Уже в глубокой древности люди задавались вопросом: как создался язык? В «Книге Бытия», священной книге древних евреев, составленной около трех тысяч лет назад, говорится, что Бог назвал светлое время днем, а темное — ночью. И назвал Бог голубой свод над нами небом, сушу — землей, а множество воды — морем. А затем привел к первому человеку, Адаму, всех зверей полевых и всех тварей лесных и всех птиц небесных, и Адам дал им имена.

«И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым (Быт. 2:20)».

«Веды», еще более древняя священная книга индусов, сохранила нам гимн богине по имени Вач: слово вач того же корня, что наше старое и областное вякать в значении говорить. Эта богиня создала язык и рождает в людях способность говорить.

А Евангелие от Иоанна даже начинается с того, что «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог (Иоан. 1:1)». Так удивительно было людям явление речи и языка. Видимо не зная, как объяснить происхождение и природу языка, они приписывали его изобретение богу или первому человеку.

Таким же образом и происхождение земледелия, и приручение животных, и добывание огня, и изобретение музыки, и происхождение письма, и ряда других явлений культуры приписывались в древности богам. Древние египтяне считали таким учителем и благодетелем человечества своего бога Тота, древние греки — мифического Кадма или титана Прометея.

Но языков было много. И богов тоже. У каждого народа был свой язык и свой бог. Да и вообще язык не изобретение, его нельзя придумать раз навсегда. Это стало ясно уже древним египтянам, и древним индусам, и древним грекам. Думали, напротив, что способность речи заложена в самой природе человека, врождена ему, как потребность есть или ходить.

Есть легенда, что египетский фараон Псамметих (VII век до нашей эры) захотел однажды узнать, какой язык был первоначальным — египетский ли, греческий или еще какой-нибудь. И вот он велел вырастить двух младенцев так, чтобы они не слышали человеческой речи, и посмотреть, на каком языке они заговорят. Детей поручили воспитывать немому пастуху. Прошел год или два. И вот однажды, когда пастух, по обыкновению, пригнав своих коз, принес детям молока и хлеба, они протянули к нему ручонки и произнесли будто бы слово бе-кос. Об этом доложили царю. Царь велел узнать, в каком языке существует такое слово? Оказалось, было такое в фригийском языке, и значило оно хлеб. И решили, что фригийцы, народность Малой Азии, самый древний народ и фригийский язык самый исконный.

На самом деле было, конечно, не то. Просто дети, не слышавшие никогда ничего, кроме блеянья коз, когда пастух пригонял их домой, естественно связывали этот звук бе, бе, с молоком, которое они вскоре после этого получали. Это было, следовательно, не фригийское, а просто козье «слово».

Подобный же опыт произведен был, говорят, знаменитым Бабуром, правнуком Тимура, ханом Самаркандским и завоевателем Индии (в начале XVI века). И в этом случае дети, содержавшиеся со дня рождения в полнейшей изоляции, оказались тоже неспособными к членораздельной речи.

Известны также случаи, когда ребенок, заблудившись, вырастал один, как всем известный Маугли, маленький индус в повести Р. Киплинга. Так, рассказывают о шотландском мальчике, который вырос совершенно один среди полудиких овец в горах. Это было в середине XVII века. Когда через несколько лет его нашли, он оказался совсем одичавшим. По рассказу очевидца, голландского врача, мальчик не имел речи и даже человеческого голоса, а только блеял, как овца. То же рассказывали о мальчике, потерявшемся в лесу в Литве в конце XVI века и выросшем будто бы среди медведей. Когда его нашли, ему было лет двенадцать. Он тоже был совсем дикий и только рычал по-медвежьи. Его удалось, однако, привести в человеческий вид и научить говорить. Теперь мы знаем, что действительно ребенок от природы способен только кричать и лепетать. Дети, которые родятся глухими, оставались непременно и немыми (теперь их умеют, впрочем, учить произносить слова). Не слыша человеческого голоса, человеческой речи, они не могут научиться говорить. Ребенок способен научиться речи, только подражая старшим. И он усваивает тот язык, на котором говорят с ним окружающие. Какой бы народности ни был младенец — будь то французик, китайчонок, негритенок или эскимосик, но если он будет расти в русской семье, он станет говорить только по-русски.

Язык, следовательно, есть явление культурное, как письмо, обычай, обряд, государство, право, искусство и вся цивилизация в целом. Как и вся культура, язык создан людьми. Но как? На это нелегко ответить. Хотя люди задумывались над этим в течение трех тысяч лет и уже две тысячи лет тому назад, к началу нашей эры, пришли к правильному ответу, но ответ этот еще до сих пор далеко не точен.

