Писать
стихи Пушкин начал рано. Едва ли не в четырехлетнем возрасте. Среди
московских легенд о Пушкине есть одна, связанная с сельцом Захарьино, в
сорока километрах от Москвы, принадлежавшем родственникам Надежды
Осиповны. Здесь Пушкин почти ежегодно, вплоть до переезда в Петербург
для учебы в Лицее, проводил лето. Так вот, если верить фольклору, на
некоторых стволах берез в том сельце долгое время сохранялись
«вырезанные надписи», сделанные будто бы рукой самого Пушкина. По
легендам, это — его самые ранние стихи. Забегая вперед, скажем, что
суеверие, к которому был необыкновенно склонен Пушкин, распространялось
не только на его жизнь, но и на творчество. Долгое время Пушкин носил
сердоликовый перстень, подаренный ему Елизаветой Ксаверьевной
Воронцовой. Пушкин считал этот перстень талисманом и «соединял с ним
свое поэтическое дарование». Только «с утратой его могла утратиться в
нем и сила поэзии». И действительно, впервые свой талисман Пушкин снял с
пальца за несколько часов до кончины. Он отдал перстень Владимиру Далю. Пушкин,
как явление культуры, возник не на пустом месте. Русская литература к
началу XIX века имела за своими плечами солидную историю от Ломоносова
до Державина и богатый опыт барокко, романтизма и классицизма. Известно,
что Пушкин искренне восхищался Державиным. В его первых поэтических
опытах легко заметить откровенное подражание этому крупнейшему
представителю русского классицизма в поэзии. Можно с уверенностью
сказать, что поэзия Державина вдохновляла Пушкина. Правда, подражание
длилось очень недолго, но не сказать об этом нельзя, тем более так
случилось, что именно Державин благословил Пушкина на творчество. Пушкин
благословение принял с благодарностью. Его знаменитые, ставшие
хрестоматийными, строчки: «Старик Державин нас заметил, и в гроб сходя,
благословил», были искренней данью уважения к престарелому патриарху
русской поэзии. Чтобы
до конца понять, какое значение для русской и мировой культуры начала
XIX века являло собой имя Державина, приведем цитату из депеши
вюртембергского посла в Санкт-Петербурге князя Христиана
Гогенлоэ-Кирхберга своему правительству. Речь в отчете посла идет как
раз о том переводном экзамене в Лицее, на котором присутствовал
Державин: «По этому случаю его [Пушкина] приветствовал в качестве поэта
старик Державин, бывший министр, лирические произведения которого
ценятся русскими гораздо выше таких же произведений Ж. Ж. Руссо.
Особенно славится его ода „Бог", величественное произведение, которое
китайский император повелел перевести на китайский язык и вывесить на
стене своего дворца, чтобы постоянно иметь его перед глазами». Кстати,
восторг Державина пушкинскими стихами случайным не был. Несмотря на
престарелый возраст, Державин хорошо понял, с чем столкнулся на
переводных экзаменах в Лицее. Несколькими часами позже, на обеде у
министра просвещения графа А. К. Разумовского, на котором присутствовал
отец Пушкина, хозяин, обращаясь к нему, заметил: «Я бы желал образовать
сына вашего в прозе», на что неожиданно оживившийся Державин,
«вдохновленный духом пророчества», обращаясь ко всем, воскликнул:
«Оставьте его поэтом!» Г. Р. Державин Державин
происходил из древнего татарского рода. Его предок мурза Багрим покинул
Орду еще в XV веке, во времена великого московского князя Василия
Темного. Фамилия Державин происходит от прозвища внука этого мурзы —
Державы. Державин гордился своим происхождением. Известно, что в 1783
году свою оду «К Фелице», напечатанную в «Собеседнике», он подписал:
«Татарский мурза, издавна поселившийся в Москве, а живущий по делам в
Санкт-Петербурге». Гаврила
Романович родился в татарском селении, недалеко от Казани. В 1762 году
начал службу солдатом, а затем стал офицером лейб-гвардии
