Подобно Монте-Кристо, Дюма много и со вкусом путешествовал. Он оставил огромное количество путевых заметок, которые теперь, по прошествии многих лет, приобрели, помимо литературных достоинств, еще и ценность исторических документов. Многое из того, что в разных странах уже исчезло, осталось жить на страницах произведений Дюма: исторические здания, целые улицы, знаменитые люди, этнические особенности малых народов, обычаи, фольклор.

Первым самостоятельным путешествием Дюма была поездка из Крепиан-Валуа (близ его родного города Виллер-Котре), где он служил у нотариуса, в Париж Воспользовавшись отсутствием своего начальника, Дюма и его друг Пайе решили съездить на три дня в столицу. У Пайе была лошадь. На нее сели вдвоем. Александр прихватил с собой ружье и охотничью собаку Пирама. У путешественников было на двоих 35 франков. По дороге приятели браконьерствовали и, останавливаясь в гостиницах, расплачивались в основном дичью. «В Даммартене мы пообедали за кролика и трех куропаток, и мы еще переплатили. Мы могли бы потребовать дать нам сдачу жаворонками» («Мои мемуары»). В Париже Дюма конечно же в первую очередь ринулся в театр и имел честь встретиться с самим Тальма, исполнявшим главную роль в трагедии де Жуй «Сулла». По возвращении в Крепиан-Валуа у отчаянных путешественников от 35 франков оставалось еще 20 су, и на радостях они пожертвовали их нищему. Однако радость поостыла, когда выяснилось, что начальник-нотариус вернулся из своей поездки раньше Дюма. Юноша получил суровый выговор, воспринял его как перст судьбы и, к счастью для последующих поколений, решил уйти со службы и перебраться в Париж окончательно.

После этого первого путешествия было много других, в которые Дюма всегда отправлялся с той же неизменной легкостью. Он был, как говорится, легок на подъем независимо от того, что именно служило поводом к очередной поездке. В Швейцарию и Италию он поехал из собственной любознательности. В Алжир в 1846 году ему предложило поехать правительство, желавшее, чтобы путевые заметки Дюма об этой стране раззадорили читателей и спровоцировали приток в Алжир французских поселенцев. Дюма, чувствуя, что в этой поездке сильно заинтересованы, согласился не сразу: он поставил условие, чтобы в его распоряжение был предоставлен государственный корабль, который вез бы Дюма и его спутников вдоль алжирских берегов в соответствии с тем маршрутом, который он сам соизволит спланировать. Желание, мягко говоря, не из скромных, но оно было выполнено, и писателю действительно предоставили военный корабль «Стремительный» к изрядному неудовольствию многих, в том числе, наверное, и самой команды корабля. Вскоре после возвращения в Париж Дюма пришлось столкнуться с официальными результатами своей вольности: палата депутатов усмотрела в подобном использовании государственного корабля унижение французского флага. Обозленный Дюма вызвал наиболее возмущавшихся депутатов на дуэль, но получил, возможно, вполне предвиденный им ответ: «Мы защищены неприкосновенностью трибуны». Критики обрадовались и всем скопом накинулись на писателя. Зато тут за него вступилась г-жа де Жирарден, чью отповедь мы уже цитировали.

По дороге в Алжир Дюма ненадолго заехал в Испанию. Это отклонение от изначального маршрута было вызвано приглашением герцога де Монпансье, пятого сына Луи-Филиппа, присутствовать на его свадьбе с испанской инфантой Луизой-Фернандой. За эту поездку оппозиция тоже пеняла писателю, но он был отнюдь не единственным деятелем культуры, приехавшим на свадьбу. В Мадриде в эти дни собралось множество французских писателей и художников, и герцог де Монпансье устроил в их честь большой прием.

Потом было много других поездок. Например, Дюма несколько раз побывал в Англии, причем в апреле 1857 года он поехал туда в качестве корреспондента газеты «Пресса» для того, чтобы освещать в печати происходившие в Англии выборы. Но интересы писателя не ограничивались выборами. Эта поездка позволила ему после долгой разлуки встретиться с жившим на острове Гернси Виктором Гюго. В другой раз писателя пригласил в Англию некий «германо-англо-индийский купец, страшный авантюрист, страшно любезный и страшно богатый» («Беседы»). Во время этой поездки Дюма посетил множество музеев, а заодно, между делом, написал одноактную комедию «Приглашение к вальсу».

А вот в Бельгию в 1851 году писатель бежал от своих кредиторов. Время было нелегкое. После прихода к власти Наполеона III и реакционного переворота многие демократически настроенные литераторы, в том числе Гюго, которому открыто угрожали убийством, поселились в Брюсселе. Приехав туда, Дюма говорил, что не хотел ожидать в Париже, когда угрозы посыплются и в его адрес, но, скорее всего, особых политических причин для бегства у него не было, ведь, в отличие от настоящих изгнанников, он, тайком от кредиторов, иногда наезжал в Париж к очередной даме сердца.

