Такое укоренение делом подтверждает и богатство ресурсов русского языка, и необходимость не только его сохранения, но и развития. Чтобы язык не оставался охраняемым музейным экспонатом, но становился все более точным и эффективным орудием общения и развивающейся мысли. Для нас и наших потомков.
Платон мне друг, и никаких «но»
В процессе переименования милиции в полицию общественность взбудоражили публичные выступления сотрудников милиции, рассказывающих о нравах в их родном ведомстве. Как назвать действия этих сотрудников? Вынесли сор из избы? Это значит «разгласить нечто, касающееся только узкого круга лиц, связанных семейными или дружескими, деловыми отношениями». Нарушили корпоративную этику? В этом случае этика выступает в значении «нормы поведения, мораль человека какой-нибудь общественной или профессиональной группы». А прилагательное корпоративный определяет, что речь идет о «группе лиц, объединенных общими профессиональными или сословными интересами».
Иными словами, эти люди (при непременном условии, что они говорят правду) совершили не очень хороший поступок, поскольку поставили в неудобное положение своих сослуживцев и, может быть, даже друзей. Менее осудительно будет звучать разорвали круговую поруку. Последнее в современном русском языке, в частности, обозначает и «взаимную выручку» (что хорошо), и «взаимное укрывательство», то есть «умышленное сокрытие преступления или следов преступления» (что, разумеется, плохо). Однако в русском языке XXI века корпоративная этика гораздо употребительнее, чем круговая порука. А в рамках этики один шаг от нарушителя до слов непорядочный или предатель, содержащих уже категорическое осуждение.
А теперь посмотрим на эту ситуацию с позиции гражданина России, который не входит в соответствующую корпорацию и, следовательно, заинтересован в том, чтобы милиция защищала его интересы (таких на одного милиционера около ста). Этот гражданин едва ли согласится с той осудительной оценкой, которую дают своим коллегам ревнители корпоративной этики. Как же тогда по-русски назвать этих «нарушителей» и их поступки?
Разумеется, нарушить корпоративную этику можно и по недомыслию, и из мелкого чувства мести. Но можно и в результате большого душевного труда. Если поймешь, что участвуешь в неправом деле, и возникнет желание не только в нем более не участвовать, но и противостоять ему (пусть и ценой разрыва с сослуживицами и, может быть, друзьями). Однако даже в этом случае связывать такой поступок, например, со словами герой или борец (за справедливость) будет очень грубым обобщением. Поскольку никак конкретно не отразит противоречие между интересами ограниченной группы людей и всей остальной части общества. Причем эта группа была продолжительно и близко связана с «нарушителем».
Великий Пушкин говорил о том, что предпочитает не судить людей, к которым сам принадлежит. Решительный герой Грибоедова был готов служить делу, а не лицам. Достоевский в ответ на утверждение, что истина вне Христа, предпочитал быть с Христом, но без истины. В новейшее время мы часто говорили о бунтарях и революционерах, то есть о людях «хороших», и о диссидентах и инакомыслящих, то есть о людях «плохих». Однако в этих случаях разрыв со «своей группой» ради общих интересов не обозначается явно. Впрочем, еще совсем недавно существовал почти сакральный текст, провозглашавший приоритет не корпоративных, а общенародных ценностей: «подбор кадров по принципам землячества, родства, личной преданности является тяжким злом». Текст этот – Устав КПСС. И хотя на деле все обстояло иначе, сама эта формулировка дорогого стоит.
Итак, в самом русском языке нет широко употребительных средств, обозначающих положительное отношение к тому и к тем, кто ставит общенародное благо выше корпоративного интереса. Это отсутствие заставляет глубоко задуматься. В частности, о тех трудностях, которые стоят на пути создания в нашей стране гражданского общества и правового государства.
Награда, премия, бонус
Все эти три слова имеют общую содержательную часть, обозначая дополнительное (сверх условленного) вознаграждение за какие-либо усилия. Во всех трех случаях явно предполагается наличие двух участников – дающего и получающего, – а также непременно некоторой деятельности со стороны получающего. Причем такой, которая положительно оценивается со стороны того, чьим интересам она служила. Настолько положительно, что условный «заказчик» специально отмечает свое удовлетворение чем-либо приятным для исполнителя. Слово взятка, например, выпадает из этого ряда, поскольку оно включает в себя деятельность весьма специфическую, подразумевающую не разнообразные усилия, но использование в целях личного обогащения тех прав, которые по замыслу должны соответствовать общественным интересам. Награда, премия и бонус предполагают добросовестность и честность со стороны «исполнителя», а также справедливость и благородство со стороны «заказчика». Все это в обобщенном виде может быть выражено словом благодарность, ведь благодарить значит «делать добро за добро». Однако это действие может и осложняться дополнительной семантической характеристикой, устремленной в будущее, «чтобы и впредь так поступал». Такую комбинацию содержательных признаков покрывают уже слова поощрять, поощрение.