Преображенского полка. Участвовал в так называемой «революции 1762
года», в результате которой на русский престол взошла Екатерина II. В
течение двух лет служил статс-секретарем императрицы. Затем занимал ряд
других важных государственных постов. Державин
по праву считается лидером русской поэзии XVIII века. Однако с
появлением в литературе Пушкина, Баратынского и их круга значение
Державина резко снизилось. Его риторические оды на дни восшествия
монархов и по поводу других важных государственных событий, традиция
которых восходит к середине XVIII века, в начале XIX столетия вызывали
снисходительные улыбки и откровенное раздражение представителей новейшей
школы в поэзии. Хрестоматийный эпизод с величественно «сходящим в гроб»
патриархом на переводных экзаменах в царскосельском Лицее в фольклоре
окрашен откровенной иронией. Если верить легендам, выпускники Лицея,
услышав шаги приближающегося кумира, высыпали на лестницу, благоговейно
затаив дыхание и пытаясь запечатлеть в памяти каждое движение великого
поэта. И каково было их разочарование, когда они услышали из уст мэтра
нетерпеливый вопрос, где здесь отхожее место. Да,
эпоха Державина и вправду уходила в прошлое. Это хорошо чувствовали
представители как старого, так и нового поколения. Понимал это и сам
Державин. На том же переводном экзамене, если верить фольклору, после
того как из уст Пушкина прозвучали двусмысленные строчки: Навис покров угрюмой нощи На своде дремлющих небес. Гавриил Романович будто бы обиженно воскликнул: «Я не умер!» В
конце XVIII столетия вокруг Державина сложился дружеский круг
литераторов, членом которого был А. Н. Оленин. А в начале следующего
века тот же Оленин уже позволял себе критику в адрес стареющего мэтра.
Рассказывают, что однажды, услышав об очередном выпаде против него,
Державин так разгорячился, что лично пришел к Оленину для выяснения
обстоятельств. Он, как мальчишка, бросился в бой, защищая свои стихи. У
Оленина это вызвало даже некоторое замешательство, на что Державин будто
бы примирительно ответил: «Помилуй, Алексей Николаевич, если я от них
отступлюсь, то кто же их защитит?» Между
тем подлинный вклад Державина в культуру настолько бесспорен, что
петербургское общество сочло безусловно справедливым включение Державина
в круг наиболее ярких представителей екатерининского века. Его
бронзовая скульптура вполне заслуженно включена в композицию памятника
Екатерине II в центре Петербурга. Ко
всему следует добавить, что Державин был первым, кто назвал Петербург
«Северной Пальмирой», сравнив его с одним из прекраснейших городов
первых веков нашей эры, поражавших воображение как древних
путешественников, так и современных археологов величественной красотой
общественных зданий и четкой регулярной планировкой улиц и площадей. На
протяжении трехсот лет Петербург сравнивали с многими древними
прославленными городами. Его называли «Новым Римом», «Северной
Венецией», «Русскими Афинами», «Снежным Вавилоном», «Вторым Парижем», но
сравнение с древней Пальмирой оказалось наиболее созвучным его
величественному царскому облику. И в этом несомненная заслуга Гаврилы
Романовича Державина. Державин
умер в 1816 году, за год до окончания Пушкиным Лицея. Дату можно
считать символичной: заканчивался один век русской литературы и
начинался другой. Переход отечественной литературы из одного состояния в
другое сопровождался острой литературной борьбой, одним из активнейших
участников которой стал юный Пушкин. Еще в 1811 году по инициативе
поэта, министра народного просвещения и президента Академии наук
адмирала А. С. Шишкова было основано общество «Беседа любителей русского
слова». Его работа сводилась к охране русского языка и литературы от
всяких новшеств, в том числе от «засорения» языка иностранными словами.
