Уж на что, казалось бы, исконное русское слово изба. И значило оно как будто всегда и всюду одно — крестьянское жилье. И, однако, это не так. Это слово имеет большую историю.
Оно усвоено было от нас степными кочевниками,
половцами уже в ХII-ХIII веках. Но означало оно тогда еще не жилой
деревенский дом, а баню. Эту важную вещь в древнерусском быту и
заимствовали от нас половцы, а жилая изба была им, кочевникам, ни к
чему. И первоначально это слово писалось истьба, истобка.
Так, киевский летописец, рассказывая о мщении
княгини Ольги древлянам за убийство мужа, Игоря, повествует, что
древлянских послов пригласили в «истобку», а когда древляне «влезоша и
начата ся мыти», то дверь заперли и баню подожгли. То же значение бани
имело это слово и в германских и романских языках, потому что баня
(парная) — изобретение античное и появилось в Европе вместе с римлянами.
Самое слово это даже не латинское, так как в основе его лежит греческое
туфос, его значение — жар, отсюда и термин тиф, который в народе называют горячка.
Но латинское слово означало собственно не помещение,
оборудованное, чтобы в нем париться, а вообще отопленное помещение, в
котором римляне нуждались на севере: в Италии отопление было не нужно.
То есть это помещение было снабжено печкой — до этого в Европе знали
только открытый очаг для приготовления пищи да кузнечный и
рудоплавильный горн. Естественно потому, что это слово у нас (и во всех
славянских языках) пришло к значению жилое помещение (в немецком оно означает комнату), а прежнее значение перешло на баню (латинское слово). Комната же называлась на Руси горницей (отсюда горничная), буквально — верхней (во втором этаже), или светлицей, то есть снабженной окнами, в противоположность темным сеням, клетям и чуланам.
Вот какое сложное и большое прошлое у нашей избы. Да
и не удивительно. Идея отопления и изобретение для этого закрытой печи
создало новую эпоху в истории быта.
Правда, изба была курная, без дымохода. И поэтому, когда, опять-таки в античном мире, изобретена была печь с дымоходом, каминос (отсюда наш камин), то латинское камината, буквально снабженная печкой, в свою очередь распространилось по Европе: во французском это слово так и означает еще печку с дымоходом и трубой, у нас — комнату, то есть то самое, что в более простом виде выражалось раньше словом изба.
Кто подумал бы, что доска не родное русское
слово? Трудно даже представить себе, как могло отсутствовать в языке
такое понятие. Но люди быстро привыкают к вещам. Не верится, что
картофель начал распространяться в России всего лет полтораста тому
назад, табак столетием раньше. А привычка к вещи переходит и на слово.
Доска к тому же очень старое заимствование.
Наконец, доска не такая простая вещь, как кажется на первый взгляд.
Чтобы сделать доску, надо иметь большую пилу, а между тем слово пила ощущается, пожалуй, как более новое, и самая вещь как более высокая технически, чем доска. Пила, впрочем,
тоже заимствованное слово. До этого важного изобретения доску заменял
тёс, расколотое пополам или обделанное топором бревно.
Наше доска, славянское дъска, это — греческое дискос, обозначавшее
металлический круг, диск, служивший для метательных упражнений, а также
и подставку, поднос. У германцев оно перешло к значению блюдо, а затем стол (Tisch). Такой же переход произошел с латинским словом табула (доска), во французском табль (table) — это доска и стол. У нас доска не получило значения стол, вероятно, потому, что в русском языке уже было свое слово стол, связанное с глаголом стелить. Можно заключить из этого, что первоначально слово стол означало скатерть, покрышку, как постель. По-видимому,
этим объясняется, что это слово означало в древней Руси не только стол,
но и кресло, а в особых случаях — местопребывание князя. Отсюда стольный град — Киев, столица, престол (трон) — как бы первоначальная степень стола.
Пушкин, объездивший пугачевские места, собирая
материалы для своей «Истории пугачевского бунта», передает, со слов
старой казачки, о забавной ошибке Пугачева, который, войдя в алтарь
церкви, сел на алтарный стол (в церковном словоупотреблении престол), сказавши: «Давненько я не сиживал на престоле».
Столь же удивительным производным, уже от слова доска, оказывается чан.
В этом случае сохранились в древней письменности и промежуточные формы тщан, тчан, щан, а также дощан (большая кадка) и доскан (ларь), досканец (табакерка, ящичек).
Наконец, возможно, что и наш стакан того же происхождения, как об этом свидетельствует старинная форма достокан.
Очень старым словом является товарищ — в старорусском языке оно означало соратника, соучастника похода или торгового путешествия. Товарищ образовано от товар, первоначальное значение которого — обоз, стан, а затем стадо и всё, добытое оружием или обменом, торгом.
Это слово восточное, может быть полученное еще от хазар. В тюркских языках оно означало караван, табун, имущество.
Прямым путем развилось значение однополчанина,
сожителя, члена одной артели, соучастника предприятия. Из последнего
вырос термин товарищество — в смысле торгового или промышленного предприятия, компании. Из косвенного значения спутник, которое
было в ходу уже в старину, например «боярин (такой-то) со товарищи»,
выработалась должностная дореволюционная терминология: товарищ министра, товарищ прокурора, то есть помощник, заместитель министра или прокурора.
