Из-за беспорядка, «безначалия» с экзаменом
опаздывали. Должны были провести его в октябре 1814 года, а перенесли на
январь следующего, 1815-го.
«Знаешь ли что? — писал Илличевский Фуссу. — И мы
ожидаем экзамена, которому бы давно уже следовало быть и после которого
мы перейдем в окончательный курс, то есть останемся в Лицее еще на три
года».
Готовиться к экзамену начали заблаговременно.
Разумовский строго-настрого приказал Конференции Лицея, чтобы все было
чинно, гладко, заранее подготовлено и заранее отрепетировано.
Конференции и самой не хотелось ударить лицом в грязь. Но чем бы удивить высокопоставленных гостей?
Ответы на вопросы, чтение рассуждений на заранее
данные темы — все это было обычным в подобных случаях. И было решено,
чтобы профессор Галич уговорил воспитанника Пушкина написать к экзамену
подобающее стихотворение. Что-нибудь торжественное. Лучше всего — оду.
Выслушав предложение профессора Галича, Пушкин
сначала наотрез отказался. Сочинять к экзамену оду и читать ее публично?
Вдохновляться по заказу? Ни за что! Он терпеть не может од, а тем более
заказных. И о чем писать? О великих деяниях министра Разумовского?
Но Пушкин любил Галича, а Галич был красноречив.
О чем писать? Пусть Пушкин оглянется вокруг. Он в
Царском Селе. Здесь на каждом шагу памятники русской славы. Неужели он
равнодушен к героическому прошлому родного народа? Неужто оно ничего не
говорит его воображению и сердцу?
После длительных уговоров Пушкин наконец согласился. Хорошо, он напишет к экзамену стихи. Но о чем писать, было все же неясно.
Теперь он подолгу бродил по осеннему царскосельскому парку, погруженный в свои мысли. Розовое поле в Екатерининском парке. Фотография.
Если бы Галич попросил его написать стихи о
лицейской жизни, тут не пришлось бы задумываться. Можно было бы,
например, описать, как три раза в день строили их парами и водили в этот
парк подальше от дворца, на Розовое поле. Розовым это поле было только
по названию. Когда-то, при Екатерине II, здесь действительно росли и
благоухали розы, но они перевелись. Остались лишь название да окруженная
деревьями просторная лужайка, очень удобная для игр и беготни. Здесь
разрешалось им резвиться.
Вы помните ль то Розовое поле,
Друзья мои, где красною весной,
Оставя класс, резвились мы на воле
И тешились отважною борьбой!
Боролись все, кроме Дельвига. Он предпочитал стоять
в стороне и наблюдать. Особенно интересно было смотреть, когда боролись
Лиса-Комовский и граф Сильверий Брольо. Начинал всегда Комовский.
Искоса поглядывая на силача Брольо, он будто невзначай задевал его. Тот
не оставался в долгу, и борьба начиналась.
Граф Брольо был отважнее, сильнее,
Комовский же — проворнее, хитрее;
Не скоро мог решиться жаркий бой.
Где вы, лета забавы молодой?
Можно было бы рассказать в стихах и о том, что
весною, зимою, осенью, когда «августейшее семейство» не жило в Царском
Селе, парк принадлежал им, лицеистам. Тогда-то они беспрепятственно
носились повсюду, не боясь наткнуться где-нибудь в аллее на сутуловатую,
грузную фигуру царя. Они бегали по лужайкам, гонялись взапуски по
мостикам, забирались в беседки и гроты, проникали в самые отдаленные
уголки всех трех парков — Екатерининского, Александровского и
Баболовского.
Он, Пушкин, не отставал от товарищей, но больше
любил один, захватив с собой книгу, сидеть где-нибудь в траве на берегу
озера, смотреть, как по зеркальной глади неторопливо скользят
белоснежные лебеди, читать, мечтать, сочинять…
Под ясным небосклоном
Близ озера сидеть,
Где лебедь белоснежный,
Оставя злак прибрежный,
Любви и неги полн,
С подругою своею,
Закинув гордо шею,
Плывет во злате волн.