По прошествии ряда лет Дюма повторил свое путешествие в Италию и здесь начал оказывать самую деятельную помощь Гарибальди. Он даже закупил для него оружие, активно помогал в ведении переговоров и надеялся (впрочем, напрасно) подбить легендарного героя на написание автобиографических заметок. Активную поддержку Гарибальди Дюма объяснял своими республиканскими симпатиями и тем, что «прародитель Неаполитанского короля Фердинанд приказал отравить моего отца». Действительно, отец писателя, республиканский генерал Дюма, провел два года в неаполитанском плену, где была совершена попытка его отравить, стоившая ему здоровья и послужившая одной из причин безвременной смерти. Однако вряд ли стоит объяснять участие Дюма в борьбе Гарибальди только личными мстительными помыслами. Они, скорее всего, играли во всем этом самую незначительную роль. Подобно многим своим современникам, Дюма был восхищен Гарибальди и его идеями. Деятельный, кипучий характер, возможность принять участие в чьей-то борьбе и повторить свои уже описанные в «Мемуарах» реальные или приукрашенные подвиги времен революции 1830 года, — вероятно, именно это раззадорило писателя, и на своей шхуне «Эмма» он стал перевозить купленное оружие и вербовать солдат для Гарибальди прямо под носом неаполитанского властителя Франциска И. В конце концов король взъярился: «Господин Дюма помешал генералу Скотти прийти на помощь моим солдатам; господин Дюма произвел революцию в Салерно; господин Дюма явился затем в неапольский порт и оттуда забрасывает город прокламациями, оружием и красными рубахами. Я требую, чтобы господин Дюма, несмотря на французский флаг, был лишен неприкосновенности и силой удален с рейда».

Опасаясь вооруженного столкновения, «Эмма» ушла из вод Неаполитанского королевства. Однако спустя менее чем месяц Гарибальди, изгнав короля, вызвал к себе Дюма и назначил его руководителем раскопок Помпей, а также предложил ему написать исследование на тему «Неаполь и его провинции».

Разумеется, Гарибальди не мог все время заниматься обустройством Дюма в Италии — у него были более важные политические дела. Дюма же вскоре попал под обстрел критики, частично предвзятой, частично политически ангажированной, частично спровоцированной безудержными амбициями самого писателя. Газеты стали печатать статьи с заглавиями типа «Fuori lo straniero!» («Вон, чужеземец!»), общественное мнение повернулось против Дюма, и тот покинул Италию, воскликнув: «К неблагодарности Франции я уже привык, от Италии я ее никак не ожидал!» Наверное, неуемная натура писателя требовала слишком многого, и окружающие его люди не выдерживали. После отъезда из Неаполя Дюма чуть было не ввязался в авантюрный поход против турок, но, по счастью, его предводитель «принц» Георг Кастриоти Скандерберг был вовремя разоблачен как мошенник…

В 1858–1859 годах Дюма посетил Россию. Его пригласил проживавший некоторое время в Париже литератор и меценат граф Г. А. Кушелев-Безбородко. Этот человек послужил Ф. М. Достоевскому прототипом образа князя Мышкина и был, с точки зрения современников, не без причуд. В частности, он покровительствовал гипнотизерам и эзотерикам, например, знаменитому спириту Дэвиду Дугласу Юму, поехавшему вместе с ним в Россию. Именно на свадьбу Юма в Петербурге и был приглашен Дюма.

Но писатель не ограничился пребыванием в доме Безбородко в Петербурге, он совершил поездку в Москву, затем в Елпатьевск, Калязин, Нижний Новгород, Казань, Саратов, Царицын, Астрахань, откуда отбыл на Кавказ. На Кавказе его маршрут сложился приблизительно следующим образом: Кизляр, Дербент, Баку, Тифлис, Поти, Трапезунд. Из Трапезунда Дюма отплыл во Францию и 2 марта 1859 года прибыл в Марсель. Результатом поездки стали трехтомные «Путевые впечатления. В России» и объемистые «Впечатления о путешествии на Кавказ». Об этом русском путешествии, казавшемся в те годы французам невероятно экзотичным, мы поговорим позже. А пока ограничимся следующим любопытным замечанием русского исследователя М. И. Буянова, посвятившего несколько книг истории пребывания Дюма в России и на Кавказе.

