«Русский язык мы портим. Иностранные слова употребляем без надобности. Употребляем их неправильно»... 

Прошла сотня лет с момента написания этих знаменитых слов, а русский язык продолжает засоряться ненужными иностранными словами.

Как же происходит этот процесс? И почему происходит? Попробуем разобраться.

В русском языке, как, впрочем, и в любом другом, есть много слов иностранного происхождения. Это вполне естественно. Развиваясь в течение столетий в экономическом и культурном общении русского народа с другими народами (как находящимися ныне в пределах нашей родины, так и с зарубежными), наш язык впитал в себя большое количество слов нерусского происхождения, — слов, понятных всем, общеупотребительных и прочно вошедших в речь нашего народа.

Очень многие такие слова давно стали международными, например, «революция», «коммунизм», «социализм», «демократия», «капитализм», «империализм», «коллектив», «библиотека», «профессор», «доктрина», «аудитория», «лекция», «медицина» и многие, многие другие.

К этой же группе относятся многочисленные научно- технические термины: «атом», «электричество», «радио» и т. д. Эти слова звучат одинаково или почти одинаково у всех народов мира, и посягать на них, конечно, бессмысленно.

Следует отметить, что и многие русские слова, родившиеся в послереволюционное время, вошли в международный язык. Таковыми являются: «Советы», «большевизм», «колхоз», «ударник», «пятилетка», «спутник», «лунник», «семилетка» и др.

(Заметим в скобках, что французская Академия наук официально внесла недавно в словарь французского языка слово «allunir» — точный перевод русского нового слова «прилуниться».)

Отдельные слова иностранного происхождения постепенно вошли в наш язык настолько прочно, что даже отдаленно не воспринимаются нами как некогда иностранные. Ведь когда мы, например, говорим «студент второго курса», мы не задумываемся над тем, что из этих трех слов только «второго» — исконно русского происхождения, настолько и «студент», и «курс» давно и окончательно «обрусели».

Множество таких слов, находясь в нашем словарном фонде, ничем не выдает своего иностранного происхождения, и только филолог сможет выяснить их первооснову, взятую из чужого языка. Вот, например, слово «руль»: немногим придет в голову, что это слово взято из английского языка и в свое время вытеснило старинное русское слово «правило», означавшее то же самое, что и руль. Можно ли об этом догадаться, читая лермонтовскую строку:

«Без руля и без ветрил»...

А слово «фартук»? Взятое из немецкого языка («фортух» — «передний платок»), оно хотя и не вытеснило слово «передник», но издавна «сосуществует» с ним вместе. И когда мы читаем строки известного стихотворения «Каменщик, каменщик, в фартуке белом...» — ни у кого не возникает мысль: почему В. Я. Брюсов написал «иностранное» слово «фартук», а не русское «передник»?

Ну, а слово «пономарь»? Уж это, вероятно, древнее русское слово, появившееся у пас вместе с христианством.

Нет! Это слово действительно пришло к нам вместе с христианством, но оно (правда, в несколько видоизмененном виде) греческое: «парамонариос» по-гречески — «привратник храма».

Как видим, значительное количество иноязычных слов уже в течение ряда столетий находится в нашем основном словарном фонде. Опять же только филолог может разобраться в том, что, например, слова «армяк», «амбар» и «арбуз» взяты из татарского языка (на букву «а» начинается вообще только одно чисто русское слово «азбука»); «алмаз» — слово арабское, «тетрадь» — древнегреческое, а «курган» — персидское...

Мы читаем на вывеске слово «Бакалея», и не задумываемся над тем, что «бакаль» по-арабски — «торговец пряностями»; мы говорим «старая карга», и нам не приходит в голову, что «карга» по-татарски — «ворона», мы встречаем в книгах ныне устаревшее слово «лабаз», и не догадываемся, что это французское слово «la base» (ля баз), что означает «склад»... Наконец, мы говорим «брюки», а ведь многие не знают, что когда-то в России особое фландрское сукно, из которого шили эту существенную часть мужского костюма, шло из голландского города Брюгге и называлось «брюкиш».