Любил он и другое — одним духом взлететь по широким
каменным ступеням возвышающейся близ озера Камероновой галереи на самый
ее верх.
Белые стройные колонны… В тени их бронзовые бюсты.
Боги Олимпа, философы Древней Греции, поэты и императоры Древнего Рима…
Он пытливо вглядывался в темные лица. Он знал их наперечет, всех и
каждого. Ведь это о них так увлекательно рассказывал профессор
Кошанский.
Летом на галерее бывало прохладно, осенью сухо и не
слишком ветрено. Прекрасный вид открывался с высоты: окаймленное
полоской прибрежных кустов, спокойно сияло озеро. На одном из извилистых
берегов его, среди высоких деревьев, виднелись красные кирпичные стены
затейливого «Адмиралтейства» с зубчатыми башенками и стрельчатыми
окнами. К другому берегу зеленым ковром живописно спускался холмистый
луг с разбросанными по нему кудрявыми купами деревьев. А дальше —
волновалось и шумело зеленое море огромного парка. Там, под сенью
ветвей, зябко белели обнаженные мраморные статуи. Там было таинственно и
чудесно, как в сказке… И снова веяло обаятельным миром древности.
Но было и другое среди этих аллей. Пожалуй, именно в нем следовало искать ответа на томивший его вопрос: о чем писать? На Камероновой галерее. Фотография.
Большой дворец, Эрмитаж, Камеронова галерея,
«Адмиралтейство», Морейская колонна, Чесменская колонна, Кагульский
обелиск… Все эти чертоги и памятники, щедро разбросанные в лицейских
садах, возвращали из области мифов и легенд в ощутимый и реальный мир
Царского Села, где причудливо переплелись и история России, и взлеты ее
славы, и безудержные прихоти ее самодержавных властителей.
Пушкину вспоминалось уже не однажды слышанное.
Некогда здесь, на месте садов и чертогов, стояла на
горе, средь лесов и пустошей, одинокая финская усадьба под названием
«Саари-Мойс», что по-русски значило «возвышенная местность». Земля, на
которой стояла эта мыза, и весь лесистый, болотистый край близ Финского
залива принадлежали издревле Великому Новгороду. Но в начале XVII века
захватили край шведы. Петр I отвоевал его обратно и повелел в устье реки
Невы заложить морской город Петербург. А Саарскую мызу, что близ
Петербурга, подарил своей жене Екатерине I. С той поры и началась
история Царского Села, которое вначале именовалось Сарским. Чтобы
заселить пустынный край близ царицыной мызы, стали силой пригонять сюда
из разных российских волостей крестьянские семьи, умельцев-мастеров:
плотников, каменщиков, печников. Пригоняли их с умыслом. В 1718 году
начали на Саарской мызе строить «каменные палаты о шестнадцати
светлицах» — небольшой дворец для Петра I и его жены. У дворца на
искусственно насыпанных земляных уступах насадили сад с цветниками. В
саду вырыли пруды и каналы. В лесу близ дворца прорубили дороги-просеки
и, отгородив изрядный участок леса, загоняли туда зверей: лосей, зайцев,
кабанов, оленей. Это был зверинец для царской охоты. При Петре I на
Саарской мызе все было просто и скромно. Но когда на престол вступила
дочь Петра — Елизавета, все здесь изменилось. Скромная мыза стала
Царским Селом, где жила царица, где принимали послов, где все говорило о
славе и мощи Российской Империи. Тогда-то, будто по волшебству вырос в
Царском Селе и дворец, изумляющий своей красотой и богатством, был
разбит огромный парк.
Вид Большого, или Екатерининского, дворца со стороны парка. Фотография.
Пушкин медленно проходил вдоль фасада Большого
дворца. Вот он — бесконечно длинный, лазоревый, с белыми колоннами,
зеркальными окнами, множеством лепных украшений…
Во времена Елизаветы дворец был еще великолепнее.