Впрочем, сама ситуация «благодарности» может быть не только осложнена добавочными семантическими характеристиками цели, такими, например, «чтобы и впредь так делал», «чтобы любил дающего», «чтобы гордился собой» и т. п. Эта ситуация нуждается и в уточнении. И не только в таком, которое размежовывает ее с ситуацией, покрываемой словом взятка. Заслуживает уточнения сам характер вознаграждения, моральный он или материальный? Будучи, по определению, «дополнительным», справедлив ли он? Или отражает замашки куражащегося купчика? А может быть, напротив, «исполнитель» заслуживает большего добавления к условленной заранее плате? К сожалению, противопоставление обсуждаемых слов не всегда дает внятный ответ на все эти идущие от реальной ситуации вопросы. Строго говоря, бонус обозначает скорее нечто материальное, а премия может быть и только материальной, и только моральной, и той и другой одновременно. Например, при присуждении писательских премий обычно сообщают, существует ли у нее и материальный эквивалент и какой именно, от символической в виде одного рубля до весьма внушительного. А вот слово награда обычно соотносится с моральной стороной дела.
Не совсем ясным остаются и характеристики дающего и получающего. Хотя награда обычно проистекает от тех, кто находится выше по социальной лестнице, или от тех, зависимость от которых получающий по тем или иным причинам признает. Премии обычно исходят от начальников, специальных учредителей, в том числе и от коллег. А бонусы – от начальников, являющихся одновременно и распорядителями кредитов. Во всех этих трех случаях размеры морального и/или материального удовлетворения всегда требуют самостоятельного дополнительного обозначения, поскольку в соответствующих словах не выражаются.
Особую сложность для называния представляют такие случаи, когда люди награждают сами себя (самонаграждение?), самим себе определяют премии (самопремирование?) и/или назначают бонусы. В последние годы именно этот аспект – справедливость и обоснованность получения существенных дополнительных вознаграждений, моральных и материальных, вызывает особый интерес в обществе. Вспомним хотя бы о бонусах, которые руководители некоторых банков сами назначали себе, о лоббировании различных награждений или о предвзятости членов отдельных жюри, присуждающих премии.
Итак, несмотря на существование нескольких слов, соответствующая зона довольно невнятно покрывается необходимыми обозначениями. Требуя для своего точного отражения весьма длинных словосочетаний и предложений. И в этом одно из проявлений общего свойства «языковой сетки», натянутой над реальной действительностью: «где густо, где пусто». В этом принципиальное отличие языка от числового ряда, где пустот нет. И от такой географической карты, где нет белых пятен.
Безоткатные мечты
Глагол катить обозначает управляемое (катить мяч, бревно, коляску) или самостоятельное («Катит по-прежнему телега», – писал Пушкин) плавное однонаправленное перемещение по твердой поверхности. В языке артиллеристов существует слово откат. Оно называет обратное движение ствола или всего орудия после выстрела. Однако в русском языке конца XX – начала XXI века слово откат в этом значении употребляется крайне редко. Зато весьма и весьма распространено это слово в другом значении. А именно для обозначения перемещения вовсе не любых предметов, но только материальных ценностей, обычно денег. Причем не от любого объекта к любому, но только от получателя выгодного заказа (подряда, гранта, премии и т. п.) к тому, кто вожделенное благо дал. По-видимому, откат в таком значении появился в языке чиновников-бизнесменов.
Очевидно, что между значениями слова откат в языке артиллеристов и в языке чиновников-бизнесменов есть очень существенные различия. Они проявляются в нескольких моментах. У артиллеристов движется назад их орудие или его часть, а у чиновников-бизнесменов – им не принадлежащие материальные ценности. Да и само движение у артиллеристов грубо и зримо, а у чиновников-бизнесменов всегда старательно скрыто и на всеобщее обозрение не выставляется. Более того. У артиллеристов это реальное обратное плавное перемещение по поверхности, а у чиновников-бизнесменов – обычно передача из рук в руки. Есть в языке чиновников-бизнесменов и другое однокоренное с катить слово, обозначающее «неожиданное, не очень приятное появление». В «деловой» среде говорят выкатить (цену, требование, условие и т. п.). И здесь, как и в откате, на первый план выходит не значение корня, называющего определенный тип движения. Но значение самой приставки, то есть «наружу», «вовне».