«Россия была страной, дававшей Дюма безграничную возможность для литературных мистификаций. Но тут фантазия Дюма оказалась едва ли не беднее реальности: история великого государства располагала обилием головокружительных, почти неправдоподобных сюжетов, перед которыми даже такой сказочник, как Дюма, терялся. И когда он добросовестно записывал то, что рассказывали встреченные во время путешествия люди, то читатели воспринимали его истории как очередную фантазию неистощимого выдумщика. Так и пошла слава о его «русских» книгах как о каких-то небылицах, сочиненных бессонными ночами. На эту удочку попадались многие авторитетные биографы величайшего развлекателя двух последних столетий».

М. И. Буянов проводил специальные исследования, чтобы установить, насколько описанное в путевых заметках Дюма о России и Кавказе соответствовало действительности, и вопреки распространенным нападкам недоброжелателей писателя обнаружил, что «Дюма и не ошибался, и не выдумывал». Более того, «как наблюдательный человек он обращал внимание на такие мелочи, которые не считали нужным замечать люди другого склада».

««Кавказ» — по существу первая книга, обстоятельно познакомившая западного читателя с историей, географией, бытом и нравами кавказских народов. Это своеобразная хрестоматия кавказской жизни, написанная добродушным, но в то же время дотошным иностранцем в расчете на нерусского читателя. Поражаешься, как за такое короткое время Дюма так много узнал о Кавказе».

Анализируя путевые заметки Дюма, М. И. Буянов предлагает подразделять описания на те, которые представляют собой отчет писателя о виденном им самим, и те, что составлены со слов очевидцев. Вставные эпизоды последнего типа есть почти во всех произведениях Дюма, написанных в этом жанре: он старался сообщать читателям как можно больше о посещаемых им землях и разумно использовал местные легенды и рассказы очевидцев важных событий. Именно в таких рассказах, близко стоящих к фольклорным, и гнездятся основные неточности, за которые суровая критика ругала Дюма. Вряд ли эти обвинения справедливы.

Дюма провозглашал путешествие как свободу и возможность счастливо видеть в мире то, что видят отнюдь не все, ибо смотреть и видеть — не одно и то же.

«Путешествовать — значит жить во всей полноте этого слова; значит забыть прошлое и будущее ради настоящего; значит дышать полной грудью, радоваться всему, предаваться творчеству как настоящему твоему делу, искать в земле никем не тронутые залежи золота, а в воздухе — никем не виданные чудеса; значит идти вслед за толпой и подбирать в траве жемчуг и брильянты, которые она, невежественная и беззаботная, принимала за снежные хлопья и капельки росы.

Разумеется, все сказанное мною правда. Многие прошли до меня там, где я прошел, и не увидели того, что я увидел, и не услышали тех рассказов, что были поведаны мне, и не вернулись, наполненные теми тысячами поэтических воспоминаний, которые ноги мои высекали из почвы, с большим трудом расчищая порою пыль ушедших лет» («Впечатления о путешествии в Швейцарию»).

Дюма говорил, что во время путешествия его одолевает «страсть задавать вопросы». Однако, кроме полученных ответов, он постоянно выписывал книги о посещаемых местах, иногда приходил на места давних сражений со схемами в руках, чтобы лучше представить себе то, что некогда происходило на поле брани. Такое путешествие — несомненно, больше, чем обычная туристическая поездка, и Дюма умел почерпнуть из своих путешествий незаменимый материал не только для «Путевых впечатлений», но и для будущих романов и исторических исследований.

Не все путешествия, пусть даже детально и достоверно описанные, были действительно совершены писателем. Ведь в списке произведений Дюма мы найдем, например, «Впечатления о поездке в Океанию» и «Впечатления о поездке в Бразилию», куда он никогда не ездил. Такие путевые заметки, впрочем, не лишены интереса и зачастую являются результатом сбора исторических и географических данных для нового романа.

Нередко случалось, что издатели просили Дюма сделать стилистическую обработку рукописи какого-нибудь путешественника, интересной по содержанию, но написанной слишком нелитературно. Даже если сам Дюма не бывал в тех краях, о которых повествовала рукопись, он всегда так вдохновлялся работой, что привлекал огромное количество дополнительного материала, расцвечивал текст колоритными историческими подробностями, — короче, полностью преображал изначальное произведение, вдыхая в него жизнь. Естественно, что такая книга выходила уже с двумя фамилиями авторов на обложке: Дюма и того человека, который предоставил свои записи. Издателей это вполне устраивало: фамилия Дюма обеспечивала популярность издания.

