Встреча двух императоров в Тильзите 25 июня 1807 г.
Гравюра Куше-сына с рисунка Свебаха.
В романе-эпопее «Война и мир»
есть множество небольших, но исключительно
значимых эпизодов, которые, не влияя на развитие
сюжета и не являясь решающими для судеб главных
героев, становятся важными для романа как целого,
соединяющего в себе множество идей о человеке,
истории и мироздании вообще.
В Тильзите не происходит
событий, которые в жизни героев имели бы такое
значение, как мир с Францией в жизни России, но
эпизод находится на пересечении определённых
идейных линий, затрагивая мотивы войны,
справедливости, честности, а также добавляет
штрихи к портретам очень важных персонажей –
императоров Александра и Наполеона.
Само историческое событие
было решающим в развитии международной политики
начала XIX века, к тому же встреча двух великих
императоров представлялась современникам и
историкам эпохальной. Всё это заставляет ожидать
от сцены заключения мира торжественности, блеска
и величия. Даже слова Бориса о том, что он хочет
увидеть "le grand homme”, "l’empereur Napoleon”, а не
"Buonaparte”, которые можно принять за фразёрство,
всё-таки предсказывают неординарность события.
Однако Толстой, подобно тому как он разрушал
иллюзии относительно войны в сценах
Шенграбенского и Аустерлицкого сражений,
открывает всю правду и в этом эпизоде.
События Тильзитского мира
показаны Толстым в восприятии Ростова, который
приезжает доставить государю прошение Денисова
о помиловании. Он едет ночью, в статском платье,
чтобы не быть узнанным, и мы, следуя за ним,
замечаем чувство неловкости, неестественности и
смущения, которое связывается со всем, что
увидено Ростовым. Сначала вызывает
замешательство встреча с французами в квартире
Бориса, к которым в армии "всё ещё продолжали
испытывать смешанное чувство злобы, презрения и
страха”. Однако сам Толстой безусловно не
поддерживает ни Бориса, без смущения ужинающего
со своими бывшими врагами, ни Ростова, никак не
отвыкающего от привычки ненавидеть французов. В
этой сцене ставится под сомнение и абсолютность
чрезмерного патриотизма, которая не
оспаривалась в сценах войны, и абсолютность
дружественного отношения к другому человеку, как
в сцене встречи Ростова с немцем с вилами. Эта
идея компрометируется тем, что выражена сценой
ужина "нелюбимого” героя – карьериста Бориса –
с врагами-французами.
В эпизоде важна расстановка
образов. Первая оппозиция, которую мы находим, –
Борис–Ростов. Показательна сцена, в которой
Ростов просил за Денисова, а Борис "слушал
Ростова, как слушает генерал доклад
подчинённого”, между тем как раньше сам просил
за себя у князя Андрея. Ростову было неловко, в то
время как раньше они общались запросто. Правила
"неписаной субординации” и ложные законы, по
которым большей силой обладает тот, кто
находится ближе ко двору, возвышают Бориса над
Ростовым, и Толстой, позиция которого нам очень
понятна, показывает наполняющую такие отношения
фальшь, выставляя Бориса в невыгодном свете.
Идея неправды, разрушения
старых убеждений распространяется и в область
близких Ростову понятий и личностей. Направляясь
к дому Александра, Ростов думает о нём: "Он бы
понял, на чьей стороне справедливость. Он всё
понимает, всё знает. Кто может быть справедливее
и великодушнее его?” Он, как и прежде, на войне,
видит в государе свой идеал, идеал прекрасного и
безгранично доброго и честного человека. Но
идеализированный образ государя сначала
изменяется Толстым, а потом становится иным и для
Ростова. Сначала оказывается, что Александр –
вовсе не тот безупречный монарх, который
принимает всех несправедливо обиженных, путь к
нему преграждает "невысокий полный человек”,
обсуждающий "хорошо сложенную и свеженькую”
девушку. Когда государь выходит на крыльцо,
Ростов видит в нём только "соединение величия и
кротости”, но Толстой сразу же находит
недостатки Александра, показывая его фразёром:
государь "громко, очевидно с желанием, чтобы все
слышали его”, говорит: "Не могу, генерал, и
потому не могу, что закон сильнее меня” (как
Наполеон на Аустерлицком поле говорил: "Voilа une
belle mort”), уделяя внимание фразе, форме, красивой
формулировке, не имеющей ничего общего с
реальной жизнью.
Ростов восхищается
Александром, Борис – Наполеоном, и Наполеон
оказывается так же уязвимее Александра, как
Борис – Ростова: величие его образа постоянно
снижается, и Толстой то сам, то глазами своих
героев подмечает его слабые черты. Сначала
Ростов замечает, что Наполеон плохо держится в
седле; затем мы видим неприятно-притворную
улыбку на его губах; затем "длинный хвост
свиты”, тянущийся за ним, малый рост Наполеона,
его "белые маленькие руки”, "пухлые”. Важным
становится то, что Ростов увидел, как "Бонапарте
совершенно свободно, будто эта близость с
государем естественна и привычна ему, как равный
общался с русским царём”, в то время как Ростов
был уверен, что "не может быть дружбы между
законным государем и преступником Бонапартом”.
Александр "улыбается Наполеону”, с "ласковым
выражением” что-то говоря ему, Наполеон
награждает Лазарева, которого называют тем, кто
"храбрее всех вёл себя в эту войну”, а между тем
несправедливо наказанный Денисов, возможно, был
гораздо храбрее его. Весь эпизод Тильзитского
мира противопоставляется сценам войны и
предыдущим главам в госпитале, в которых
раскрывалась чистая жизненная правда со всеми (и
некрасивыми) истинами, правда, скрытая в этом
эпизоде какими-то формальными отношениями,
множеством непонятного и неопределённого.
Нельзя сказать, что внутри Ростова происходит
перелом: он не пытается разобраться в своих
мыслях, "пугается их”, когда думает, что не
соответствует встреча "Бонапарте с белой
ручкой” и Александра представлению об
осмысленности войны, "оторванных рук, ног,
убитых людей”. Пьяный крик Ростова в финале
эпизода – это вопль отчаяния, вызванный
тягостным чувством отдаления от того, во что
когда-то верил свято, попытка убедить себя самого
в непреложности старых истин. "Государя нет –
святого нет – Бога нет – ничего нет” – так
Ростов определяет тот путь, пройти по которому он
никак не согласен, так Толстой определяет
формулу сомнения, являющуюся двигателем
нравственного роста человека.
Таким образом, эпизод значим
из-за того, что он показывает вторую сторону
изображаемого Толстым мира, сторону, не
проникнутую сознанием истины,
проиллюстрированной примерами нагой жизненной
правды, а непонятную, связи в которой ложны и
существуют лишь благодаря форме, насквозь
неоткровенной и фальшивой; искренний человек,
попавший в такой мир, чувствует себя неловко в
окружении неочевидного. За сутью этого эпизода
виден и замысел всего романа: показать жизнь
людей такой, как она есть, и увидеть путь человека
в этой жизни. |