Таким образом, между словами откат и выкатить устанавливается некоторая внутренняя, системная связь. Это обстоятельство позволяет предполагать, что оба эти слова в обсуждаемых значениях имеют хорошие шансы укорениться в русском языке. Однако жизнеспособность любой языковой единицы определяется не столько тем, насколько органично она вписывается в языковую систему. Но прежде всего тем, насколько жизнеспособна стоящая за этой языковой единицей реалия. В случае с откатом можно, видимо, утверждать, что эта реалия занимает все более прочное место в нашей жизни. По крайней мере, об этом говорят многие участники разнообразных тендеров, конкурсов и другие потенциальные получатели государственных заказов и разного рода разрешений на деятельность. А раз так, то и слову – быть! Оно просто необходимо в ряду других слов, способных различать типы взяток: за закрывание глаз на реальные нарушения (например, в ГИБДД или милиции), за предоставление преимуществ (например, при поступлении в вузы или при получении помещений), за выдачу липовых справок, за уничтожение конкурентов, за рейдерский захват… Да мало ли за что? Не можем же мы для всех этих разных и обычных случаев использовать одно обобщенное слово – взятка! Это то же самое, что иметь только дерево и не иметь березы, дуба, сосны, ивы, рябины, клена, ели и т. п. Не станет явления – не понадобятся и слова. Как это произошло с конкой, керогазом или калошами, например.
Оказывается, однокоренные слова помогают не только в орфографии. Они, если обратиться к их значениям, позволяют понять нечто важное в называемой ими реальной действительности. Так почему же наши чиновники от образования упорно не хотят, чтобы на уроках русского языка изучали не только правописание, но и значение слов? Не хочется верить, что в основе такой политики лежит небескорыстное желание угодить авторам (и соавторам) концептуально устаревших школьных учебников по русскому языку и конкретным издателям. А еще – неспособность людей, ответственных за содержание обучения русскому языку в России, устоять перед соблазном. Их неготовность отвечать на предложения участвовать в операции «откат": «А катитесь вы…». Каждый поймет куда.
За вычетом себя
В России всегда было мало людей абсолютно бессовестных. Даже отпетые злодеи у нас обычно не желали выглядеть в глазах других людей и перед самими собой законченными мерзавцами. Поведение человека, сочетающее дурные поступки и лживое их оправдание, по-русски называется словами лицемерие, ханжество, фарисейство. Но формы этого явления могут быть разными.
Если, например, Х поступает плохо, предпочитая честному и непредвзятому поведению такое, которое лично выгодно ему, то Х – лицемер. Но только в том случае, если его поведение сопровождается более или менее лживыми объяснениями, почему он ведет себя таким образом. Без этих «объяснений» можно сказать, что Х – обманщик, лжец, самодур.
Возможна, однако, и иная тактика. Задумав гадость, Х делает все для того, чтобы другие считали его человеком благородным и ни на какую пакость абсолютно неспособным. Вот под этой завесой Х и поступает плохо, делая это тайно и как бы нечаянно. Тогда Х – ханжа. Ханжа отличается от лицемера тем, что степень «защиты» неблаговидных действий у него на первом месте и выражена более ярко. Классические литературные примеры именно ханжей – это мольеровский Тартюф и щедринский Иудушка Головлев. В зоне, отражаемой словами лицемер, ханжа, лицеприятный, фарисей, выступают также существительные маска, личина. Кроме того, здесь довольно много сложных слов, где первым корнем является числительное два: двуличный, двоедушный, двурушник. Последнее слово со значением «тот, кто под личиной преданности действует в пользу противной стороны» теперь редко употребляется. А возникло оно среди московских нищих и исконно обозначало стоящего на паперти нищего не с одной, а с двумя протянутыми руками, причем таким образом, чтобы вторая выглядела принадлежащей другому нищему. Ср. также двойной (стандарт, мораль).
Разлад между делами и словами может приобретать и другие формы. Я имею в виду такую ситуацию, когда Х страстно и долго призывает других поступать хорошо, при этом вообще не задумываясь о собственном поведении. Не умея подобрать подходящее слово из числа укорененных в русском языке, предложу назвать такого человека призывателем. В отличие от лицемера, ханжи и даже фарисея, хоть как-то понимающих свое несовершенство и его маскирующих, призыватель считает себя по определению абсолютно безгрешным. Что, на мой взгляд, говорит о полном отсутствии у него совести. Ее не нужно даже как-то успокаивать (для себя) или попирать (имея в виду оценку со стороны других людей). При этом призыватель как-то забывает, что, живя в современном информационном обществе, он постоянно на виду. Поэтому странно (если не кощунственно) звучат сегодня призывы к соборности от обладателя мигалки. К социальной справедливости – от покровителя принадлежащих к его клану распиаренных бездарей. К самоограничению – от владельца обширных земельных угодий в европейской части России и элитной недвижимости в Москве и за рубежом.