В конце 1830-х годов Дюма сделал такую обработку записок художника А. Доза, побывавшего в Египте. Сам Дюма в это время собирал сведения о Наполеоне, в частности, о его египетском походе. Как говорится, на ловца зверь бежит! Писатель основательно обработал рукопись, снабдив ее многими историческими сведениями о походах Людовика Святого и Наполеона, однако сохранил повествование от первого лица — от лица путешествующего художника. Книга имела большой успех и переиздавалась более двадцати пяти раз. Почти через сто лет — в 1932 году — исследователь Ж. М. Карре в первом томе своего большого труда «Французские писатели и путешественники в Египте» ополчился на Дюма с традиционными обвинениями в неточностях и в том, что тот-де объявил себя участником путешествия, которого не совершал.

Тем не менее, внимательно проанализировав текст и выдвинутые Карре обвинения, автор послесловия к русскому изданию М. Б. Пиотровский пришел к совершенно противоположному выводу. Он отметил, что ошибок в описании весьма мало и они естественны для любого путешественника или писателя, не получившего специального образования. Напротив, поражают «большая достоверность исторических эпизодов и событий, неплохое знание египетского быта». Кроме того, М. Б. Пиотровский подчеркивает то, чего не пожелал заметить суровый критик Карре: из записок не следует, что «я» рассказчика подразумевает самого Дюма. Из описания очевидно, что рассказчик — профессиональный художник, то есть Доза, а Дюма — «художественный редактор, литературный обработчик путевых заметок», и «о мистификации и обмане читателя тут не может быть и речи». И вот уже совсем забавная деталь: по мнению М. Б. Пиотровского, зачастую Карре ругает Дюма за то, что скорее всего принадлежит Доза. Вот какую цену приходилось платить писателю за излишнюю яркость и легкость описания…

Иногда Дюма упоминает о каком-либо путешествии в романах для того, чтобы сделать действие книги более правдоподобным, создать впечатление, что герои встречались с ним во время поездок. Например, не существовавшие в жизни герои романа «Полина» встречаются с писателем то во Флелене, то на горячих источниках Пферера, то в Бавено около озера Маджоре. Кроме Дюма, с ними якобы сталкиваются там и другие известные люди, например Лист, художники Жаден и уже упоминавшийся нами Доза. В результате такого косвенного указания на реальность происходящего у читателя создаются твердая уверенность в доскональности описания и ощущение, что события романа происходят не на фоне декораций, а на фоне увиденных автором пейзажей и среди знакомых многим людей.

Другой пример мнимого путешествия — путешествие в Россию задолго до того, как оно действительно было совершено. Как вам понравится, например, следующее описание Санкт-Петербурга?

«Прямо передо мной находились Васильевский остров, биржа, модное здание, построенное — не знаю почему — между двумя ростральными колоннами. Две ее полукруглые лестницы спускаются к самой Неве. Тут же неподалеку расположены всякие научные учреждения — Университет, Академия наук, Академия художеств и там, где река делает крутой изгиб, — Горный институт.

С другой стороны Васильевский остров (…) омывается Малой Невкой, отделяющей его от Вольного острова. Здесь, в прекрасных садах, за позолоченными решетками, цветут в течение трех месяцев, что длится петербургское лето, всевозможные редчайшие растения, вывезенные из Африки и Италии; здесь же расположены роскошные дачи петербургских вельмож.

Если встать спиной к крепости, а лицом против течения реки, панорама меняется, по-прежнему оставаясь грандиозной. В самом деле, неподалеку от моста, где я стоял, находятся на одном берегу Невы Троицкий собор, а на другом — Летний сад. Кроме того, я заметил слева от себя деревянный домик, в котором жил Петр во время постройки крепости» («Учитель фехтования», I).

Те, кто бывал в Санкт-Петербурге, могут мысленно встать на место героя и посмотреть его глазами, вспоминая при этом собственные впечатления. Очень многое совпадает, не правда ли? Только вот написано это было в 1840 году, за 18 лет до поездки Дюма в Россию! Правда, писатель и не претендует на то, что сам побывал в этой далекой стране. «Я» героя принадлежит приехавшему в Санкт-Петербург учителю фехтования Гризье. Дюма сам учился у Гризье, а при работе над романом пользовался его «Записками» и рядом исторических сочинений других авторов, описаниями путешественников.

Тот, кто любит и умеет путешествовать, умеет видеть глазами других людей даже те места, где сам еще не побывал. И Дюма несколько лукавил, когда писал: «Есть одна вещь, которую я совершенно не способен сделать: книга или драма о местах, которых я не видел».