Но довольно! Примеров достаточно. Из них можно было бы составить целый том.

Цель этой главы — иная.

В ней речь идет не об «иностранных» словах такого рода и не о том, чтобы «переводить» и переделывать на русский лад все слова нерусского происхождения: это попытка, повторяем, бессмысленная, ненужная и давно осужденная историей. Достаточно вспомнить анекдотического адмирала Шишкова, который в начале прошлого века рьяно, но безуспешно пытался внедрить, например, слово «мокроступы» вместо «галоши» (что в первоисточнике означает «галльская обувь»). Непримиримый адмирал в своем реакционном рвении думал таким «славяноречием» бороться с «крамольным» влиянием идей Запада, шедших главным образом из революционной Франции.

Известно, что все его попытки, как и старания его друзей по «Беседе», ровно ни к чему не привели...

С совершенно других — чисто филологических — позиций, желая очистить русский язык от ненужной иностранщины, хотел ввести некоторые русские слова взамен иностранных замечательный знаток русского языка наш знаменитый лексиколог В. И. Даль. Он предлагал, например, употреблять вместо слова «горизонт» — «глазоём», вместо «алкоголь» — «извинь», вместо «антикварий» — «древник» и т. д. Но и эти слова были обречены на небытие...

Кстати, можно заметить, что в других славянских языках количество коренных славянских слов значительно больше, чем в русском.

В 1955 году, когда пишущий эти строки в группе советских туристов посетил Югославию, мы были поражены обилием исконно славянских слов в сербо-хорватском языке. Так, «лифт» называется там «двигало», «типография» — «тискарня», «турист» — «путник», «солдат» — «войник», «театр» — «глядилиште» (в Словении) и даже страна «Нидерланды» именуется «Низкоземска». А со словами «футбол» и «волейбол» там успешно борются слова «ногомёт» и «рукомёт».

Ну что ж! Всё это только доказывает, что словарный фонд каждого народа составляется своим путем и общего правила здесь нет.

Однако мы снова уклонились от нашей темы.

Великий русский критик Виссарион Белинский писал:

«Употреблять иностранное слово, когда есть равносильное ему русское слово, значит оскорблять и здравый смысл, и здравый вкус» («Взгляд на русскую литературу 1847 г.»).

Значит, следуя завету великого критика, надо искать равносильное русское слово и не торопиться с внед- рением первого попавшегося иностранного слова, что — увы! — пока еще делается довольно часто.

Переходим к выводам.

Речь идет не вообще о борьбе с иностранными словами в русском языке, а о борьбе с ненужными иностранными словами, со словами, которые являются совершенно лишними в нашем языке.

А. М. Горький считал, например, ненужным слово «конденсация» при наличии русского слова «сгущение».

Чрезмерное обилие иностранных слов всегда тревожило всех, любящих русский язык.

Я предвижу атаку со стороны некоторых читателей: «Вы — пурист! Укажите точно, какие именно иностранные слова вы считаете ненужными? Укажите и докажите, что они являются лишними! Иначе, пожалуй, придется в угоду таким, как вы, перевернуть вверх дном всю нашу научную терминологию!...»

Отвечаю: нет, я не пурист, видящий в замене слов самоцель. А слова, которые вы от меня требуете, я найду и докажу, что они только засоряют наш язык.

Зачем мы, например, за последние двадцать-тридцать лет стали говорить «пролонгировать», когда есть русское — точное и короткое — слово «продлить»? Может быть, в слове «пролонгировать» есть какой-то особый оттенок, отличающий его от слова «продлить»? Отнюдь нет! Ведь обходились же мы без этого надуманного слова сотни лет.

Для чего мы (тоже за последнее время) говорим «лидировать», когда существуют русские слова «возглавлять», «первенствовать»? Без слова «лидировать» мы тоже обходились в течение столетий! Почему надо так часто употреблять слово «мизерный», когда есть слова «ничтожный», «жалкий», «нищенский», «незначительный», «неважный», «малоценный»?

