Пущена ракета.

Она летит

Куда быстрее света.

И долетит до цели

В шесть утра.

Вчера.

Как видите, С. Я. Маршак был не только от­личным детским поэтом, но и еще неплохо знал физику, в частности теорию относительности.

Но эта глава названа так вовсе не потому, что Самуил Яковлевич был большим почита­телем точных наук. Его брат, печатавший под псевдонимом «М. Ильин» научно-популярные книжки, наверное, все-таки разбирался в них больше.

Тем не менее «академия Маршака» суще­ствовала на самом деле. Так называли между собой литераторы и редакторы серое здание бывшей зингеровской компании по продаже швейных машин на Невском проспекте в Ле­нинграде. После революции здесь обосновался Дом книги, где работал Детский отдел Госиз­дата, которым заведовал Маршак.

 «Я сразу же почув­ствовал себя там как дома, — вспоминал тогда еще начинаю­щий детский писатель И. А. Рахтанов. — Впрочем, такое же ощущение возникало там у всех. Нас объ­единял Маршак, он был центром, вокруг которого все верте­лось. Он мог «забо­леть» чужой вещью, точно собственной, приучая своих сотруд­ников относиться к работе так же...

Редактор Маршак не редактировал руко­писи в обычном смыс­ле, то есть не исправ­лял «масла масляно­го», не расставлял, где надо, абзацы и запя­тые. Прежде всего, он входил в самый замы­сел вещи, вместе с ав­тором обсуждая, как лучше превратить его в книгу.

И каждый чувствовал, что с минуты встре­чи с Маршаком в его судьбе что-то перемени­лось, что-то стало другим. Самуил Яковлевич владел искусством раскрытия горизонта. И ли­тератору вдруг начинало казаться, что его скромная работа тоже важна, а сам он — работ­ник того же литературного цеха, что и Шекс­пир с Толстым.

Главное свойство Маршака было в том, что он умел наполнять ветром чужие паруса, да­вать верное направление, — продолжал свой рассказ Рахтанов. — Воздух в Детском отделе был иным, чем в других издательствах. А это совсем не мало, редакционный воздух! Так хо­рошо, если дышится легко, если вдох доставля­ет удовольствие! Работать в такой живительной атмосфере и проще, и лучше, и вольготнее. Буд­то гигантские конденсационные установки бес­прерывно нагнетали оздоровительный озон в большую комнату, где сидели редакторы, но особенно мощную струю они подавали в ту ком­натушку, окнами на Казанский собор, где дол­гие годы царствовал Маршак...

В чем заключалось искусство Маршака-редактора, легче всего пояснить на конкретном примере.

Я писал в те дни рассказ о девочке, которая во время Гражданской войны, следуя в обозе за своим отцом, белогвардейским полковни­ком, продолжает играть гаммы на захвачен­ном из петербургского особняка рояле, — вспоминал Рахтанов. — Глупее и фантастич­нее истории нельзя было придумать...

Но выслушав меня, Маршак неожиданно обрадовался.

У нас почти нет литературы для девочек и о девочках. Нам нечего противопоставить Лидии Чарской, — сказал он. — Пишите...»

Однако вскоре выяснилось, что это не так-то просто. И вовсе не потому, что писала она очень хорошо. Сам автор вскоре осознал, что изоврал­ся до того, что выпутаться из всей этой кисель­ной истории поможет разве что «бог из маши­ны» . Такой литературный прием существовал в античности. Когда древний драматург уже не знал, как ему спасти своего героя, на сцене по­являлся всемогущий бог и все улаживал в мгно­вение ока...

В общем, когда автор пришел к редактору с повинной, тот встретил его с пониманием.

Так всегда бывает, когда пробуешь вы­думать на пустом месте, — сказал Маршак. — Расскажите-ка лучше о том, что вы действи­тельно знаете. Каким было ваше детство?

Я родился и до пятнадцати лет жил в Китае.

Вот как?! Интересно. Наверное, было трудно. Вот об этом вы и напишите. И если по­лучится хорошо, мы напечатаем не послезавт­ра, а тотчас же...

И Рахтанов стал писать. Маршак подсказы­вал, как лучше развернуть сюжет. Поскольку, как потом выяснилось, сам в ранней юности учился в Англии и хорошо знал, как принима­ют чужаков в закрытых элитных школах.

Вот так и родилась повесть «Чин-Чин-Чай намен и Банни Сидней», рассказывающая о том, как русский мальчик, Денис Ощепков, волею случая оказался в амери­канской школе в Китае. В комнату к нему с угро­зами приходят амери­канские сверстники; они возмущены: на стене ви­сит портрет его няни (ямы), китаянки, рядом с американским флагом. Желая оскорбить Ощепкова, они называют его «чайнамен», что по-английски значит «кита­ец». И Денису Ощепкову, чтобы завоевать себе место под солнцем, приходится бежать кросс и рассказывать страшные истории — победить не только своих противников, но и преодолеть са­мого себя.

Книжка была дописана, отредактирована, вышла в свет и нашла своих читателей. Кое- кто из них, подобно вашему покорному слуге, помнит ее до сих пор.

А сам Маршак в это же время писал «Мис­тера Твистера», переводил английских поэтов и еще помогал начинающим авторам. Сколь­ким же людям он помог найти себя! Обычно это совсем не просто, особенно в молодости. Часть бывает, что нравится вовсе не то, в чем ты си­лен, а хочется делать то, чего ты как раз не умеешь и к чему вообще не способен. В этом-то и было чудо маршаковской редактуры: он знал, видел, чувствовал глубоко запрятанное и умел извлечь это на свет.

«Маршак виртуозно развязывал сюжетные узелки, умело завязывая снова только те из них, которые действительно были необходи­мы. Вот почему я назвал его «редактором за­мыслов», — заканчивает свой рассказ Рахтанов. — Для него здесь не существовало трудно­стей, он работал легко и уверенно. В чужом замысле он чувствовал себя дома, по-хозяйски, наилучшим образом планируя комнаты, расставляя мебель. При всем при этом он не диктовал своего вкуса, он просто вместе с авто­ром прикидывал, как получится лучше всего».

В большой статье «Литература — детям», помещенной в газете «Известия» в мае 1933 го­да, он, между прочим, писал: «Художествен­ные книги не фабрикуются пачками. Для того чтобы они появились, нужно сложное и удач­ное совпадение темы, автора и материала...»

И он находил и темы, и авторов. И подска­зывал им, откуда взять материал. И в итоге до­бился того, что в нашей стране была создана превосходная детская литература.

А уж потом, если возникала такая необхо­димость, Самуил Яковлевич брал в руки перо или карандаш и выправлял текст. Но это всего лишь один из приемов, причем наипростей­ший, которыми он владел. Это было не ремесло, но искусство, даже волшебство, в результате применения которого происходило чудо рожде­ния не только книги, но и самого писателя.