Члены этого общества всерьез считали, что русские «гляделки» и
«мокроступы» лучше иноземных «очков» и «галош». Аничков мост. Петербург. М.-Ф. Дамам-Демартре. 1813 г. В
1815 году для борьбы с «шишковистами» передовые писатели того времени
создали общество «Арзамас», в него равноправным членом вошел лицеист
Пушкин. Его вклад в борьбу с охранителями широко известен по написанной
им эпиграмме на трех, наиболее активных членов «Беседы»: Угрюмых тройка есть певцов: Шихматов, Шаховской, Шишков. Уму есть тройка супостатов: Шишков наш, Шаховской, Шихматов. Но кто глупей из тройки злой? Шишков, Шихматов, Шаховской! История
возникновения литературного общества «Арзамас» восходит к премьере
комедии Шаховского «Урок кокеткам, или Липецкие воды», в пьесе под
фамилией Фиалкина осмеивался Жуковский и его поэзия. Друзья поэта
ответили на этот выпад градом убийственных эпиграмм. Тогда же один из
будущих основателей «Арзамаса» граф Д. Н. Блудов, находясь в
Нижегородской губернии и проезжая уездный городок Арзамас, вздумал
изобразить в стиле «Беседы» и Шаховского, и всех его почитателей. Пьеса
называлась «Видение в некоей ограде». Она-то и объединила всех
сторонников карамзинского направления в литературе против Шишкова и его
«Беседы». Так, в 1815 году возникло «Арзамасское общество безвестных
литераторов». Этот провинциальный город славился на всю Россию своими
жирными гусями. Эмблемой общества стал знаменитый арзамасский гусь.
Поеданием жареного гуся заканчивалось каждое заседание общества. Все
участники «Арзамаса» имели прозвища, взятые из поэм Жуковского. Пушкина
называли «Сверчком». «Арзамас» просуществовал недолго. Он прекратил
свою жизнь в 1819 году. Но оставил свой след как в истории русской
литературы, так и в жизни самого Пушкина. Весной
1819 года в Петербурге появилось другое литературное общество —
«Зеленая лампа». Название общества произошло от лампы зеленого цвета,
висевшей в доме Н. В. Всеволожского, где проходили заседания. Эта лампа
стала эмблемой общества. Эмблема имела глубокий общественно-политический
смысл: лампа ассоциировалась со светом, а зеленый цвет, как известно,
является цветом надежды. Изображение лампы было и на кольце, которое
носил каждый участник общества. На
протяжении всей послепушкинской истории общественной жизни Петербурга
роль и значение «Зеленой лампы» оценивались по-разному. Многие считали
собрания у Всеволожского «оргиями и забавами веселящейся молодежи».
Например, Кюхельбекер на следствии по делу декабристов признался, что
его приглашали вступить в «Зеленую лампу», но он отказался по причине
«господствующей будто бы там неумеренности в употреблении напитков».
Другие считали заседания «Зеленой лампы» «полностью соответствующими
духу декабристского общества „Союз благоденствия"». Самые решительные и
непримиримые требовали отличать вечера Всеволожского от заседаний
«Зеленой лампы». Тем самым признавались и «неумеренность в употреблении
напитков», и молодежные «оргии и забавы», тем не менее перемежавшиеся
серьезными заседаниями. Советским историкам очень хотелось видеть
активного члена этого общества Пушкина более непримиримым политическим
деятелем, нежели обыкновенным 20-летним юношей, только что вырвавшимся
на свободу после шестилетнего заточения в стенах Лицея. Послушайте, что
говорит об этом он сам: Во цвете лет свободы верный воин, Перед собой кто смерти не видал, Тот полного веселья не вкушал И милых жен лобзаний не достоин. Участие
Пушкина в заседаниях «Зеленой лампы» по времени совпало еще с одним
важным литературным явлением. Пушкин начинает работать над поэмой
«Руслан и Людмила», а следовательно, обращается к фольклору. В нашем
контексте этот факт творческой биографии поэта особенно важен. Фольклор
наряду с античной литературой и библией становится еще одним источником,
питающим его поэзию. Этот источник Пушкин находил в детских
впечатлениях от общения со своей няней Ариной Родионовной Яковлевой,
более известной в истории как просто Арина Родионовна. Кстати,
правильное имя няни Пушкина — Ирина, или Иринья. Так она значится в
ранних документах. Да и с ее фамилией не все так просто. Яковлевым, или
точнее Родионом, сыном Якова звался отец Арины. Дочь же во всех
известных документах называется не иначе как Арина Родионовна, то есть
Арина дочь Родиона. Скорее всего, только в 1820-х годах, когда,
благодаря поэту, имя-отчество пушкинской няни стало широко известно в
литературных и читательских кругах, появилось первое общее упоминание
фамилии, имени и отчества — Арина Родионовна Яковлева. Арина
Родионовна — крепостная графа Ф. А. Апраксина, а после приобретения
Суйды Ганнибалом — крепостная бабушки поэта М. А. Ганнибал. В 1799 году,
в год рождения Пушкина, она получила «вольную», но добровольно осталась
няней в семье поэта. Она была одним из самых ярких представителей
низовой культуры, хранителем, или, как говорят в науке, носителем
фольклора. Арина Родионовна всю свою жизнь, рассказывая Пушкину легенды и
предания, служила неиссякаемым источником его вдохновения. Как в том
анекдоте, который не то пересказала, не то придумала неистощимая Фаина
Георгиевна Раневская: Мальчик сказал: «Я сержусь на Пушкина, няня ему
рассказывала сказки, а он их записал и выдал за свои», хотя школьный
фольклор, извлеченный из сочинений и устных ответов на уроках,
утверждает обратное: «Арина Родионовна очень любила маленького Сашу и
перед сном читала ему „Сказки Пушкина"». Между
тем, прижизненных легенд о самой Арине Родионовне нет. Это и понятно.