Очень часто во время поездок Дюма помогала его слава писателя. При въезде в Испанию, Пруссию, ряд других стран его не стали подвергать таможенному досмотру, стоило чиновникам таможни узнать, что перед ними сам автор «Трех мушкетеров». В самых отдаленных уголках России его узнавали и с радостью принимали образованные люди разного общественного положения и разных национальностей. В Венгрии при его появлении на заседании Академии в Пеште весь зал поднялся и бурно аплодировал. Писатель с горечью говорил: «В противоположность тому, что должен был бы я испытывать, сердце мое всегда сжимается, когда после дальнего путешествия нога моя ступает на землю Франции. Ибо во Франции ждут меня маленькие враги и большая ненависть. Стоит мне пересечь границу Франции, как поэт становится живым трупом, присутствующим на суде потомков. Франция — это современники, следовательно, зависть. Заграница — это потомки, следовательно, — справедливость».

Что поделаешь! Наверное, аналогичные мысли бывали и у других писателей разных стран и народов. Но Дюма упорно продолжал возвращаться во Францию и привозить из дальних стран все новые и новые «Путевые впечатления» для своих соотечественников. Не утратив с возрастом бодрости и работоспособности, Дюма намеревался даже в конце пятидесятых совершить кругосветное путешествие, считая, что сумма всех предыдущих поездок — неплохое начало.

Заядлый путешественник, Дюма мастерски описывал путешествия, причем не только свои. Непринужденность и легкость его стиля показывают, что, по крайней мере маршруты внутри Франции знакомы ему досконально.

Вот Шико отправляется с письмом Генриха III из Парижа в Беарн («Сорок пять»). Каков путь его следования? Сначала через Сент-Антуанские ворота Парижа в аббатство Св. Иакова (чтобы выудить денег у дружка Горанфло). Затем по Шарантонской дороге, по которой он шел пешком «таким скорым шагом, что ему позавидовал бы самый быстроходный мул» («Сорок пять». Ч. I, XXX). Как только привезшие ему письмо короля посланцы «исчезли в долине, от которой проложен мост на реке Орж» (Ч. И, И), Шико сбросил в упомянутую реку все компрометирующие его документы и вскоре добрался до «приятного города Корбейля», где в гостинице купил лошадь. На этой лошади он доскакал до Фонтенбло, там заночевал, а на следующий день «сделал крюк вправо и достиг маленькой деревушки Оржеваль» (Ч. II, III). Проведя бурную ночь в Оржевале, он присоединился к компании из «четырех бакалейщиков-оптовиков из Парижа, ехавших заказывать котиньякское варенье в Орлеане и сухие фрукты в Лиможе» (Ч. И, IV), и с ними добрался до Этампа. Из Этампа Шико проследовал до Орлеана, а из Орлеана, после стычки с де Майеном, прибыл в Божанси. От Божанси он ехал, пользуясь почтовыми лошадьми (тут Дюма напоминает, что почту во Франции ввел Людовик XI). Тридцать раз сменив подставы, Шико добрался до Бордо (Ч. И, XII). Думая, что Генрих Наваррский находится в По (хотя тот был в Нераке), Шико поехал в Мон-де-Марсан. «Но там местопребывание двора уточнили, и Шико, свернув налево, выехал на дорогу в Нерак, по которой шло много народа, возвращавшегося с кондомского рынка» (Ч. II, XII). Это «свернув налево» восхитительно! Как не представить себе, что скачешь вместе с посланцем короля! Тем более что походя мы любуемся скупыми, но точными описаниями окрестных пейзажей:

«Высокие деревья, еще не потерявшие листьев, — на юге они их никогда полностью не теряют, — бросали со своих, уже покрытых багрянцем крон синюю тень на меловую почву. В лучах солнца сияли до самого горизонта ясные, четкие, не знающие оттенков дали с раскиданными там и сям белыми домиками деревень» («Сорок пять». Ч. II, XII).

Да, господа, мы в Беарне.

Не менее точен маршрут д’Артаньяна в Лондон, куда он едет за подвесками королевы Анны: выезд из Парижа через ворота Сен-Дени — завтрак в Шантильи, где из отряда друзей выбывает Портос, — остановка в Бове — засада в миле пути от Бове, где ранен Арамис, — ночевка в Амьене, где в ловушку попадает Атос, — краткая передышка в Сент-Омере — падение лошади д’Артаньяна за сто шагов от ворот Кале — дуэль с де Вардом близ этого города — переезд через Ла-Манш — Дуврский порт — переезд на почтовых лошадях до Лондона («Три мушкетера», XXX). Voila! По таким описаниям можно составлять схемы туристических маршрутов под названием «Вместе с д’Артаньяном за подвесками королевы».

Подробность описания не только служит достоверности. Она под держивает напряжение у читателя: доберутся ли герои до следующего пункта?

