Обратимся к анализу текста эссе, написанному в форме «Слова».

Фазиль Искандер

Слово о Пушкине

Цветаева, делясь своими детскими дореволюционными воспоминанием о чтении «Капитанской дочки», говорила, что у нее дух захватывало каждый раз, когда появлялся Пугачев. Только ли дело в том, что она замечательным романтическим поэтом? Не было ли заложено в крови; ожидание великого разбойника, который каким-то своим таинстве тем установит таинственную справедливость?

И дождались!

Но я-то читал этот роман, когда малые и большие Пугачевы прав ной, и хотя сознательно, конечно, этого не понимал, но бессознательно был равнодушен к Пугачеву и любил Савельича.

Другое впечатление связано с моим детским случайным чтением «Песни о вещем Олеге». Мне повезло: в комнате никого не было, и не стыдно было плакать сладостными слезами над судьбой вещего Оле­га. Мне было безумно жаль его, и я плакал. Но от чего же слезы сладостны? Видимо, от музыки стихов, от правильности правды случившегося: от того, что сам конь, живой конь все-таки не виноват в гибели Олега. Опять преданность оказалась незапятнанной. Я еще, видимо, плакал от впервые понятого детским сознанием предчувствия, что от судьбы не уйдешь. Тогда я в первый раз столк­нулся с веществом поэзии в чистом виде и на всю жизнь был потрясен этим.

Пушкин не только навсегда остался лучшим поэтом России, но он и созда­тель первых лучших образцов русской прозы. Он также предугадал многие великие мысли грядущих эпох...

По-моему, «Мороз и солнце, день чудесный...» — это не только прекрасные стихи, но и средство от простуды. И что еще важнее, средство от депрессии. Все творчество Пушкина — средство от депрессии. Хотя сам Пушкин в поздних сти­хах писал, что «на свете счастья нет», мы имеем право добавить: но есть стихи Пушкина. И это не будет большим преувеличением. И тем прочнее это счастье, что к нему всегда можно прикоснуться, сняв томик Пушкина с полки. Думаю, при прочих равных условиях, чтение Пушкина способствует долголетию, как альпий­ский воздух. У меня такое впечатление, что пушкинисты долго живут. Надо прове­рить! Но сделать это надо тактично.

Знаменитая пушкинская отзывчивость... Можно сказать — ничего себе от­зывчивость! Брал у всех. Что делать? Для гениев все плохо лежит. Он берет чужое, чтобы придать интересным замыслам большую устойчивость. Интерес­но — но плохо лежит. Так и мы: бокал, стоящий у краешка стола, бессознатель­но передвигаем к середине стола, при этом отпив от него, если он не пустой.

Да, брал у всех, но всегда делал лучше, чем те, у которых брал. Так что смело можно посоветовать современным поэтам: берите у Пушкина, например, сюжет «Медного всадника». Остается самая малость — написать лучше.

Щедрость художника — источник его обаяния... Обаятельный человек — боль­шой оригинал. Необычайная особенность пушкинской поэтической щедрости со­стоит в том, что он своей безумной щедрости придавал видимость трезвой нормы.

Некоторые послепушкинские поэты замечали эту видимость трезвой нор­мы, но стоящую за ней безумную щедрость не воспринимали. Бедняги никак не могли понять, чем они хуже Пушкина. Пушкин гениален не только в том, что он написал, но даже в том, что он не написал. Он гениален в том, что сюжет «Ревизора» и «Мертвых душ» отдал именно Гоголю. Скажем прямо: так Пуш­кин об этом не мог бы написать. Здесь Гоголь был сильнее, и Пушкин это понял. Но какая интуиция! Какая общенациональная литературная стратегия! И сам Гоголь ничего лучшего не написал, чем эти вещи. Такое впечатление, что Гоголь, обожествлявший Пушкина, сделал все, чтобы доказать Пушкину, что он был достоин его доверия. Мне думается, трагедия Гоголя во второй части «Мертвых душ» связана с тем, что Пушкина уже не было. Только великий авторитет Пушкина мог спасти Гоголя... Пушкин мог бы ему сказать: «Я тебе не давал замысла на второй том "Мертвых душ". Ты все прекрасно написал, и больше этого не надо касаться, иначе можно сойти с ума». Но, увы, Пушкина уже не было, а Гоголь сам не догадался, что замысел исчерпан. Его уже на «Птице-тройке» в конце первой части чуть-чуть заносило.