Римский философ-материалист Лукреций в своей знаменитой поэме «О природе вещей», написанной в середине первого века до нашей эры, очень дельно возражал против мысли, будто язык изобретен был когда-то каким-то гениальным человеком.

Совершенно справедливо возражали тогда же и против мнения, будто язык человеческий создан самой природой.

— Природа дает только материал. Нельзя же рассуждать так: дверь деревянная, дерево создается природой, следовательно, дверь создана природой.

Наконец, греческий историк Диодор уже в начале нашей эры в общем верно понимал, как должна была возникнуть человеческая речь.

Первые люди вели звериный, бродячий образ жизни, рыская в поисках скудной и жалкой пищи и находясь под непрерывной угрозой нападения хищных зверей. В одиночку они не могли ни добыть мясной пищи, ни поддержать огонь, ни отбиться от хищников. Голод и страх побудил их к объединению и взаимопомощи, следовательно, к общению и сотрудничеству. Отсюда и возникла речь. Сначала это были бессвязные звуки, но мало-помалу, благодаря постоянному упражнению, они всё более и более приспособляли их к своим нуждам и стали способны выражать свои чувства и мысли в понятных для других словах.

Но как же именно создавалась речь, как образовалось слово? Эта загадка казалась столь же неразрешимой, как знаменитые задачи по изобретению вечного двигателя и по построению квадратной площади, равной площади круга. Более ста лет назад французская Академия наук даже публично объявила, что будет оставлять без рассмотрения все работы, посвященные этим вопросам.

Однако языкознание сделало за это время огромные успехи. Исследованы все европейские языки и большинство внеевропейских, в том числе и самых отсталых народностей, изучено развитие речи детей, аппарат речи и его расстройства. Специально о происхождении языка написана добрая сотня книг, а статей много больше.

Было выдвинуто несколько гипотез о происхождении речи.

Одна предполагала, что первые слова возникали звукоподражательно. Первобытный человек, чтобы сообщить, что видел быка, строил себе рога и подражал мычанью. Действительно, во всех языках имеется много звукоподражательных слов: трах, хлоп, шлеп, треск, звон, звук, шум, гул, топот, грохот, хохот, визг, лязг, чихать, кашлять, фыркать, бормотать, рычать, блеять, мычать, чирикать, жужжать, журчать, писк, свист, шелест, гудеть, шуршать и много других. Как раз наше бык, греческое бус, древнеиндийское гаух, а также немецкое ку (Kuh) и английское кау (cow), которые означают корова, восходят, вероятно, к мычанью. Кукушка, кряква, сорока, перепел, по-видимому, названия звукоподражательные.

С другой стороны, с маленькими детьми разговаривают именно на таком языке: собака — гав-гав, ходить — топ-топ, часы — тик-так. Эту теорию назвали «теорией гав-гав». Она верна лишь отчасти и совершенно недостаточна для объяснения происхождения языка в целом.

Правда, мы, наверное, уже не угадываем звукоподражания во многих случаях, так как слова могли сильно измениться в своем значении и произношении. Когда-то звукоподражательными были, конечно, такие слова, как бубен, дуда, свирель, гудок, гусли. Но даже цыпленок и хворост (сравните хрустеть), и хрящ, хлестать, хрупкий, и даже хлопоты, капать, глагол (из гол гол), можно думать, произошли от звукоподражания.

Звукоподражание притом было не механическим. Наше ржать далеко не воспроизводит — на наше ухо, конечно! — того своеобразного звука, который издает конь. И названия этого животного — конь, лошадь, латинское кабаллус, древние формы эквус, гиппос, ашьва, эпо, аппа тоже очень далеки от «ржанья». Германское вихон и латинское хиннире (ржать) звучат опять совсем иначе.

Поэтому невозможно предполагать, что язык мог создаться из одних звукоподражаний. Шумы и звуки играли гораздо меньшую роль, чем зрительные впечатления. В речи младенца звукоподражание тоже занимает мало места. Главное же, что множество важнейших фактов и явлений природы, жизненных нужд человека и действий не производит никакого шума, — ни солнце, ни ночь, ни холод и тепло, ни растительная пища, ни голод и жажда, ни части тела, ни цвет, ни направление, ни большинство человеческих действий.

Другие ученые предполагали, что речь возникла из непроизвольных выкриков, что первобытный человек создавал первые слова, передавая звуками свои ощущения. Мы и теперь говорим: «Ух, как высоко! Фу, какой противный! У, какой злой! Ого, какой храбрый! Брр, какой холод! Тьфу, вот досада! Аи, больно! Уф, наконец-то! О, это вы?!»

