Пушкин, пожалуйте к доске.

Грузный, черноволосый профессор Карцев неторопливо продиктовал алгебраическую задачу.

— Записали? Решайте.

Пушкин задумался. Он долго переминался с ноги на ногу, молча писал и писал на доске какие-то формулы.

Карцев не выдержал:

— Что же вышло? Чему равен икс?

Пушкин улыбнулся:

— Нулю.

— Хорошо! У вас, Пушкин, в моем классе все равняется нулю. Садитесь на место и пишите стихи.

Яков Иванович произнес эту фразу без обычной своей язвительности. «Все профессора смотрели с благоговением на растущий талант Пушкина», — рассказывал Пущин.

Хотя успехи Пушкина в классе математики и физики были невелики, Карцев не вел с ним войны.

Большой пруд и Камеронова галерея. Литография. 20-е годы XIX века.

А вот с профессором Кошанским, который после болезни вернулся в Лицей, у Пушкина нередко бывали стычки.

Еще до болезни Кошанского Пушкин и Дельвиг подсмеивались над старомодными литературными вкусами профессора словесности, его любовью к высокопарным и трескучим фразам.

Как-то Илличевский подал профессору оду. Называлась она «Освобождение Белграда». Говорилось в ней о том, как напали печенеги на Белгород киевский и как жителям удалось избавиться от напасти. Кошанский прочитал эту оду и внес свои поправки. Что же он исправил? Выражения простые и ясные заменил тяжеловесными и высокопарными: «двенадцать дней» изменил на «двенадцать крат», «колодцы выкопав» на «изрывши кладези», «напрасно» на «тщетно», «площади» на «стогны», «говорить» на «вещать».

Такие поправки возмущали Пушкина и Дельвига. Высокопарность, неестественность их смешили и отталкивали. Кошанский поучает, критикует, а сам? Им хотелось показать профессору, как смешны его собственные поэтические творения. Они только ждали удобного случая, и случай представился.

У управляющего Царским Селом графа Ожаровского умерла жена. Кошанский знал графиню и написал на ее смерть чувствительные стихи по всем правилам пиитики. Назывались стихи «На смерть графини Ожаровской». Прочитав их в журнале, друзья вволю потешились, а Дельвиг, не долго думая, принялся за пародию. Он назвал ее «На смерть кучера Агафона». Агафон Ефимов был лицейским кучером.

Кошанский сетовал о кончине графини:

Дельвиг оплакивал кучера Агафона очень смешно и очень похоже на Кошанского:

Что и говорить, литературные вкусы профессора и его учеников были очень различны. За год отсутствия Кошанского разность еще увеличилась. И вот, вернувшись в Лицей, познакомившись с новыми стихами Пушкина, Кошанский сурово критиковал их за легкомысленность содержания, небрежность отделки, несоблюдение установленных правил.

Пушкин был задет. На придирчивую критику, назойливые поучения ответил стихотворением «Моему Аристарху».

Он не назвал Кошанского Зоилом, как называли тогда критиков несправедливых и злобных, а назвал уважительно — Аристархом. Аристарх был известен в Древней Греции как добросовестный и строгий ценитель поэзии. Тем не менее советы своего ученого Аристарха Пушкин начисто отвергал.

По мнению Кошанского, поэт должен трудолюбиво отделывать свои стихи, всячески украшать их, писать о «высоком», «парить». А по мнению Пушкина, поэт должен быть беспечен и весел, не потеть над стихами, писать о том, что приятно и радостно. А тот, кто потеет над стихами, не поэт, а унылый ремесленник, который «высиживает» свои стихи: «сидит, сидит три ночи сряду и высидит трехстопный вздор».

Пушкин уверял своего Аристарха, что и послание к нему написал безо всякого труда, нежась в постели, «вполглаза дремля и зевая».

Это было написано, конечно, в задоре, в пылу полемики и мало соответствовало действительности. И над посланием «Моему Аристарху», и над другими стихами Пушкин работал, работал упорно. На рукописи стихотворения «Моему Аристарху» немало исправлений и переделок.

Но Пушкину исполнилось уже шестнадцать лет, он был не ребенок и прекрасно понимал, что ему нравится, а что не нравится. Он не хотел писать так, как учил Кошанский, и вообще не желал, чтобы его школьнически поучали, водили на помочах. Он твердо отстаивал свою самостоятельность. И это относилось не только к Кошанскому, но и ко всем другим. Даже к поэту Батюшкову, которого считал одним из своих учителей.