Еще при жизни Пушкина Гоголь писал, что «Пушкин — это русский человек в полном развитии, каким он явится на свет через двести лет». Ждать осталось недолго. Как раз к новым выборам нового президента. Надо бы этого «русского человека в полном развитии» и выбрать в президенты по рекомендации Гоголя, но что-то его не видно. Или Гоголь погорячился, или со свойственной ему чертов­щинкой подсунет нам нового Чичикова, который окончательно приватизирует новые мертвые души.

Но шутки в сторону. При всем том, что Пушкин не явился на голом месте, величайший скачок в поэзии с появлением Пушкина есть необъяснимое чудо. При необыкновенном богатстве русской поэзии это чудо больше не повтори­лось. И нет ли в творениях Пушкина высшего знака для нас?

Но есть и загадочность Пушкина как великого национального поэта. Тяжелая глыба империи — и легкий, подвижный Пушкин. Темная, запутанная история Рос­сии — и ясный, четкий Пушкин. Тупость огромного бюрократического аппарата — и ненатужная мудрость Пушкина. Бедность умственной жизни — и пушкинский гейзер оригинальной мысли. Народ все почесывается да почесывается — а Пушкин действует, действует.

Холодный пасмурный климат — а у Пушкина очаровательная средиземно­морская теплота даже в описании суровой зимы.

Не правда ли, странный национальный гений! Так и должно быть. Нацио­нальный гений, я думаю, бессознательно лечит нацию и культивирует в ней свойства, которые ей необходимы, но находятся в зачаточном состоянии. Одна­ко, читая Пушкина, мы невольно восклицаем вместе с ним: «Здесь русский дух...».Это прежде всего изумительный русский язык. Такое впечатление, что он пропустил его через грандиозный самогонный аппарат, возле которого дежу­рила Арина Родионовна, слегка «принявшая» и от этого подчеркнуто бдитель­ная. Хотя Пушкин создал русский литературный язык для всех будущих поко­лений писателей, но «первач» уже, извините, выпил сам. Так незаметно — со сказками Арины Родионовны, и оставшегося хватило на великую литературу, но «первач» неповторим!

Пушкинская улыбчивость, пушкинская бодрость, пушкинская мудрость, его обузданная вольность, плодоносная грусть не вооружают ли нас мужест­вом и надеждой, что печальную историю нашей страны, в конце концов, про­бьет пушкинская гармония? Можно ли поверить, что явление Пушкина — случайная игра генов? Некий коктейль природы из горячей Африки и холод­ной России? Такое скопление великих талантов в одном человеке не могло быть случайным, а могло быть только путеводной звездой, как не может быть случайностью разумность человека вообще, и разумность Пушкина в особен­ности.

1.         Какие аргументы в поддержку основной темы выдвигает Фазиль Искандер в произведении, руководствуясь законами жанра «Сло­ва»?

2.         Для «Слова», как и для других жанров ораторского искусства, важно не только убедить слушателей и читателей, но и произвести сильное впечатление. Для эссеиста главное — глубина высказывания. Можно ли проследить эту закономерность, анализируя «Слово» И. С. Шмелё­ва и эссе Ф. Искандера? Обоснуйте свою точку зрения.

3. В чем «острота современности» в эссе писателя?

4.         Какие жизненные, исторические, литературные ассоциации и личные впечатления, возникшие у автора при чтении произведений Пушкина, делают его мысли емкими, интересными?

5.         Найдите, к каким сравнениям, метафорам прибегает писатель; какие из них парадоксальны, неожиданны, но естественны для эссеистического стиля изложения?

6.         Есть ли установка автора на разговорную интонацию и лексику? Обра­тите внимание на роль неполных предложений, вводных конструкций в тексте.

7.         Как автор использует возможности поэтических фигур, какова роль шрифтовых выделений слов?

8.М.Монтень писал, что он «собирает те мысли, которые приходят на ум». Можно ли говорить об искусстве «собирателя» применитель­но к писательской эссеистике Ф. Искандера? Каким должно быть это искусство? Подберите определения, обоснуйте свою точку зре­ния.

9.         Найдите и прочитайте другие эссе Ф. Искандера. Каким в них пред­стает автор, что его волнует и тревожит?