Политическое значение слова товарищ развилось под влиянием европейского камрад, пошедшее от испанского камарада, что значило буквально камерный, то
есть солдат той же камеры (казармы). Это военное слово вошло в
солдатскую речь всей Европы уже в XVII веке. Французская революция 1789
года была, однако, штатской и прежде всего чисто политической — дело шло
об уничтожении феодальных прав и привилегий. Поэтому ведущим и
сигнальным понятием ее стало гражданин.
Речь французского двора и дворянства перед
революцией пестрела пышными феодальными титулами и чинами — господин
маркиз такой-то, граф такой-то, синьор такого-то имения и замка. Так у
Дюма Атос — граф де ла Фэр, синьор де Бражелон и т. д. Портос — барон дю
Валлон, синьор де Бросье и де Пьерфон. В обращениях имена
сопровождались титулами: ваша светлость, ваше сиятельство,
превосходительство, монсиньёр и т. д. На этом пышном фоне — вдруг такие
простые до суровости обращения, даже к главе государства, как гражданин Робеспьер, гражданин Бонапарт, — звучало мятежно и демократически.
Это демократическое движение было подхвачено и передовой русской интеллигенцией начала XIX века. Зазвучало восторженно и слово гражданин, собственно славянская форма нашего горожанина. Заговорили
о «гражданской добродетели», «гражданском мужестве». Последнее
стихотворение Рылеева озаглавлено «Гражданин». Сумасшедший император
Павел запретил употребление этого революционного слова в печати.
После Октябрьской революции гражданин стало официальным термином, заменившим сословные обозначения (и административные обыватель, житель). Но
в советской атмосфере, в советской жизни дело шло уже о неизмеримо
большем — о строительстве нового социалистического мира, то есть прежде
всего о новой организации и преобразовании труда. Какое же слово должно
было стать ведущим, как не товарищ? Оказалось, что этим словом
можно выразить прямее, сильнее и проще то крепкое творческое, дружеское и
ответственное отношение, которое должно было по-новому объединить между
собой трудящихся всего мира.
И замечательно, что в то время как Рылеев воспевал
гражданина, Пушкин с его чутьем русского языка первый, говоря о
революции, вложил политический смысл в новое слово, которому принадлежит
будущее:
Товарищ, верь: взойдет она.
Звезда пленительного счастья…
* * *
Наше старинное исполать тебе в смысле хвала, спасибо звучит
торжественно. Так и кажется, что его произносили медленно и важно
московские бояре с окладистыми бородами, в длинных тяжелых кафтанах и
высоких шапках и при этом низко кланялись поясным поклоном, касаясь
рукой земли. Выражение это часто встречается и в былине, и в народной
поэзии. В знаменитой разбойничьей песне «Не шуми, мати зеленая
дубравушка» царь говорит захваченному, наконец, разбойнику:
Исполать тебе, детинушка, крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать.
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середь поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной!
уж, казалось бы, истинно русское слово. И тем не менее это слово — греческое выражение ис поллá эти, дèспота, что значит на многие лета(здравствуй), владыка. Этими
словами хор приветствовал выход митрополита или архиерея в церкви.
Употреблялись они при провозглашении многолетия. Часто слыша этот
возглас в торжественных случаях, естественно было, не понимая греческих
слов, усвоить его, как выражение торжественного привета, прославления.
Пожалуй, еще интереснее происхождение слова куролесить, тоже,
казалось бы, совсем народно-русского. Его значение — вытворять такое,
что грозит кончиться бедою. В старину говорили также куролесить в смысле вести себя странно, нелепо, и куролесом называли
взбалмошного, сумасбродного, шального человека. Эти выражения возникли,
как это ни странно, тоже из греческого церковного возгласа кирие элèйсон (господи помилуй), которым отвечает хор на молитвы дьякона.
Чем объяснить такой переход значения? Но перехода и
не было, просто слову был придан совсем новый смысл. При богослужении на
греческом языке нередко бывало, конечно, что певчие, не понимая слова,
путались и сбивались с тона и ритма и пели не в лад, особенно, когда
участвовало два полухория, стоявшие на противоположных крылосах; крылос — тоже переделанное греческое клирос (причт), осмысленное как крыльцо. Недаром греческое катавасия — схождение полухориев с крылосов на средину церкви — стало значить у нас суматоха, кутерьма.
Куролесить означало тоже производить сумятицу. На церковное происхождение указывает и поговорка «поет куролесу, а несет аллилуйю».
Но кроме церковной обстановки, была и историческая. Возглас кирие элейсон употреблялся в старину в качестве боевого клича при нападениях и вылазках. Отсюда старинное куролеса, означающее, по-видимому, разбойничью песню, судя по поговорке «идут лесом и поют куролесом». Таким образом, куролесить должно было означать первоначально нападать врасплох, производить смятение, причинять беду.
Любопытный случай представляет и наше шарманка. Старинная немецкая песенка, начинавшаяся словами шарманте Катарина (Scharmante
Katharine), входила в состав пьес, исполнявшихся этими музыкальными
инструментами, и «Прелестная Катерина» даже обычно стояла первым
номером. Scharmante, первое слово песенки, и стало названием инструмента. В польском языке в том же значении шарманка усвоилось
второе слово той же песенки, очевидно потому, что первое слово было
непонятно, второе же было имя — и шарманка получила название катерника. |