Так ли уж обязательно нам говорить «репродуцировать», когда есть русское слово «воспроизводить»? Неужели в слове «лимитировать» есть что-то такое, чего нет в слове «ограничивать», а в слове «превалировать» — то, чего нет в «преобладать»? Чем «рентабельный» лучше «выгодного»?

Многие, защищая речевую «иностранщину», любят ссылаться на специфику предмета, на необходимость технических терминов, на невозможность обходиться в науке без иностранной терминологии.

Так ли это?

Еще на заре русской науки царь Петр давал указание своему заграничному послу: «Реляции своп писать все российским языком, не употребляя иностранных слов и терминов».

А. И. Герцен с горечью говорил о той «ревнивой касте» ученых, которая «окружает науку лесом схоластики, варварской терминологии, тяжелым и отталкивающим язы­ком...»

«Мы не охотники до ученых терминов и употребляем их только в случае крайней необходимости...» — писал Н. А. Некрасов.

«Наука должна сойти со своего пьедестала и заговорить языком народа...» — таков был завет знаменитого ученого К. А. Тимирязева.

«Нельзя злоупотреблять техническими терминами...» — учил молодых писателей А. М. Горький.

Вот об этом-то — о злоупотреблении — сейчас и пойдет речь.

Здесь я снова предвижу выступление читателя-оппонента: «Но ведь язык науки — благодаря греческому и латинскому языкам — интернационален. Не хотите ли вы ослабить эту международную общепонятность? Не предлагаете ли вы заменить, например, слово «атом», что по-гречески значит «неделимое», каким-нибудь другим, русским словом, ну хотя бы словом «неделим»?

Нет, не предлагаю. Я глубоко понимаю большое значение классических языков для науки.

Возьмем, для примера, медицину. Я за то, чтобы в медицине осталась общепринятая терминология, понятная людям, говорящим на разных языках, но не вижу никакой беды в том, что в народном языке рядом с научными названиями бытуют и другие. Никому не вредит и — увы! — не помогает то обстоятельство, что «чирей», например, носит «официальное» название «фурункул», а «грудная жаба» — «ангина пекторис» и что прежние «удар» и «разрыв сердца», от которых умирали нашидеды и прадеды, — носят теперь названия «инсульт» и «инфаркт». Я совсем не за то, чтобы заменять научную терминологию в медицине — словами «антонов огонь», «горячка», «краснуха», «трясовица», «прострел» и т. п., но если эти названия существуют в народном языке, повторяю, в этом нет никакой беды.

Речь идет о злоупотреблении научными терминами во всех областях.

В самом деле. Неужели всякий термин, взятый из иностранного языка, — необходимее и понятнее, чем то же слово в переводе?

И почему вообще всякий новый термин в науке надо обязательно называть по-иностранному? Ведь можно же было создать термин «искусственный спутник Земли», а не «искусственный сателлит»?

Неужели рабочий-путеец, изучающий дорожное дело, скорее поймет слово «рихтовать» (от немецкого «рих- тен» — «направлять»), чем «выправлять» и «выпрямлять»?

Неужели студент-медик и молодой врач должны забыть всем понятное слово «выстукивать» и заучить вместо него «перкутировать» только оттого, что по-латыни «выстукивать» — «percutere» («перкутэрэ»)?

Наука и техника перенасыщены иностранными терминами. Нужно ли всё время вводить новые, особенно если в этом нет никакой необходимости?

Приведу пример из области спорта.

В течение долгого времени в классической борьбе существовало точное, общепонятное и общепринятое выражение (термин) «положить на обе лопатки». За самые последние годы появился вместо него новый термин: «тушировать», от французского «toucher» («тушэ») — «прикасаться». Может быть, этот термин немного короче, но до чего ж он не точен! Нет, старый термин гораздо точней и лучше.

* * *

Теперь — по поводу утверждения некоторых о том, что всякая замена иностранного термина русским словом или перевод его значения на русский язык являются «шишковщиной»...

