основное значение слова «внук» от этого не меняется.

Второй раз Дажьбог упомянут в предложении «Въстала Обида въ силахъ Дажь–божа внука…» («Поднялась Обида во стане внуков Дажьбога…»). Слово «сила» в древнерусском языке охватывало следующие значения: «власть, могущество, богатство, войско, божественное всемогущество; насилие; жизнедеятельность; величина; сущность». Какой смысл выражает оно тут? С очевидностью отпадают значения «божественное всемогущество», «насилие», «жизнедеятельность», «величина», «сущность», «власть — могущество» и «богатство»: Обида не может быть проявлением, психическим свойством отвлечённых понятий. Остается — «войско». Выходит, выражение «въ силахъ Дажь–Божа внука» имеет смысл «б войсках русского народа», «в русском войске». «Войско» нельзя было мыслить без военачальников и князей. Поэт подтверждает, что так оно и есть, когда говорит, что первой добычей Обиды стали князья: «Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: «Се моё, а то моё же» («Войны князей с нечестивыми прекратились, ибо говорил брат брату: «Это — моё, и то — тоже моё»).

Итак, выражение «внук Дажьбога», на мой взгляд, означает в «Слове» русский народ, что соответствует деятельности этого бога, который нёс блага всем русским людям. Стоит подчеркнуть, что от Дажьбога зависело продолжение самой жизни народа, его существование на земле.

«Се ветри, Стрибожи внуци, веютъ съ моря стрелами…» («Вот и ветры, Стрибоговы внуки, веют стрелами с моря…») — здесь «внуком» называется явление природы. Стрибог был, похоже, хозяином воздуха, а ветры — его послушными исполнителями. Метафора «ветры — внуки Стрибога», взятая сама по себе, могла бы возникнуть из‑под пера современного писателя — скажем, в исторической поэме. Погоду делает контекст «Слова», общий и локальный:

Раным–рано день предсказуют кровавые зори: чёрные тучи с моря идут, хотят прикрыть четыре солнца, а в тучах трепещут синие молнии…

Вот и ветры, Стрибоговы внуки, веют стрелами с моря на храбрые полки Игоревы.

Вся Природа, подчиняясь воле Солнца, верховного божества, согласованно действует против войска Игоря. Поэт не просто прилагает одушевлённое существительное к неодушевлённому явлению Природы, нет, он верит, что ветры выполняют волю Стрибога, как внуки — волю деда, а сам Стрибог — волю Солнца.

Разгневанный бог посылает своих «внуков» — исполнителей в атаку против русских войск. В таком поведении Стрибога нет ничего необычного. Боги гневались на свой народ и наказывали его, как старейшина (дед) гневался на родных чад, наказывал их. «Слово» свидетельствует, что в конце XII века подобное представление было живым и распространялось также на Природу.

Подытожим все четыре определения. Теперь в них осталось лишь два общих признака, так как в процессе анализа стало ясно, что «внуком» может быть и человек, и народ, и явление природы, и — добавлю от себя — любое одушевлённое существо или неодушевлённое явление (предмет), способные выступить в качестве исполнителя воли богов. Но кем бы ни был «в–нук», он всегда — достойный продолжатель деда, и, как бы ни назывался дед, он всегда — бог. В последнем выводе содержится новое подтверждение мнения о том, что Троян — древнерусский бог, а не римский император.

Определения «Боян — внук Велеса», «Игорь — внук Трояна», «русский народ — внук Дажьбога» и «ветры — внуки Стрибога» необходимо рассмотреть в историческом контексте конца XII века.

Идолы языческих богов Перуна, Велеса, Макоши, Дажьбога, Хорса и Стрибога были, как известно, в 980 году торжественно поставлены Владимиром I в Киеве на горе, а через 8 лет по его же распоряжению были низвергнуты, преданы поруганию. С тех пор поклонение языческим божествам, включая упоминание их имён, запрещалось православной церковью, а сторонники старой веры преследовались и подвергались наказаниям. Но тогда как понять, что 200 лет спустя Поэт нарушает этот строгий запрет?

Ссылка на то, что в конце XI — начале XII веков церковь будто бы разрешила упоминать имена языческих богов, мало что объясняет… Аничков доказал, что поучения, в которых встречались эти имена, предназначались «ДЛЯ Высшего сословия города», а иногда и для духовных лиц, и, кроме того, в них язычество и языческие боги были подвергнуты резкому осуждению. Поэт же говорит о них большей частью позитивно, лишь два раза нейтрально и никогда негативно. Такого упоминания языческих богов церковь в то время не могла принять спокойно. Но народ принимал — иначе они не появились бы в «Слове». Видимо, в конце XII века русичи в массе своей продолжали оставаться «внуками Дажьбога» и, несмотря на усилия властей, в душе ещё не стали «внуками Христа». В «Слове» нет не только Христа, но нет и христианских святых, покровителей военного дела и защитников народа от врагов — ни архистратега Михаила, ни Георгия Победоносца — патрона князя Игоря, а Троян, как мы видели, есть, и весьма не случайно.

Не следует забывать, что «Слово» было создано в то время, когда в русских церквах с утра до вечера шли христианские богослужения, когда широко распространялись богоугодные книги, а в редких светских сочинениях было немало слов в защиту христианской веры.

Попытки объяснить употребление в «Слове» имён древнерусских языческих богов лишь в качестве художественного приёма, мне кажется, не имеют достаточного обоснования. В литературе той поры нет других подобных примеров, да и не могло быть, — так как все ещё велась острая идейно–политическая борьба с язычеством. Защитникам тезиса о художественном приёме не на что опереться — ни исторически, ни логически, — чтобы доказать, что в таком качестве власти разрешали упоминание имён языческих богов, в том числе и позитивное. Кроме того, они всегда «забывают» объяснить другую сторону вопроса, почему ни Поэт и никто из героев «Слова» не вспоминает Христа или святых в самые подходящие для этого критические моменты.