Сравните на карте мира названия рек, гор, городов в разных странах.

Легко можно заметить, что на Чукотке, Аляске, в Северной Канаде и Гренландии часты длинные, тяжеловесные названия, в которых то и дело встречаются скопления гласных: Араканчечен, Митлетукерук, Микисагиннут, Пангниртунг, Ангмагсалик, Канчердлугсуак… В Центральной и Южной Африке названия не такие длинные и легче произносятся, причем большинство из них начинается либо на у, либо на ка, ки, лу (ло): Каумбура, Каматанда, Кирунду, Луньяна… Что же касается Китая, Вьетнама, Лаоса, Бирмы, то там все географические названия как будто сложены из кубиков: Наньчен, Гуйпин, Гуйян, Аньян, Аньцин.

Даже не зная, что они означают, легко догадаться, что в них отразились какие-то особенности языка местного населения.

О них мы теперь и поговорим.

До сих пор мы занимались родословной различных языков и тем, как эту родословную установить.

Если мы хотим построить роту по росту в одну шеренгу, нам совершенно неинтересно, из какой губернии родом каждый солдат. Это высказывание принадлежит поэту Виктору Хлебникову.

А в языкознании есть очень много задач, для решения которых языки необходимо построить вот так — «в одну шеренгу». Приведем только один пример: чтобы создать правильную методику обучения, скажем, русских английскому языку (или узбеков румынскому, или грузин бенгальскому), надо сопоставить строение этих языков — их фонетику, грамматику, систему значений — безотносительно к тому, родственны они или нет, — просто по внешним признакам.

Правда, в одну шеренгу языки не построишь. Конечно, можно взять только один-единственный признак, — скажем, количество звуков в языке — и все языки расположить соответственно этому признаку. Но тогда у нас окажутся соседями языки, друг на друга во всех остальных отношениях совсем не похожие. По-видимому, необходимо учитывать не один, а сразу несколько признаков.

Какие это должны быть признаки? В том-то и заключается важнейшая задача лингвистической типологии, чтобы эти признаки найти и расклассифицировать все языки мира наиболее удобным и правильным образом.

Пока что эта задача остается не решенной до конца. Впрочем, она и не будет никогда до конца решена, так как для разных надобностей нам придется «задавать» языкам разные «вопросы».

Мы не случайно выразились так. Ведь когда мы стремимся расклассифицировать языки по их внешним признакам, по особенностям их строя, не обращая внимания на их генетические связи, то вся эта процедура очень напоминает заполнение анкеты.

Первыми додумались до такой классификации (она называется в языкознании типологической или морфологической) братья Шлегель — Фридрих и в особенности Август. Они «спросили» у различных языков, есть ли в них грамматические аффиксы приставки, суффиксы, окончания. Ответы оказались разные, хотя большинство языков «ответило», что есть. Второй вопрос, заданный А. Шлегелем, был таков: выражаются ли грамматические значения только при помощи аффиксов («внешняя флексия») или также при помощи «внутренней флексии», т. е. изменения звуков в корне слова? И здесь «ответы» разошлись. Оказалось, что можно разбить все языки на три группы. Языки без аффиксов были названы позднее изолирующими (иногда их вслед за А. Шлегелем называют также аморфными, т. е. бесформенными). Языки с «внешней флексией» назвали агглютинирующими или агглютинативными (т. е. присоединяющими, приклеивающими). Наконец, языки с «внутренней флексией» были названы флективными или флектирующими (т. е. сгибающимися).

Август Шлегель задал языкам еще один вопрос: выражаются ли в них грамматические значения с помощью частей самого этого слова или с помощью специальных служебных слов? И в зависимости от ответа выделил в каждом из ранее найденных им типов языков два подтипа — синтетические и аналитические языки.

