Лето 1816 года было душным и знойным. Горчаков рассказывал дядюшке о лицейских новостях: «…наши домашние поэты что-то умолкли; сам Пушкин заленился, верно, и на него действует погода».

Пушкин жару не любил. А погода стояла такая, что впору было петь пеан Илличевского — одну из любимых лицейских «национальных» песен:

Жара, летние развлечения, встречи со знакомыми, посещения театра отнюдь не располагали к усидчивым занятиям.

Но лето минуло быстро. В августе полили докучные дожди. «Все прекрасное общество мало-помалу дезертирует, и блестящее Царское Село снова превращается в бедный маленький городок, который будет иметь значение только благодаря тому, что императорский Лицей соглашается в нем пребывать», — сетовал Горчаков.

Уехали Карамзины, исчезла Бакунина. В дождливые темные вечера не хотелось так часто ходить к гусарам в Софию. И Пушкин, а с ним и другие лицейские поэты очинили свои гусиные перья, вынули заброшенные на лето тетради со стихами.

Лицейские поэты вновь призывали своих муз.

Аполлон и музы. Гравюра. Начало XIX века.

О музах, или каменах, — богинях — покровительницах искусств в Древней Греции — профессор Кошанский рассказывал: «В начале их полагали только три; но по общему народному преданию считают их девять, как-то: Клио — муза истории; Калиопа — эпической поэзии; Мельпомена — трагедии; Талия — комедии; Эрато — танцев и музыки; Эвтерпа — игры на флейте; Терпсихора — на цитре; Полигимния — пения и Урания — астрономии».

Пушкин в своих стихах не однажды обращался к каменам, или музам, но его собственная муза мало походила на древнегреческих богинь. Та, что являлась ему в детстве, была похожа на няню Арину Родионовну и бабушку Марию Алексеевну, а нынешняя удивительно напоминала Бакунину, «милую Бакунину»…

Она была веселой и беспечной, задумчивой и грустной, его юная муза. Той осенью она навевала ему элегически унылые стихи. Любовь к Бакуниной все еще жила в его сердце. И, просыпаясь поутру в своей лицейской келье, слушая однообразный шум ветра за окном, он с грустью думал о том, что кончились мимолетные встречи, доставлявшие ему отраду и мученье, что напрасно он будет бродить по опустевшему царскосельскому парку, ища ее следов…

С приходом осени оживилась и резвая муза Дельвига. Он вновь писал о любви, о дружбе, о простой и мирной доле беспечного поэта:

Дельвиг, «ленивец сонный» Дельвиг, над стихами которого вначале потешались, стал вторым после Пушкина лицейским поэтом. Его стихи печатались в журналах, переписывались в лицейские сборники. С его вкусом и мнением товарищи считались. Недаром на журнале «Лицейский Мудрец» стояла надпись: «Печатать позволяется. Цензор барон Дельвиг».

Крестовый канал в Александровском парке. Фотография.

Пушкин рассказывал о Дельвиге:

Сколько чудесных часов провели они вместе в аллеях старого парка, читая, беседуя, поверяя друг другу свои замыслы и мечты…

Среди лицейских муз муза Дельвига была Пушкину самой близкой.

Третьим лицейским поэтом считался Илличевский. Давно минуло то время, когда не слишком взыскательные поклонники называли его «великим» и слагали в его честь хвалебные гимны. Музы относились к Илличевскому сдержанно. Он был не поэтом, а тем, что называется «бойким рифмачом». Его тянуло к мелочам, к поэтическим безделкам.

Четвертым лицейским поэтом считался Кюхельбекер, хотя по праву его место было рядом с Дельвигом.

Кюхельбекер говорил, что к писанию стихов его приохотил Илличевский.

Поэтический путь Кюхельбекера был действительно нелегок. Товарищи не понимали его своеобразных литературных вкусов и смеялись над ним, и он, заикаясь от волнения, доказывал, что поэзия есть нечто грандиозное и высокое, а не безделки и шутки. И в подтверждение читал своего любимого Шиллера. У него был свой путь, свое понимание прекрасного. При желании он мог бы писать обычные гладкие стихи не хуже Илличевского, но он не хотел. Как одержимый, искал он чего-то необычного, нового. И плоды его поисков и неудачных экспериментов вызывали все новые насмешки товарищей. Правда, к концу их лицейской жизни насмешек стало меньше: ведь Кюхля печатал в журналах свои стихи и статьи, а его образованности, знаниям мог позавидовать каждый.

Кроме этих признанных лицейских поэтов были и такие, которые писали стихи время от времени, — Корсаков, Яковлев. Их больше увлекали музыка и пение.

Были в Лицее и свои прозаики. Переводил и печатал прозаические переводы Иван Пущин. Он и впоследствии славился прекрасным слогом. «В историческом роде» писал Горчаков. Сочинял и веселый, добродушный лентяй Константин Данзас. Его лицейское прозвище было Медведь, Мишка («Он был медведь, но был он мишка милый»). Он издавал журнал «Лицейский Мудрец» и почти все статьи для него придумывал сам. Он переписывал «Мудреца» своим прекрасным почерком, и на журнале стояло: «В типографии К. Данзаса».

Через много лет, когда Пушкин вызвал на дуэль проходимца Дантеса, секундантом Пушкина был его лицейский товарищ полковник Данзас…

Дружные сестры-музы с благосклонностью взирали на многих воспитанников Царскосельского Лицея, но одного они отличали особенно. Он подавал наибольшие надежды. Звали его — Пушкин.