А вот как прибыла во Францию дофина эрцгерцогиня Мария-Антуанетта-Йозефа. Она въехала в свое новое отечество через Страсбург, к вечеру прибыла в Нанси. Выехав утром, она сменила лошадей в Понт-а-Мусоне и затем совершила незапланированную остановку в замке Таверне, где колдун Калиостро под именем Жозефа Бальзамо предсказал ей печальное будущее. Дальше кортеж дофины остановился на ночь в Сен-Дизье и направился оттуда в Витри. Однако еще до того, как он достиг этого города, «с боковой дороги, что между Тьеблемоном и Воклером сходится с главным трактом» («Жозеф Бальзамо», XIX), на ту же дорогу выехал экипаж золовки графини Дюбарри Шон, которой нужно было поспеть в Париж до приезда дофины, чтобы сообщить важную весть графине Дюбарри, добивавшейся представления ко двору. В присутствии дофины подобная непристойность стала бы невозможна, и надо было спешить. Однако ни одна карета не имела права обогнать кортеж дофины. Что делать? Карета Дюбарри сворачивает на дорогу из Маролля, «которая минует Витри и выходит к тракту в Ла-Шоссе», следуя вдоль «речушки, впадающей в Марну между Ла-Шоссе и Мютиньи». Уставшая дофина отдыхает в Витри, а Шон уже в Ла-Шоссе. Но там случается казус с лошадьми: есть только те, что приготовлены для дофины. После потасовки лошади появляются, и Шон едет в Шалон. Тем же путем проследует дофина. Предполагалось, что ее кортеж сделает остановку в Нуайоне, однако, идя навстречу просьбам дофина, Людовик XV велел ускорить продвижение и вскоре, миновав Компьен, Мария-Антуанетта явилась к условленному месту встречи с королем и дофином — возле придорожного креста у деревни Маньи («Жозеф Бальзамо», XXXIX).

«Все кареты вмиг опустели. Придворные с той и с другой стороны вылезли из экипажей, и только из двух карет никто не вышел: это были кареты короля и дофины.

Дверца второй отворилась, юная эрцгерцогиня легко спрыгнула на землю и направилась к королевской карете.

Увидев невестку, Людовик XV велел открыть дверцу и, в свою очередь, поспешил выйти.

Дофина ухитрилась с такой точностью рассчитать скорость движения, что в тот самый миг, когда король коснулся ногой земли, она опустилась перед ним на колени.

Король нагнулся, поднял юную принцессу и нежно поцеловал, мгновенно окинув всю ее таким взглядом, что она невольно залилась румянцем.

— Его Высочество дофин! — провозгласил король, представляя Марии-Антуанетте герцога Беррийского, до тех пор державшегося позади нее, так что она его не замечала или, во всяком случае, делала вид, что не замечает.

Дофина присела перед ним в грациозном реверансе, дофин в ответ поклонился и покраснел в свой черед.

После дофина были представлены оба его брата, за ними — три королевские дочери» («Жозеф Бальзамо», XXXIX).

Потом наступила очередь придворных, в том числе и графини Дюбарри, которая успела-таки провернуть дело со своим представлением ко двору и формально имела право участвовать в ритуале встречи дофины. Так завершился долгий путь дофины из Австрии, а мы между делом получили представление о придворном этикете того времени. Затем, заночевав в Компьене, «оба двора, теперь уже перемешавшись, двинулись в Париж, эту разверстую бездну, которой предстояло поглотить их всех» (XXXIX).

Итак, любезный читатель (как любил обращаться к публике Дюма), согласитесь, что вы только что самым подробным образом проследили за историческим событием: прибытием из Вены в Париж юной Марии-Антуанетты, — причем проследили в таких деталях, каких ни за что не нашли бы в учебнике истории. Кроме того, из описания предыдущих трех маршрутов вы походя узнали о разных способах передвижения и правилах проезда, а читая сами романы, наверняка извлекли массу дополнительных подробностей.

Подробности и точность — особенность стиля Дюма. И по большей части объясняется эта особенность тщательным изучением источников и хорошим знанием местности. Рассказывают, что, путешествуя в 1842 году вместе с Наполеоном-Жозефом по Средиземному морю, Дюма обратил внимание на остров-скалу и настоял на том, чтобы обогнуть остров на судне и внимательно осмотреть его. На удивленный вопрос Наполеона-Жозефа: «Для чего это нужно?» — писатель ответил: «Чтобы назвать его в память о путешествии, которое я имею честь совершать вместе с вами, Островом Монте-Кристо в одном романе, который я напишу позже».

Неудивительно, что, читая роман, очень ярко представляешь себе и расположение, и береговую линию таинственного острова, где был спрятан клад кардинала Спада.

Только вот — почему Монте-Кристо?