Его бесчисленные украшения сверкали золотом. Шесть пудов, семнадцать
фунтов и два золотника настоящего червонного золота ушло на его
позолоту.
Лицеисты прекрасно знали историю Большого дворца. В
одном письме воспитанник Матюшкин рассказывал: «Царскосельский дворец
построен в 1744 году графом Растрелли, напоминает век Людовика XIV, век
вкуса и роскоши, и несмотря что время истребило яркую позолоту, коею
были густо покрыты кровли, карнизы, статуи и другие украшения, все еще
может почесться великолепнейшим дворцом в Европе. Еще видны на некоторых
статуях остатки сей удивительной роскоши… Когда императрица Елизавета
приехала со всем двором своим и иностранными министрами осмотреть
оконченный дворец, то всякий, пораженный великолепием его, спешил
изъявить государыне свое удивление; один французский министр, маркиз де
ла Шетарди, не говорил ни слова. Императрица заметила его молчание,
хотела знать причину его равнодушия и получила в ответ, что он не
находит здесь главной вещи — футляра на сию драгоценность».
Большой дворец изумлял внутри еще больше, чем
снаружи: мрамор, золото, драгоценные камни, янтарь, зеркала, бронза,
статуи, картины, гобелены, фарфор… Залы и комнаты одна другой богаче… Чесменская колонна. Фотография.
Но время шло, и вкусы менялись. Затейливое барокко —
любимый стиль Растрелли (в этом стиле и построил он Большой дворец) —
стало казаться вычурным. Его сменил классицизм, подражание античной
древности, стиль благородный, строгий, изящный и сдержанный. И новая
владелица Царского Села — лицемерная, хитрая Екатерина II, «Тартюф в
короне и в юбке» — решила показать всему свету, что она идет в ногу со
временем. Облик Царского Села стал меняться. Исчезла с фасада Большого
дворца слепящая позолота, а целый ряд покоев — комнат и зал — был
перестроен и отделан заново, уже в классическом стиле. Это выполнил
замечательный зодчий Камерон. Тот самый, что построил рядом с дворцом
легкую, как античный храм, прозрачную галерею.
Изменились и обширные царскосельские сады. Им был
придан вид приятной естественности. Теперь, выйдя из дворца, можно было
любоваться не только правильными рядами парадных аллей, но и ручейками,
лугами, пригорками, рощицами — природой натуральной и в то же время
изящной. И здесь же возводили разнообразные строения, воздвигали
обелиски, колонны — памятники славы.
Вот они, эти памятники…
Посредине озера, будто вырастая из самых вод его,
появилась украшенная рострами — носами кораблей — розовая мраморная
колонна. На вершине ее бронзовый российский орел. Он ломает когтями
полумесяц — эмблему Турции. Колонну зовут Чесменской. В Чесменской бухте
Эгейского моря российские военные корабли уничтожили в сражении
многочисленный флот Турции. Морейская колонна. Фотография.
О победах над Турцией говорит и Катульский обелиск,
что стоит на лугу близ Большого дворца. И Морейская колонна. Надпись на
ней кончается словами: «…крепость Наваринская сдалась Бригадиру
Ганнибалу. Войск российских было числом шестьсот человек, кои не
спрашивали многочислен ли неприятель, но где он. В плен турков взято
шесть тысяч».
Бригадир Иван Абрамович Ганнибал — старший сын
«арапа Петра Великого», Абрама Петровича Ганнибала, — приходился
Александру Пушкину двоюродным дедом.
Пушкин знал, о чем писать. Он напишет оду
«Воспоминания в Царском Селе». Начнет с прошедшего, памятники которого
окружают его здесь, в садах Лицея, а закончит настоящим — подвигами
российских воинов в недавней войне с Наполеоном Бонапартом.
И пусть Галич не думает, что героизм родного народа ничего не говорит его воображению и сердцу… |