Призыватель видит главные причины нынешнего нравственного упадка в уменьшении часов на изучение в школе Толстого и Достоевского. Никак не принижая воспитательное значение литературы, полагаю, однако, что главным воспитателем является реальная жизнь. Именно она гораздо конкретнее и убедительнее, чем писатели прошлых веков, отвечает молодому человеку на все сжигающие его вопросы. Кто, почему и насколько вызывающе в этой жизни процветает, а кто – пожизненно лишен возможности выбраться из бедности, хрущоб и двух первых телепрограмм?
Лучшее средство воспитания молодежи – не литература, не кино и даже не телевидение, а личный пример известных членов общества, деятелей культуры в частности. Молодежь, как правило, ориентируется не на слова тех, кто к ней обращается, а на личное поведение призывателя. И если его поведение, мягко говоря, негармонично, то об этом по-русски можно сказать по-разному. Это, например, и евангельское «В чужом глазу соринку видит, а в своем бревна не замечает», и старинное «Врачу, исцелися сам!», и крыловское «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться», и грубое, просторечное «Чья бы корова мычала».
Радость за чужой успех
Если у лица А неприятность и лицо Б этим огорчено, то в зависимости от характера этой неприятности мы употребляем слова сочувствие, сострадание, соболезнование, а если у А неприятность, а Б этому рад, говорим злорадство. Когда у лица А произошло что-то хорошее, а лицо Б этим огорчено, мы называем это завистью. А теперь представьте, что у А случилось что-то хорошее, а Б этому рад. Каким словом описать его чувства? Да, мы так и можем сказать: Б рад за А. Но ведь этого мало.
В русском языке есть глагол завидовать и образованное от него и сохраняющее все части его значения существительное зависть. Этими словами обозначается следующая ситуация. Лицо А имеет Х (талант, хорошую жену, достойного сына, дом, автомобиль, интересную работу и т. п.), а лицо Б соответствующего Х не имеет. Этот пласт содержания слов завидовать, зависть предопределяет и другой аспект, указывающий на то, что Б испытывает неприязненные чувства к А. Мало того, если бы соответствующего «предварительного» пласта не было, то и «основной» не смог бы появиться. Сравни саркастическое Позавидовал нищему, что у него есть сума. Или разговорное ему не позавидуешь — о человеке, находящемся в бедственном положении.
У неприязни неимеющего по отношению к имеющему могут быть разные формы. Неимеющий настолько раздражен ситуацией, что желает имеющему самых ужасных неприятностей. О таком случае говорят черная зависть. Но может существовать и «смягченный» вариант ситуации. Неимеющий очень хочет сам иметь то же самое, что есть у имеющего, при этом лично не желая имеющему никакого зла. Тогда говорят белая зависть или по-хорошему завидовать. Уклонимся от обсуждения случая, когда «предмет» обладания не растиражирован, а представлен в уникальном виде (любимая женщина, конкретная должность, первое место на соревнованиях и т. п.).
Предположим и другой вариант ситуации. Неимеющий не только не испытывает неприязненных чувств к имеющему, но, напротив, радуется за него, отдавая должное его таланту и трудолюбию и считая чужой успех заслуженным и справедливым. О такой радости пишет Даниил Гранин: «Пушкин радовался всем достижениям поэзии, которая его окружала, своим современникам, более или менее талантливым. Чем талантливее, тем ему было приятнее. Это важная черта – не все завидуют друг другу. В человеческом обществе есть нота радости за окружающих людей, талантливых, удачливых. Небольшая нота, но важная, она звучит».
Вопрос, как назвать эту ноту. Это не просто рад за вас, поскольку в таком случае речь не идет о противопоставлении имеющего и неимеющего. И доброжелательность тоже не совсем подходит – ведь это слово также не выражает радости человека, у которого нет того, что есть у другого.
На это обстоятельство обратил внимание профессор МГУ Владимир Новиков в своей книге «Роман с языком». Автор пишет о невозможности точно, одним словом перевести на русский язык немецкий глагол g"onnen, значение которого он разъясняет так: «охотно и без зависти смотреть на счастье и успех другого, потому что он в этом нуждается или это заслужил».
В русском языке есть глагол злорадствовать – «испытывать радость при неудаче или несчастье другого». А вот слова доброрадствовать или благорадствовать в современном русском литературном употреблении мне, по крайней мере, не встречались. Неужели эта «небольшая нота» радости за чужой талант, чужие достижения и их справедливую высокую оценку уже не звучит в наших сердцах? А ведь у Пушкина звучала! И даже если эта нота редка, очень хочется иметь ясное и краткое ее обозначение.
Добавлю, что отсутствие слова может говорить не только об отсутствии соответствующего явления. Но и о ситуации, которая настолько понятна, что не требует специального обозначения. Например, когда мы говорим о ком-нибудь, что у него сердце (печень, почки), все поймут, что этот орган не в порядке, болен. Так вот, пусть сами читатели решат, почему мы испытываем трудности, пытаясь выразить словами чувство радости за чужой успех.