Окончательный вид классификация Шлегеля приобрела в 1818 г. А уже через четыре года величайший лингвист XIX в., основоположник теоретического языкознания Вильгельм Гумбольдт обнаружил, что есть очень много языков, в которых грамматическое значение может выражаться не в отдельном слове, а сразу в предложении. В таких языках трудно разделить, где кончается слово и начинается предложение. Посудите сами, говорил Гумбольдт. В одном из мексиканских языков фраза «Я ем мясо» переводится одним-единственным словом: нинакаква. Ни- значит я-, нака — ед-, а — ква — мяс-. Слово это или уже предложение? А в чукотском и некоторых других языках нашего Севера в такое слово-предложение можно «вгонять» сколько угодно «членов предложения», так что получается что-то вроде «я-болыш-жирн-красив-молод-олень-убивание-произвожу».

В. Гумбольдт предложил выделить такие языки в специальный тип, который был назван инкорпорирующим (включающим) или полисинтетическим (многообъединяющим).

После Гумбольдта эта классификация множество раз уточнялась и видоизменялась. Однако в ней есть недостатки, и очень серьезные: дело в том, что в «биографии» языков оказались весьма существенные «подробности», которые в анкете Шлегеля — Гумбольдта не нашли соответствующих «пунктов». Поэтому эта анкета оказалась весьма приблизительной.

Возьмем изолирующие языки, например китайский. В нем можно употребить в предложении один корень слова без всяких грамматических аффиксов: «хуа мэй» — «цветок прекрасен», «юнь ми» — «тучи сгустились» (а точнее — «цвет крас», «туч густ»). Подчеркнем: можно употребить. Но в китайском языке все-таки есть аффиксы. Например, в предложении «та ицзин каньла» — «он уже посмотрел» — нельзя сказать вместо «каньла» просто «кань» — «смотр»: здесь обязателен суффикс совершенного вида — ла, обозначающий законченность действия. Так что китайский язык можно сказать, выпадает из той «ячейки», в которую его помещает традиционная типологическая классификация, и «тянется» к агглютинативным языкам.

Но и они ведут себя «недисциплинированно». Обычно говорят, что типичные агглютинативные языки — это тюркские. Например, в казахском языке «аттыларымга» означает «моим всадникам»: ат — «лошадь» (вернее — «лошад-»), ты — «обладающий», — лар — суффикс множественного числа, ым — «мой», — га — суффикс дательного падежа. Но уже и это слово имеет гораздо более сложное строение, которое можно изобразить так: (((ат + ты) + лар) + ым) + га. А если взять менее «типичные» агглютинативные языки, то они никак не укладываются в простую схему, все время «путаясь» то с флективными, то с полисинтетическими языками. Что касается флективных языков, скажем, русского, то в них есть элементы всех трех остальных типов Например, наряду с характерными признаками флективного типа (счет-считать-сочти; стол-ам; раздел, но расписание) в русском языке есть и элементы изолирующего строя (Дочь прыг вниз; Мать — ах! Нет, уж все), и элементы агглютинирующего (Пойдемте-ка!), и даже какие-то элементы полисинтетизма. Ну, а о полисинтетических языках и говорить нечего: оказалось, что они совсем не состоят целиком из полисинтетических слов-предложений: наряду с ними в таких языках употребляются предложения, построенные самым обычным образом.

Одним словом, выяснилось, что языки приходится спрашивать еще об очень и очень многих ранее не предусмотренных вещах, прежде чем разложить их по полочкам.

Когда стали выяснять, о чем же их все-таки спрашивать, обнаружилось, что есть такие вопросы, на которые все языки отвечают одинаково— «да» или «нет». Например, нет языков, в которых не было бы по крайней мере одной гласной. Правда, чаще языки «ставят» тому, кто их спрашивает, определенные «условия»: если во мне есть падежи, то на вопрос о том, есть ли числа, я всегда отвечу «да». Такие распространенные во всех языках (или, по крайней мере, в большинстве их) явления называют языковыми универсалиями.

Типологическая классификация — вещь очень полезная в тех случаях, когда для каких-то особых целей мы сравниваем заведомо разные по происхождению языки или когда мы вообще не знаем их происхождения. Но она может оказаться вредной, если вытесняет классификацию генеалогическую или подменяет ее.