Она вела тихую, скромную, домашнюю жизнь, определенную ей судьбой. И
хотя Пушкин не однажды напрямую обращался к ней в своей поэзии и не раз
отразил ее в художественных образах, петербургским фольклором она
замечена не была. Последние
годы Арина Родионовна жила в Петербурге, в доме сестры Пушкина Ольги
Сергеевны, которая вызвала ее из села Михайловского. Скончалась она в
1828 году, в возрасте 70 лет, от старости. В метрической книге
Владимирской церкви, в графе «Какою болезнию» так и сказано:
«Старостию». Долгое время место захоронения Арины Родионовны было
неизвестно. Некоторые считали, что прах ее покоится в Святогорском
монастыре, недалеко от могилы Пушкина, другие были уверены, что ее
погребли в Суйде, рядом с могилами родичей, третьи утверждали, что няня
Пушкина нашла последнее упокоение в Петербурге, на Большеохтинском
кладбище. Но во всех случаях, как утверждают и те, и другие, и третьи,
могила Арины Родионовны, к сожалению, утрачена. В
1937 году Ленинград широко отмечал столетнюю годовщину со дня гибели
поэта. В рамках подготовки к юбилею устанавливались памятники поэту и
переименовывались улицы и площади городов. Среди прочего переименовали и
Евдокимовскую улицу в Ленинграде. Она проходила вблизи Большеохтинского
кладбища. Ее назвали Ариновской, в память о няне Пушкина. Оказывается, в
то время жила легенда о том, что Арина Родионовна была похоронена на
этом кладбище. Среди петербуржцев ходили смутные «воспоминания о кресте,
могильной плите и камне» с надписью: «Няня Пушкина». Причем это,
кажется, единственный случай, когда фольклор получил официальный статус.
На мемориальной доске, установленной на Большеохтинском кладбище еще в
столетнюю годовщину смерти Арины Родионовны, в 1928 году, было высечено:
«На этом кладбище, по преданию, (выделено нами — Н. С.)
похоронена няня поэта А. С. Пушкина Арина Родионовна, скончавшаяся в
1828 году. Могила утрачена». Это странным образом согласовывалось со
скорбными строчками современника Пушкина поэта Языкова; узнав о кончине
Арины Родионовны, он написал чуть ли не пророческие строки: Я отыщу твой крест смиренный Под коим меж чужих гробов, Твой прах улегся, изнуренный Трудом и бременем годов. Отыскал
или нет поэт Языков могилу Арины Родионовны, не известно, но сама
мемориальная доска, провисев некоторое время на Большеохтинском
кладбище, перекочевала на Смоленское. Ее укрепили на внутренней стене
въездной арки на кладбище. Теперь текст, высеченный на доске, и без того
звучавший не очень внятно, стал относиться к Смоленскому кладбищу.
Правда, одновременно с этим родилась новая легенда. Согласно ей, в
1950-х годах Смоленское кладбище будто бы собирались закрыть и на его
месте создать парк. Тогда-то и повесили доску. Якобы специально, чтобы
кладбище не трогали. Люди верили в силу священной неприкосновенности
всего, что так или иначе связано с именем Пушкина. Ныне легендарная
мемориальная доска хранится в Литературном музее Пушкинского дома. А
могила Арины Родионовны Яковлевой так до сих пор и не найдена. |