Снисходительность к другому и к самому себе
Увы, окружающие нас люди, родственники, коллеги, случайные встречные, дарят нам не только радости и удовольствия, но нередко вызывают своими поступками огорчения, досаду, раздражение. Обычно в таких случаях рекомендуют не высказывать прямо и резко свою отрицательную реакцию, но проявлять сдержанность. Стараться найти извинительные причины чужих раздражающих поступков и, как теперь говорят, «понять и простить». Впрочем, я уже писал о том, что простить значит «забыть о совершенном другим плохом поступке». Однако зачем же впадать в крайность? Может быть, не совсем забыть, но «не осуждать слишком строго»? Для такого поведения есть у нас и прекрасное обозначение – проявить снисходительность.
В русском языке есть целое гнездо словообразовательно связанных слов: снисходить – снисхождение – снисходительный. Очевидно, что во главе стоит глагол снисходить со значением «спускаться сверху вниз». Еще в пушкинские времена употреблялся глагол нисходить в значении «спускаться вниз» (…пастырь нисходит к веселым долинам, где мчится Арагва в тенистых брегах). Этот же глагол с приставкой с-, усиливающей указание на движение сверху вниз (ср. спрыгнуть, свалиться и т. п.), нередко употреблялся в высоком стиле для обозначения воздействия на человека сил высших, небесных, снисходили ОБЫЧНО благодать, вразумление, благословение…
В современном языке снисхождение как отношение к другим людям характеризует обычно поведение «высших» по отношению к «низшим» (по социальному статусу, служебной лестнице, материальному положению и т. п.) и характеризуется либо покровительственным продвижением, либо чаще нестрогим отношением к проступкам. Это поведение оценивается, однако, со стороны «низших» не всегда позитивно, поскольку за ним просматривается некоторое пренебрежение, подчеркивание более низкого положения того, к кому снисходят. Таким образом, в современном прилагательном снисходительный совмещаются два значения. Одно – «отсутствие строгости, требовательности, взыскательности» и второе – «проявление высокомерия, желание подчеркнуть более низкое место другого человека». Такая противоречивость значений совершенно естественна. В ней отражается естественное желание каждого человека, с одной стороны, получить для себя разнообразные поблажки, льготы, скидки, преимущества, допущения, безнаказанность… А с другой стороны, столь же естественно желание всякого человека, чтобы с ним обращались как с достойным и равным, а не как с личностью, для которой заранее установлены пониженные требования в уверенности, что только таким она и может соответствовать.
Впрочем, «понижение требовательности» может быть рассмотрено и не только в отношениях одного человека к другому человеку, но и в рамках тех требований, которые каждый человек (группа людей) предъявляет к себе сам в процессе самооценки. И здесь мы очень часто встречаемся с проявлением снисходительности. Признавая ошибочность своих поступков, несовершенства выполненной нами работы, неправоту в своем отношении к другим людям и т. п., мы обычно ищем себе оправдания. Вспоминаем о тяжелых событиях в собственной жизни, ссылаемся на мелкие обстоятельства, повлекшие серьезные последствия, короче, ищем для себя снисхождения. Как со стороны других людей, так и у собственной совести, уже не думая о том, что проявление снисхождения сопряжено и с определенным унижением.
Более того. Явная или завуалированная просьба виноватого о снисхождении, адресованная самому себе или другим людям, как кажется, исключает искреннее покаяние, а следовательно, и готовность к ответу и настоящему исправлению. К сожалению, представители власти дают нам множество примеров снисходительного отношения к собственным, мягко говоря, ошибкам. Признавшие сталинский террор в отношении собственного народа коммунисты делают все, чтобы всячески преуменьшить размах этого террора, продолжать секретить злодеяния Сталина и его подручных, препятствовать увековечению имен невинных жертв, многие из которых – гордость нации. Не менее снисходительны к себе, например, и отцы приватизации, на словах признающие ее бесчестность, но, снисходительно оценивая свою роль в совершившемся грабеже, ничего конкретного даже и не пытающиеся предложить, чтобы хоть в какой-то форме поправить положение, заставив грабителей поделиться с ограбленными.
К сожалению, у нас нет слова для обозначения человека (группы людей), признавшего свои ошибки, проступки, грехи, но относящегося к ним снисходительно. Имеющиеся в русском языке слова ханжа и лицемер, называющие человека, чьи неблагородные поступки полностью расходятся с проповедуемыми им самим божественными идеалами благородства и добродетели, обозначают несколько иное. Они не отражают именно рассмотренную выше ситуацию словесного признания своей неправоты с более или менее активным требованием снисходительного отношения к такому поведению. И это куда более изощренная тактика обмана, чем поведение ханжи или лицемера!