В этой теории есть также верные и интересные наблюдения, но ее последователи заходили слишком далеко, стараясь и происхождение речи и чуть ли не все богатство языка свести к этим первичным возгласам. Пытались доказать, что впечатления приятные передаются мягкими звуками, — например: белый, милый, ласка, любить, ясный, сладкий, солнце, весна, лето. И, напротив, неприятные впечатления выражаются низким у и грубыми звуками: ужас, угрюмый, грузный грустный, трудный, черный, жуткий, страшный, жесткий. Эта гипотеза получила прозвище «теории тьфу-тъфу». Бесспорно, конечно, что междометие тьфу возникло от выплевывания невкусного или неприятного. Несдержанные и невоспитанные люди и теперь еще фактически плюются с досады. Отдуваясь, вздыхая с облегчением, мы и теперь произносим уф. Непроизвольное дрожание губ могло создать не только междометие брр, но и стать основой слов трясти, трус, дрожать, трепет, быть в основе латинского фригор (холод), немецкого фрост (Frost) и его древних форм фруз, пруз, славянского мраз, мороз.

Другое движение языка и губ, вызванное отвращением, могло привести к словам мерзкий, мразь или дрянь, дрязги.

В корне раз-(разить, поражать, ражий, раз-два!) и рез-(резать) можно еще, пожалуй, ощутить напряжение как бы стискиваемых зубов при усилии, ударе. Ф. М. Достоевский чувствовал в слове ти-лиснуть (полоснуть ножом) выразительное движение — лингвисты называли это звуковым, или речевым, жестом. Известный знаток сценической речи Волконский учил актера произносить, чтобы выразить угрозу:

— А ты, быярин, зныешь ли…

Мы знаем, как люди «шипят» злобные слова, «цедят сквозь зубы», слышим, как голос делается хриплым от волнения, чувствуем, как у нас сжимается горло, стискиваются зубы, кривится рот. Первобытный человек был без сомнения гораздо возбудимее.

Название зуб во всех индоевропейских языках имеет зубной звук д — латинское дент, греческое одонт, санскритское данта, литовское дантис, ирландское дет, германское тант перешедшее в немецкое цан. И тот же звук составляет основу слова еда.

Замечено также, что в ряде славянских слов звук х как будто характеризует пренебрежительный смысл — хилый, хворый, худой, хромой, хиреть, хула, хлипкий; однако и хвала, и хороший, и холить, и хотеть — не имеют такого отрицательного значения.

Как видим, это путь еще более гадательный, так как в огромном большинстве случаев невозможно установить наличие в слове звукового жеста, а тем более угадать проявление ощущений первобытного человека.

И та и другая гипотеза более или менее верна только в том отношении, что помогает понять, откуда человек мог черпать материал для образования слов, каковы были источники речи. Но самого возникновения речи они объяснить не могут.

Многие животные способны издавать звуки. От усилия, возбуждения, боли, страха, злобы напрягаются дыхательные и горловые мышцы, и животное испускает писк, визг, шипенье, рев, смотря по тому, какой у него голос, — так же непроизвольно, как от напряжения других мускулов оно ощетинивается, скалит зубы, машет хвостом или бьет копытом о землю.

Это еще не речь. И из подобных непроизвольных голосовых движений речь не могла бы создаться.

Но животное не автомат. У него есть инстинкты, память, сообразительность — конечно в узких пределах его несложных потребностей, общих всей породе. У него есть уже нечто вроде семьи и общественности — логово, гнездо, рой, стадо, стая. В борьбе за существование — в добывании пищи, в самозащите, в выведении детенышей — это объединение играет огромную роль. Каждая порода вырабатывает здесь собственную тактику, обязательную для всех, свою организацию, свою дисциплину. Поступить иначе, чем прочие члены семьи или стаи, нельзя — непослушание грозит гибелью всему выводку, всему стаду. Вот тут-то, в этом отряде, связанном строжайшей дисциплиной, первичный непроизвольный крик — непосредственно проявление ощущения — становится средством тактики, орудием управления и воспитания, способом общения. Курица, найдя еду, клохчет от удовольствия — и цыплята бегут к ней. Она беспокойно кудахчет, увидев ястреба — и цыплята врассыпную прячутся кто куда. Если у нее нет цыплят, она не будет клохтать и кудахтать. Непроизвольный крик жадности или испуга обращается в целесообразный сигнал, призыв, приказ, в стадный акт. Это уже зачатки речи.

Птицы в стае оживленно чирикают — они не сообщают ничего друг другу, но они общаются между собой, — это тоже стадный акт.

У каждой породы животного есть как бы свое «слово» — муу, мээ, мяу, гав и так далее. Оно выражает различные чувства, звучит в разных случаях по-разному.