Исследователь генеалогии предков Александра Дюма Жиль Анри считает, что это имя было навеяно писателю названием горы, находившейся на острове Сан-Доминго (ныне Гаити), родине его чернокожей бабушки. Самому писателю, правда, не довелось там побывать, но, судя по многим его признаниям, эти края всегда его интересовали.

Описывая географию в виде путешествий, следует, конечно, думать не только о маршрутах, но и о самих дорогах и о том, как их переносят путешественники. Мы уже убедились, что путешествовать можно пешком, верхом, в своей карете, на почтовых лошадях и даже на государственном корабле. Дюма не забыл и железную дорогу: «До нас донеслось зловонное дыхание локомотива; огромная машина сотрясалась; скрежет металла раздирал нам уши; фонари стремительно проносились мимо, будто блуждающие огоньки на шабаше; оставляя за собой длинный хвост искр, мы мчались к Орлеану». Сказочно и жутковато.

Наконец, приведем еще одно небольшое описание поездки. Герой «Учителя фехтования» едет из Великих Лук в Петербург.

«Бесполезно говорить о том, что во всю эту ночь я не сомкнул глаз: я катался по повозке, как орех в скорлупе. Много раз я пытался уцепиться за деревянную скамейку, на которой лежало нечто вроде кожаной подушки толщиной в тетрадь, но поминутно скатывался с нее и должен был снова взбираться на свое место, жалея в душе несчастных русских курьеров, которым приходится делать тысячи верст в этих ужасных повозках.

Во всяком другом экипаже я мог бы читать. И надо сказать, что, измученный бессонницей, я не раз пробовал взяться за книгу, но уже на четвертой строчке она вылетала у меня из рук, а когда я наклонялся, чтобы поднять ее, то больно стукался головой или спиной, что быстро излечило меня от желания читать.

В начале следующего дня я был в небольшой деревеньке Бежанице, а в четвертом часу дня — в Порхове, старом городе, расположенном на реке Шелони. Это составляло половину моего пути. Меня искушало желание переночевать здесь, но комната для приезжих оказалась так грязна, что я предпочел продолжать путь. Кроме того, ямщик уверил меня, что дальше дорога пойдет лучше: это и заставило меня принять столь героическое решение.

Дальше мы поскакали галопом, и меня еще больше бросало и швыряло во все стороны. Ямщик на облучке тянул какую-то заунывную песню, слов которой я не понимал, но грустный мотив ее как нельзя лучше соответствовал моему печальному положению. Скажи я, что мне удалось заснуть в эту ночь, никто бы мне не поверил, да я и сам не поверил бы себе, если бы не проснулся, больно ударившись лбом обо что-то твердое. Повозку так тряхнуло, что ямщик чуть не вылетел со своего сиденья» («Учитель фехтования», I).

Догадываюсь, что многие живущие в России, и особенно автомобилисты, понимающе заулыбаются, прочитав эти строки. Дюма написал это, еще не побывав в России! Насколько же интересно прочесть его настоящие путевые заметки.

Говоря о путешествиях, нельзя забывать и о постоялых дворах. Дюма о них и не забывал, тем более что сам многократно ими пользовался. Ему, правда, были явно не по вкусу немецкие гостиницы, потому что на их кроватях «уже через пять минут подушка сваливается на одну сторону, перина на другую, а простыня скручивается в трубочку и исчезает, так что ты оказываешься в своей пуховой постели, имея одну половину своей индивидуальности в поту, а другую — заледенелой».

А вот французские гостиницы были писателю более привычны. Как они выглядели? Вот описание типичной гостиницы 1827 года. Для точности скажем: дело происходит в Гавре в «Королевской гостинице», где обманутая супруга г-на Камилла де Розан преследует своего мужа-изменника («Сальватор»).

«Как только горничная вышла, г-жа де Розан окинула комнату взглядом. Это была обычная комната, какие встретишь на любом постоялом дворе.

Как правило, все они выходят в один коридор, сообщаются друг с другом и их разделяет лишь запирающаяся дверь. Они следуют одна за другой и соединены, словно бусины четок; г-жа де Розан с первого взгляда определила, что это именно такая комната, и очень обрадовалась.

Справа находилась дверь, что вела в номер 21, слева — в номер 23, то есть в комнату, которую снимали Камилл и Сюзанна. Креолка поспешила к этой двери и приникла ухом к замочной скважине» («Сальватор». Ч. IV, XXX).

Но прекрасной Долорес недостаточно слышать. Во имя задуманной мести ей нужно войти в соседнюю комнату.

«Отойдя от двери, она приблизилась к камину, взяла стакан воды и залпом осушила. Проверив оружие, она отворила дверь и вышла в коридор.

Когда она подошла к двери номера 23, она увидела, что ключа нет.