Зато в русском языке много крылатых выражений, противопоставляющих снисходительность к себе и требовательность к другим. От евангельского в чужом глазу соринку видит, а в своем – бревна не замечает, до призыва Александра Твардовского сурово спрашивать с себя – с других не так сурово.
Заяц в партере
Сегодня мы встанем на позицию пишущего или говорящего – когда есть некоторая реальность и требуется найти для ее обозначения наиболее подходящие слова.
Знакомая, наверное, каждому картина. Одновременно с третьим звонком в зрительный зал театра входит пара и устремляется к первым рядам партера. Но там, оказывается, все места заняты. Пришедшие начинают выяснять, совпадают ли места в их билетах с нумерацией рядов и кресел, и в конце концов другая пара поднимается и освобождает эти места. Малоприятный эпизод и для пришедших, и для ушедших, и для их соседей. А кто виноват? Конечно, первая мысль – обвинять тех, кто является на представление в последнюю минуту. Мол, приходить надо заранее. Но наши герои все же не опоздали: ведь их же пропустили в зрительный зал! Я думаю, что не правы те, кто занимает места, на которые у них нет билетов, в надежде на то, что эти места так и останутся незанятыми.
Однако как назвать этих людей? Если что-то подобное происходит на транспорте, то перед нами – безбилетники, или зайцы. Но оба эти слова к нашей ситуации не подходят: ведь какие-то билеты у сидящих не на своих местах были, и уж кем-кем, а зайцами их никак не назовешь. Мне кажется, в русском языке просто нет слова для обозначения таких людей и таких ситуаций. И если я ошибаюсь, может быть, читатели знают (или придумают) соответствующие слова?
Нередко отсутствие исконных русских слов восполняется за счет заимствований из других, прежде всего европейских, языков. Однако описанная ситуация с англичанином, французом или немцем, например, практически маловероятна, чем и объясняется отсутствие соответствующих слов в этих языках. Значит, приходится надеяться на собственное языковое творчество. А его результаты представлены, пожалуй, лишь в слове самозахват. Оно не фиксируется большинством словарей литературного языка и явно неприменимо к нашей ситуации, поскольку употребляется обычно лишь в отношении земли и строений. Может быть, стоит задуматься о том, почему соответствующее слово отсутствует в русском языке.
Осмелюсь предположить, что такое отсутствие отражает определенный взгляд на мир. Согласно ему совершенно естественно воспользоваться тем, что никому не нужно, а тебе – нужно позарез (причем даже в случае, если это тебе не принадлежит). Вопрос спорный, насколько нравствен и эффективен такой взгляд на мир. Тем более на современный мир, в котором уничтожаются непроданные запасы продуктов и простаивают пустыми выстроенные дома, в то время как миллионы людей голодают и не имеют крыши над головой. Однако в любом случае такое отсутствие слова значимо, поскольку, видимо, оно отражает взгляд носителей русского языка на собственность. Чужую, свою и общую.
Кажется, нет у нас и слова, четко разделяющего объекты (такие, например, как участок, поле, огород, лес, дом, дача, квартира, баня и т. п.) на те, которые удовлетворяют собственные потребности, и те, которые используются для получения дохода. Кроме разве что явно устаревшего словосочетания доходный дом. Подобные наблюдения позволили бы полнее ответить на вопросы, кто мы и какие. А следовательно, в конце концов помочь лучше обустроить нашу жизнь. Не только языковую, но и экономическую.
Любой ценой
Словосочетание любой ценой означает, что некоторая цель, обычно высокая и нравственная, должна быть достигнута непременно и независимо от того, сколь большая плата за это потребуется. Само это словосочетание обладает положительными ассоциациями, связываясь с волей и мужеством, последовательностью и стойкостью.
Между тем в обычной, повседневной жизни гораздо чаще встречаются ситуации, когда поведение людей определяется именно ценой, которую требуется заплатить за то, что они желают приобрести или, наоборот, сохранить. Как же отражается в русском языке это противопоставление?
Слово цена в русском языке имеет два основных значения. Одно – сугубо материальное, и выражается оно обычно в деньгах, точнее, в конкретных денежных единицах, рублях и копейках, долларах и центах, фунтах и пенсах… Другое – не поддается строгой формализации, поскольку существует в виде человеческих усилий, физических и интеллектуальных. Цена во втором значении может включать еще и моральные «расходы», от бессонных ночей до потери добрых отношений с другими людьми, включая чувство недовольства собой и еще многое такое, что может сделать даже богача и победителя глубоко несчастным человеком.
