С Мариной Палей мы познакомились в июле
2008 года в Санкт-Петербурге. Для меня это событие оказалось несколько
сюрреалистичным. Мало того что этот город сам по себе несет
таинственную, а порой и драматичную энергетику, к этому прибавились еще
два дня неспешных прогулок по Петергофу и улочкам Питера, выталкивавшим,
выбрасывавшим, вышвыривавшим нас то к дому старухи-процентщицы из
романа Достоевского, то к Обводному каналу, про который писала сама
Марина, то в другие странные и мистические места…
Марина — человек удивительный во многих
отношениях. Несмотря на проблемы со здоровьем, она мужественно бродила
со мной по городу. Казалось, она прикасается взглядом к каждому дому и о
каждом рассказывает свою историю. Вряд ли найдется десяток-другой
человек, знающих и любящих Питер так же, как она. И это удивительно. В
ней удивительны многие вещи. Например, ее письма, которые она пишет с
тем же изяществом, что и прозу, добавляя туда то интеллигентные
формулировки, типа «испытываю закономерную неловкость», то шутливое
согласие на публикацию рассказа: «бедная еврейская девушка согласна»… Ее
дотошность по отношению к каждому слову злит корректоров и редакторов и
восхищает меня как писателя, поскольку учиться оттачивать фразы до
блеска нужно именно у нее, у Марины. Когда я начала читать ее книги, то
поняла, что делать это как читатель просто не могу — текст настолько
плотный, что его можно резать ножом. Тогда пришлось прочитывать фраза за
фразой, вдумываясь и понимая, что ее проза — определенной степени
феномен в русской литературе. Ее тексты малооптимистичны и буквально
выворачивают вас наизнанку, ту самую, которую мало кому хочется видеть и
замечать. Создается ощущение, что автор, ухмыляясь жесткой улыбкой
гоголевских персонажей, спрашивает: «А не хотите ли гаденького? Хватит
уже засахаренный сиропчик вкушать, господа!»
И, вместе с тем, удивительно,
трогательно звучит ее просьба: передать привет мастеру, у которого она
училась, Евгению Юрьевичу Сидорову. Для нее, живущей ныне в другой
стране, оказалось так важно знать, что учитель помнит ее, гордится ею…
«Сейчас я ему отвечу подробно, но, знаете, очень хотела бы передать ему ЖИВОЙ ПРИВЕТ.
Поэтому — когда будете в
Литинституте, если это Вас не затруднит, расскажите ему пожалуйста, о
нашей экскурсии по местам Достоевского.
Я ОЧЕНЬ хочу его порадовать. Может
быть, скажете, что я ориентировалась так же, как будто и не было у меня с
этим городом никакой разлуки.
Я хочу, чтобы он понял, что я осталась той же девочкой из Питера…»
Она и есть девочка из Питера, ранимая,
взбалмошная, иногда в чем-то эгоистичная и нетерпимая в своих оценках,
но, в то же время, внимательная и отзывчивая, тянущаяся к тому, кто
захочет быть с ней искренним и открытым.
Ее называли звездой русской
интеллектуальной прозы начала 90-х, а ее иммиграцию из России в
Нидерланды посчитали крахом для нее как писателя. Но после долгого
молчания появились романы «Клеменс» и «Дань саламандре», повесть «Рая
& Аад», рассказ «Контрольный поцелуй в голову»…
Марина по своей сути провокатор. Ее
проза насквозь сексуальна, порой медицински физиологична, но настолько
стилистически выверена и безупречна, что часто оказывает на читателя
гипнотическое воздействие, вводит его в транс, словно он
нежданно-негаданно засмотрелся на шаманскую пляску саламандры,
извивающейся в огне страстей человеческих. Беззаконное, дикое,
эпатирующее? Это стиль Марины Палей, кто бы сомневался. Но сделано это
не ради дешевого эпатажа на потребу низшим страстям, а с целью
исследовать некие глубинные процессы человеческого бытия фрейдовским,
вернее, палеевским, взглядом. Похоже, она сама ведет собственный диалог с
Богом, самой природой, пытаясь препарировать процессы жизнедеятельности
души и собрать воедино пазл из жизни, смерти, секса, системы отношений
мужчины и женщины, сознания и подсознания… Опыт ее мысли уникален,
восприятие фасетчато, оно дробится на мельчайшие нюансы в поисках
первоисточника любви и смысла. В своих изображениях она точна, как
хирург, выверяя до миллиметра надрез, который необходимо произвести.
Ольга Татаринова писала, что Марина переполнена талантом и
сверходаренностью. Не могу с ней не согласиться, добавлю лишь, что эта
сверходаренность очень жестко, а порой и жестоко владеет Мариной,
буквально заставляя писать кровью.
Ее произведения абсолютно неженские,
невероятно кинематографичные, завораживающие, метафизические — терминов
можно придумать множество, и все они отражают лишь часть ее творчества,
но ее саму — в еще меньшей степени, потому что вряд ли кому-то придет в
голову считать ее обычной девчонкой из Питера, тогда как она вспоминает в
своих письмах археологические раскопки древнего города Танаиса и своих
друзей…
Марина делится ощущениями от фильмов,
признаваясь, что иногда прокручивает эпизод посекундно, снова и снова,
иногда в сотый раз, растягивая мгновение в вечность… Она читает на
английском и нидерландском, ухитряясь охватить немыслимые проявления
гениальности в совершенно разных искусствах, будь то литература, кино,
музыка или живопись… Живет взахлеб, забывая пить, есть и спать, порой не
сознавая, что человеку для его жизнедеятельности нужно исполнять некие
ритуалы физического свойства.
Мне нравится одна фраза из ее письма: «я продавец воздушных шаров, мне надо надуть шарик так, чтобы он высоко взлетел…»
О Марине можно сказать многое. Часто ее
воспринимают как холодного, сугубо реалистичного, рационального
аналитика, не видя того, что скрывается внутри, а там, как писала одна
ее читательница, человек «с ободраной до костей кожей, разбухшим от ПОНИМАНИЯ сердцем — и космосом в голове». |