Вспомним, что во времена Петра I, когда в русскую жизнь (а следовательно, и в русский язык) хлынул широкий поток новых понятий, слов и терминов, наша речь сразу заполнилась сверх всякой меры различной «иностранщиной». Только в середине XVIII века, благодаря гению нашего великого русского ученого Михаила Ломоносова, наш язык значительно очистился от иностранных слов без всякого ущерба для русской науки. Вспомним, что благодаря Ломоносову мы имеем слово «чертеж», а не «абрис», «рудник», а не «бергверк», «маятник», а не «перпендикула», «воздушный насос», а не «антлия пневматическая»...

Почему можно было точно перевести на русский язык слова «кислород», «водород» и «углерод», заменив ими слова «оксигениум», «гидрогениум» и «карбонеум», а другие научные термины перевести нельзя?

А вся наша грамматика? Ведь и «наклонение», и «имя существительное», и «глагол», и «предлог», и «наречие» — являются близкими переводами соответствующих иностранных слов.

А естественные науки? Как точно, например, переведено латинское слово «insectum» («инсектум») — «насекомое»: ведь по-латыни «инсектум» именно это и обозна­чает. (Имеется в виду, что представители этого рода как бы «насечены», состоя в основном из головы, груди и брюшка)

Значит, можно переводить иностранные термины, не нанося никакого ущерба науке. Необходимо продолжать этот путь, указанный нам великим Ломоносовым и другими передовыми представителями русской науки прошлого...

* * *

В настоящее время беда состоит в том, что многие ненужные иностранные слова насаждаются и внедряются в разговорный язык периодической печатью и радиопередачами.

Вот, например, недавно я прочитал в газете объявление: «Покупайте в павильонах и ларях на рынках и в специальных магазинах райпищеторгов питательные и дешевые субпродукты!»

Что за дьявольщина? Впервые встречаюсь со словом «субпродукты»! Что же это за новинка? Какие такие «подпродукты» предлагаются моему вниманию? Может быть, что-нибудь заморское и редкое? Но тогда почему «дешевые»? Из дальнейшего текста объявления узнаю, что «субпродуктами» называются «говяжьи рубцы», «свиные головы» и «свиные ножки».

Ба! Да ничего нового в этом нет. Однако задаю себе вопрос: как же на Руси назывались все эти «головы», «ножки» и «рубцы» до «изобретения» кем-то слова «субпродукты»?

Справляюсь у Даля и узнаю: «Сбой» (голова и ноги убитой скотины) и «требуха» (рубец, брюховина, сычуг, кутырь, ветрюх). Так для чего же вводить слово «субпродукты»? (Конечно, «требуха» не очень красивое слово, но Даль упоминает даже «требушников», любителей требухи.)

И если такому сложнейшему изобретению, как «полупроводники», мы нашли русское название, так неужели свиную и говяжью требуху надо обязательно называть по-латыни?

В одной стоматологической клинике (я не против иностранных слов там, где они нужны: «стома» по гречески — «рот», и так как в этой клинике лечат не только зубы, но и всю полость рта, — ее следует называть не «зубной», а «стоматологической») я видел плакат: «Фронтальные зубы». И сразу подумал: а почему не «передние»? Ведь слово «фронтальный» происходит от латинского слова «frons» («фронс», род. падеж «фронтис») — «лоб», следовательно слово «фронтальные» означает «лобовые»! Для чего же через латынь внедрять понятие «лобовые» (или «лобные») зубы, если можно написать просто, ясно, точно и понятно «передние зубы»?

Или вот еще одно слово — «апробация»... Оно происходит от латинского «approbatio» («апробацио»). Но ведь в русском языке давно есть вполне «обрусевшее» слово «проба», и слова «одобрение», «утверждение», «опробование» и «проверка»!

Подобных примеров можно привести очень много. Невольно вспоминается слово «кювет», что по-французски означает «водосточная канава» (буквально «лоханка», «чан»). Однако с военного времени (а на «военном» языке придорожная канава называется «кюветом») это слово прочно вошло в нашу речь, угрожая вообще вытеснить слово «канава», то есть нанести нашему разговорному языку двойной удар: обеднить его на одно слово и внедрить ненужное иностранное слово.