При этом в русском языке существует немало средств для выражения именно второго значения в степени, крайне превышающей норму. Это и во что бы то ни стало, и мы за ценой не постоим, и до последней капли крови, и не щадя самой жизни… Во всех этих русских словосочетаниях – верховенство идейных жизненных принципов и готовность отстаивать их любой ценой (во втором значении). Добавлю, что человеческая жизнь занимает в этой иерархии подчиненное положение.
А как же быть с первым значением слова цена, соседями которого будут купить, дорого, дешево, этих денег (не) стоит, за любую цену (не любой ценой!). Погруженное в бытовую рыночную повседневность, это значение если и окружено какими-либо ассоциациями, то скорее отрицательными. Их несут такие, например, слова, как экономить, скупой, скряга, жадничать. Цена, плата, тратить в соединении с «меньше нормы» – это по-русски обычно «плохо». У нас хорошее может быть либо даровым, как в сказках, либо только дорогим. Мелочные расчеты при желании выгодно продать или дешево купить у нас никак не сопрягаются с человеческими добродетелями. В русском языке совсем не приживается максима Бенджамина Франклина «Пенс сэкономленный – это тот же самый пенс, что и пенс заработанный». Да и суворовская наука побеждать «не числом, а уменьем» тоже не среди наших главных ориентиров. Легко расстающийся с имуществом может быть и симпатичным нам: тогда он щедрый. А для экономного, бережливого и нам симпатичного едва ли найдется соответствующее слово. И расчетливым быть тоже не слишком хорошо. Можно, конечно, быть рачительным, но это слово и его производные рачитель, рачение малоупотребительны. А кроме того, они обозначают не столько «разумную бережливость», сколько «старательность и усердие». Михайло Ломоносов призывал своих младших современников «раченьем вашим показать, что может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов российская земля рождать».
А жизнь, не спрашивая нашей оценки, хорошо это или плохо, требует умения ресурсы именно экономить, а деньги – рационально тратить, эффективно вкладывать, разумно брать и давать в долг. Именно к этому призывал довольно неуклюжий по форме, но содержательно правильный и полезный советский лозунг «Экономика должна быть экономной».
Умение рационально использовать любые материальные ценности и положительное отношение к тем, кто это умение уже приобрел, – одно из непременных условий материального процветания Отечества. Однако отсутствие в языке соответствующих слов будет постоянно мешать росту материального благополучия. Как объяснить эту зависимость в разнообразных инстанциях, числящихся ответственными за русский язык?
Когда действительно нет слов
Язык следует непременно обогащать новыми словами с тем, чтобы ни одно явление, признак, состояние, событие не оставались неназванными. Причем весьма желательно, чтобы эти названия коррелировали с современными научными представлениями о мире.
В русском литературном языке слов для обозначения этих новых понятий и категорий недостаточно. Это очень печально. По подсчетам некоторых исследователей, в современном английском литературном языке около 400 тысяч слов, в немецком – 250 тысяч, в русском же около 150 тысяч. И хотя методика таких подсчетов – дело не бесспорное, очевидно, что темпы словарного обогащения русского языка в последние десятилетия сильно замедлились.
Язык непременно должен пополняться новыми словами. И речь идет вовсе не о галошах и мокроступах. А вот появилось, скажем, новое явление и как его назвать? Приведу, на мой взгляд, один яркий пример: это слово образованщина, которое придумал Александр Исаевич Солженицын. Знаменитое, совершенно замечательное слово, поскольку с его помощью удалось противопоставить людей, которые занимают вроде бы «интеллигентные» должности и отягощены документом о высшем образовании, но на самом деле не обременены ни знаниями, ни моральными качествами, связанными с ответственностью за свою деятельность и за судьбу Родины. Вот это противопоставление истинного и похожего Солженицыным блестяще было реализовано, когда он придумал это слово. Нужное нам слово? Нужное. А вот другой пример, из личного педагогического опыта. Я часто встречаю студентов, которые озабочены только тем, чтобы получить соответствующие отметки в зачетных книжках, больше их ничего не интересует. Как их назвать? Нет такого слова в русском языке, и очень жаль. Есть отличник, троечник, забрила, ботаник, даже хорошист, а вот именно того, которое мне нужно, нет. Один мой коллега упрекает меня в том, что я сам не проявляю креативности и не предлагаю собственное именование. Этот мой критик предлагает слово отбыватель. Думаю, что это неплохое предложение (ср. отбывать срок, отбывать наказание), поскольку предполагает в таком учащемся лишь желание «провести время в бездействии». Однако от «придумывания» слова до его вхождения в живое употребление – дистанция огромного размера. Судьба рожденного всегда не предсказуема.