Креолка вернулась к себе и на мгновение застыла, словно окаменела. С ее стороны на внутренней двери были засовы, с другой — замок Но она заметила вот что: кроме задвижек с ее же стороны находились задвижки, удерживавшие дверь, одна на потолке, другая на полу.

Тогда она поняла, что ничто не потеряно.

Она бесшумно отодвинула засовы, а потом и задвижки. Дверь держал лишь язычок замка, запертого на два оборота.

Она нажала дверь, и та широко распахнулась. Она не спеша, ровным шагом двинулась к алькову. Скрестив руки на груди, она взглянула на изумленных любовников, тесно прижавшихся друг к другу, и сказала:

— Это я!» («Сальватор». Ч. IV, XXX).

Вот какие драмы могут разыгрываться в гостиницах, где соучастницей становится сама планировка помещения.

Герои Дюма часто останавливаются в гостиницах. Это относится и к героям исторических романов. Значит, мы можем что-то узнать о гостиницах былых времен? Да, можем, и даже получим небольшую историческую справку о том, где останавливались путешественники в XVI веке, сдобренную к тому же извинениями за слишком частое обращение к гостиничной теме.

«Может быть, кому-то покажется, что рассказчик этой истории, следуя за своими героями, слишком часто посещает гостиницы. На это рассказчик ответит, что не его вина, если эти герои, одни — выполняя желание возлюбленной, другие — скрываясь от королевского гнева, едут на север и на юг. Попав в эпоху, промежуточную между античной древностью, когда постоялых дворов не было, так как их заменяло братское радушие людей, и современностью, когда постоялый двор выродился в табльдот, автор был вынужден останавливаться в гостиницах, где происходят важные события его романа. Заметим, что караван-сараи нашего Запада в те времена подразделялись на три вида: гостиницы, постоялые дворы и кабачки. Этой классификацией не следует пренебрегать, хотя сейчас она во многом утратила свое значение. Обратите внимание, что мы не упомянули превосходные бани, завещанные Римом императоров Парижу королей и унаследовавшие от античности многообразные языческие наслаждения.

Однако в царствование Генриха III эти заведения были сосредоточены в стенах столицы; провинция в те времена должна была довольствоваться гостиницами, постоялыми дворами и кабачками» («Графиня де Монсоро». Ч. I, XXX).

Вот так сделан между делом экскурс в историю гостиничного дела…

Вспомним теперь гостиницу чуть более раннего времени — «Путеводную звезду», в которой в 1572 году остановились у мэтра Ла Юрьера Ла Моль и Коконнас. Первое, что в ней поражает, — это вывеска из тех, какие уже почти исчезли к XIX веку.

«Великолепная жестяная вывеска (…), скрипя, раскачивалась на кронштейне и позванивала своими колокольчиками. Ла Моль остановился перед ней и прочел название: «Путеводная звезда», написанное, как девиз, под изображением, самым заманчивым для проголодавшегося путешественника: на темном небе жарится на огне цыпленок, а человек в красном плаще взывает к этой новоявленной звезде, воздевая свои руки вместе с кошельком» («Королева Марго». Ч. I, IV).

Из переговоров с хозяином мы понимаем, что в гостинице есть господские и лакейские комнаты, а также столовая, где путешественников кормят довольно скудно, потому что у Ла Юрьера «жареные куры существовали только на вывеске» (VII). Дальнейшие события показывают, что в гостинице пять этажей, ведь комната Ла Моля находится на пятом, и он убегает из нее от убийц по крышам соседних домов. Помещение, которое занимал Ла Моль, состояло из двух смежных комнат. В первой была кровать, вторая служила кабинетом и изнутри запиралась на задвижку (VII). Что ни говори, а возможностей самообороны у постояльцев этой гостиницы было больше, чем у Камилла де Розана в XIX веке. Впрочем, возможно, дом, где находилась «Путеводная звезда», изначально не был гостиницей и лишь позже был куплен Ла Юрьером.

Нет смысла читать о путешествиях, если после чтения не остается впечатления, будто сам побывал в описанных местах. У Дюма описания всегда очень живы. Мы только что промчались вместе с ним по нескольким маршрутам, но в его книгах таких маршрутов значительно больше: там есть ближние и дальние поездки, сухопутные и морские путешествия, ночевки в самых разных гостиницах и многое другое. Есть там и большое количество описаний городов, в некоторых из которых писатель побывал сам, некоторые же представил внутренним зрением. Эти города, их улицы и дома встают перед нами во всей своей красе, хотя Дюма отнюдь не всегда ставит перед собой задачу подробного исторического описания города: иногда он просто наслаждается теми деталями, которые вызывают у нас приятное ощущение знакомства с местностью.