Высшие породы обезьян — наиболее развитые представители животного мира. И потребности, и способности, и поведение их разнообразнее и сложнее. Поэтому и учеба у них дольше. Львенок, волчонок, теленок, щенок уже к двум годам способны к самостоятельному существованию. Обезьянышу нужно для воспитания вдвое больше времени. Поэтому и стадная связь, и организация у обезьян гораздо крепче и развитее, и выражение чувств гораздо богаче и разнообразнее.

Шимпанзе способен плакать и смеяться, дразнить и обижаться, забавляться и скучать, приходить в восторг и в отчаяние, любопытствовать и подражать, усердно заниматься интересующим его делом.

И «словарь» обезьяны значительно больше — уже десятка два различных «слов».

Так, хагк-кауг-гуаггак выражает удовольствие или предвкушение удовольствия и связано очевидно с глотательными движениями (у обезьяны «текут слюнки»); хем-хем — довольное кряхтенье, особенно при перелетах с дерева на дерево, связанное, вероятно, с замиранием сердца и задержкой дыхания; кухи-киг-хииг — смешок радости; оок-окуг — испуганное оханье; превт-превт — губные звуки, вроде нашего тпру, производимые во время игры; круг-крууг — недовольное ворчанье; кок-кук-хуук — выражение гнева (с сдавленным горлом и стиснутыми зубами); куи-и-и — визг восторга, радостный призыв (ставший в Полинезии окликом вроде нашего ау!); туиввг — жалобный призыв.

Нужно оговориться, что эти возгласы наблюдались у одиночной обезьяны, несколько прирученной; стадные возгласы обезьяны на воле не изучались. Но конечно их должно быть еще больше.

Но только в человеческой орде подобные зачатки речи могли получить дальнейшее развитие. Все животные, включая обезьян, хорошо приспособлены к окружающей их природе и обстановке. Каждая порода достигла некоторого специфического совершенства в строении тела (включая и средства нападения и защиты) и в организации накопленных наследственно рефлексов (двигательных реакций на внешние впечатления и воздействия) соответственно условиям ее жизни. Вся деятельность животного сводится к поискам съедобного да подходящих мест, чтобы укрыться от опасности и непогоды (некоторые, впрочем, умеют рыть себе норы и складывать гнезда). Для этой несложной деятельности им достаточно собственных природных средств — лап и челюстей. Поведение животного, его тактика, является поэтому более или менее застывшей системой привычных действий. Рассудок только контролирует ход и связь рефлексов и вмешивается в игру только в случаях, выходящих из рамок обычного и привычного. Напротив, уже для предка человека, обезьяночеловека, условия существования были гораздо менее определенными и обеспеченными. Он вынужден был постоянно спускаться с деревьев на землю в поисках пищи, а может быть и выселяться из леса на открытое место (вероятно предгорное), сочетая в себе, таким образом, лазающее существо с ходящим. Но на земле он оказывался безоружным, беззащитным и беспомощным против сильных и быстрых четвероногих хищников, а лесная наследственная стадная тактика была уже недостаточна в его новых, наземных условиях существования, более разнообразных и переменных. Поэтому весь механизм его поведения должен был естественно все более развивать способности к выбору и комбинированию действий, развивать сообразительность, давшую возможность вырабатывать тактику более свободную, более гибкую, более сложную и универсальную. Это происходило в непосредственной связи с превращением обезьяночеловека из четверорукого животного в двуногое-двурукое: стоячее положение освобождало череп от давления шейных мускулов, давая возможность развитию мозга, освобождало передние лапы, делая их исключительно органом хватания, освобождало тем самым от этой функции рот. Это чрезвычайно расширяло круг деятельности, делало ее многообразнее и сложнее.

Особенно важным стало постоянное использование отдельных элементов природы в качестве орудия. Обезьяна способна при случае схватить сухую ветку, чтобы сбить или зацепить ею орех, или разбить его камнем, — но только, когда ветка или камень налицо, тут же, в одном поле зрения с орехом. И тем менее она способна запастись палкой или камнем, отправляясь на поиски пищи, — да ей и нечем было бы их держать — лапы ей нужны для передвижения по деревьям, а рот для хватания пищи. Уже обезьяночеловек, ставший преимущественно ходячим существом, освободил передние лапы только для хватания и смог постоянно пользоваться орудием. А применение орудия в свою очередь открывало огромные возможности действия, более разнообразные и более специальные.

Понятно, что для усвоения новой, более сложной и гибкой тактики и специально для усвоения новых сноровок нужно было длительное воспитание и более постоянная и тесная связь старших и младших, а это вынуждало к большей оседлости и вело к зачаткам «хозяйства», к рудиментам жилья, к более развитым формам общности. Все это, конечно, влекло за собой и развитие средств общения — жеста и возгласа. Так из обезьяньего стада образуется человеческая орда.