Например, прекрасное слово пофигизм! Оно обозначает наплевательское, равнодушное отношение ко всему, причем не просто равнодушное, а демонстративно, подчеркнуто равнодушное, что не одно и то же. Или вот появилось недавно замечательное слово откат. Вообще хочу сказать, что сфера злоупотребления своим положением, сфера, связанная со взяточничеством, с языковой точки зрения абсолютно не разработана: только взятки, вымогательство да подкуп – и все, больше ничего нет. А на самом деле эта вещь гораздо более тонкая. А раз тонкая, значит, она нуждается в номинациях, и они должны откуда-то произрасти. В первую очередь, конечно, от народа-языкотворца. Нам нужна более тонкая словесная дифференциация касательно процесса мздоимства и взяточничества в мелких и особо крупных размерах. А ученые должны взвесить, посмотреть и более или менее оперативно внести это в состав слов литературного языка.
А у нас по-прежнему одним из главных словарей является великая работа Даля – совершенно замечательная книга, которая может вызвать лишь благоговейное отношение. Но ведь это же середина XIX века: почти 200 лет прошло с тех пор и изменились не только материальные условия жизни нашего общества (я имею в виду те же галоши, дровни, керогазы и прочее), но и наше представление о мире, о людях. Это же должно пополняться! Язык – живая структура, «живой, как жизнь». В свое время Корней Иванович Чуковский высказался в пользу того, чтобы в литературном языке было закреплено слово показуха, потому что оно точно отражало весьма распространенное и бытующее по сей день явление. Мы нуждаемся в словах, которые бы обозначали все то, что нас окружает, а не втискивали бы в прокрустово ложе старых клишированных формул все многообразие жизни, которое мы наблюдаем. А у нас в школьном курсе нет таких заданий: вот такая-то ситуация; назовите, объясните, выберите слова, объясните свой выбор – почему одно, а не другое; чем одно лучше другого или хуже; как вы будете изъясняться, рассказывая об этом эпизоде своим родителям или составляя, допустим, милицейский протокол. Все это просто отсутствует.
Известный российский биолог, академик РАН, профессор МГУ Владимир Петрович Скулачев утверждает, что ученый, обнаруживший какое-то новое явление, обязательно должен это явление назвать. Отделив его таким образом от других уже известных. По мнению Скулачева, без этого этапа «называния» движение научной мысли абсолютно невозможно. То же самое относится и к социальным явлениям. Трудно рассчитывать на их глубокую оценку со стороны общества, если эти явления не имеют четкого именования и всякий раз требуют длинных многословных объяснений.
В XIX веке людей эффективно обогащала важными представлениями о жизни русская литература. Ноздрев и Обломов, Печорин и Скалозуб для говорящих по-русски – не просто фамилии литературных персонажей. Они стали точными обозначениями беспардонного поведения и лени в решении бытовых вопросов, отсутствия жизненных целей у незаурядного человека и самодовольного солдафона.
Особое место среди таких «жизненных картин» и их именований занимают басни Ивана Андреевича Крылова. Свинья, подрывающая корни дуба, дающего ей желуди, обозначает «самоуверенное опасное невежество».
Очевидно, что описанная в басне ситуация очень похожа на ту, которая характеризует многие явления современной жизни. Например, борьбу с коррупцией, требование соблюдать экологическое законодательство или предотвращать насилие в семье. Во всех этих случаях словесное обличение соответствующих зол значительно превышает реальные эффективные действия. Следовательно, необходимо как-то назвать саму такую ситуацию.
В 90-х годах прошлого века для этого было придумано слово васькизм. На его авторство претендуют академик-экономист Леонид Абалкин, поэт Евгений Евтушенко и писатель Сергей Есин. Каждый из них таким образом откликнулся на необходимость обозначить положение дел, при котором «имеющий власть, а следовательно, и право, и обязанность прекратить безобразие, много и громко говорит о недопустимости этих безобразий, а реальных действий для их прекращения не принимает». Очевидно, что говорящие по-русски очень нуждаются в кратком и точном обозначении такого весьма распространенного явления.
К сожалению, опыт решения этой задачи оказался неудачным. Слово васькизм в русском языке не приживается: многие или вообще не понимают его значения, или ошибочно связывают с просторечным вась-вась – «неофициальные, дружеские, доверительные отношения в бытовой сфере». Неудача со словом васькизм не отменяет самой задачи – найти соответствующее именование для ситуации. Для каждого из ее участников – обнаглевшего преступника и неадекватного стража порядка. Было бы хорошо иметь также возможность кратко и точно назвать также и причины их действий. До тех пор пока у нас не будет соответствующих кратких и точных именований, трудно будет бороться и с самими явлениями, и с их участниками.
Хотя в обозначении элементов обсуждаемой сферы есть новые удачные находки. Например, телефонное право или прикормленные чиновники (полицейские и т. п.). Однако этого очень мало. Особенно в сравнении с тем обогащением русского литературного языка, которое происходило в конце XVIII – первой половине XIX века.