* * *

В. Г. Белинский писал: «У языка есть хранитель падежный и верный: это его же собственный дух, гений. Вот почему из множества вводимых иностранных слов удерживаются только немногие, а остальные сами собой исчезают».

Действительно. Иногда сам народ начинает так дружно противиться иностранному слову, что быстро вытесняет его из родного языка как инородное тело.

Так произошло, например, со словом «фрыштыкать» («завтракать»), взятым из немецкого языка («фрюштюк- кен») и бытовавшим в мещанских кругах лет пятьдесят- шестьдесят тому назад.

Иногда русский перевод нового иностранного слова успешно и довольно быстро вытесняет слово-предшественник.

Так случилось с футбольными терминами; когда полвека тому назад английская игра футбол стала распространяться в России, все знали только английские названия: «голкипер», «бек», «хавбек», «форвард», «корнер» и т. д. Так говорили все. Однако, как только футбол стал массовой народной игрой, эти слова бесследно исчезли, а на месте их появились: «вратарь», «защитник», «полузащитник», «нападающий», «угловой удар» и т. д.

На заре авиации — в начале века — все говорили «аэроплан» и «авиатор», но эти иностранные слова («аэр» по-латыни — «воздух», а «авис» — «птица») были довольно скоро вытеснены словами «самолет» и «летчик».

Здесь будет уместным вспомнить сборник «Пощечина общественному вкусу», который написали вместе Маяковский и Крученых, где предлагались «Словоновшества в языке». Среди этих «словоновшеств» были «летбище» вместо «аэродром» и «леток» вместо «пассажир на самолете». Но слова эти не вошли в язык...

В наше время слово «санаторий» успешно вытесняется словом «здравница», а «геликоптер» уже уступил место «вертолету».

Сейчас мы являемся свидетелями того, как слово «водитель» борется со словом «шофёр»... Надо думать, что «водитель» победит и войдет в нашу речь так же, как некогда вошел «вагоновожатый» (слово довольно громоздкое, но всем предельно понятное). На примере слова «лозунг», ныне повсеместно замененного словом «призыв», мы видим, что иностранное слово, иногда весьма распространенное, по ненужное, может быть быстро и успешно заменено русским равнозначащим.

Вывод. Введение новых иностранных терминов не вызывается необходимостью: есть равносильные и равноточные русские слова.

Ненужные иностранные слова — вид засорения русского языка...

Мы за слова «электричество» и «радио», но против слов «фрыштыкать» и «пролонгировать»...

* * *

А теперь — об одной любопытной эволюции слова.

«Автомобиль» — «мотор» — «машина»...

Собственно говоря, «официально» никакой словесной эволюции нет: «автомобиль» (от греческого «аутос» — «сам» и латинского «мобилис» — «движущийся», то есть «самоход»), получивший свое наименование при рождении в конце прошлого века, до сих пор называется «автомобилем». (Правда в производных словах это название для удобства сокращено до «авто»: «автодело», «автодеталь», «автолюбитель», «автогонки» и т. д.)

Но рядом с этим названием вскоре (в начале XX века) появилось другое: в разговоре, в быту всё чаще стало звучать слово «мотор»...

Люди старшего поколения должны хорошо помнить это. Прокатные автомобили, ездившие по определенной таксе, официально так и назывались: «таксомоторы». Это слово опять-таки наша скороречь сократила до «такси» (слово существует до настоящего времени). Сохранилось воспоминание о «моторе» и в словосочетании «таксомоторный парк».

В газетах в начале XX века писали: «Лошадь испугалась мотора и понесла», «собака попала под мотор», — и все понимали, что это произошло на улице и речь идет не о заводском моторе, а об автомобиле. На сцене шел фарс «Мотор любви».

Однако, слово «мотор» (для определения автомобиля) постепенно стало забываться: его вытеснило странное по неопределенности слово «машина»... Это само по себе удивительно. Ведь XX век — век машин. Если в середине