«Котлован» начинается с рассказа об увольнении
Вощева. Увольнение, несмотря на нехватку рабочих рук, — типичная для
первой пятилетки ситуация. «Нарушение трудовой дисциплины» — основная
причина увольнения. Случаев «расхлябанности и разгильдяйства» на
предприятиях было много, а еще больше — глубокого равнодушия к
производству и всему социалистическому строительству. Вопреки
сложившемуся представлению о всеобщем трудовом энтузиазме начала 30-х
годов дисциплина — серьезная проблема первой пятилетки. «Ослабление
трудовой дисциплины» называют «одной из главных причин, задерживающих
рост промышленности и всего хозяйства», а борьбу за ее укрепление —
основной задачей профорганизаций. Однако профсоюзы, судя по всему, не проявляли
должного внимания к вопросам трудовой дисциплины. Это реальное
безразличие к социалистическому строительству идеологи страны
квалифицируют как проявление «хвостизма» (т. е. жизнь требует повышения
производительности труда и укрепления трудовой дисциплины, а профсоюзы,
которые этого не учитывают, оказываются «в хвосте требований жизни» и
масс). Обвинение профсоюзов в «хвостизме» за равнодушие к нарушениям
дисциплины — одно из нареканий в адрес этих органов. Руководство страны
призывает профсоюзы укреплять трудовую дисциплину двумя способами:
во-первых, «путем культурно-просветительной работы», т. е. разъясняя
влияние трудовой дисциплины на производительность труда; во-вторых,
«путем репрессивных мер», т. е. увольнения. Вощева, который тоже нарушил
трудовую дисциплину («стоял и думал среди производства»), уволили:
завком его «механического завода», в соответствии с требованиями жизни и
партии («Мы не желаем очутиться в хвосте масс»), проявил внимание к
вопросам трудовой дисциплины, но предпочел «репрессивную меру». На что
Вощев резонно замечает: «Вы боитесь быть в хвосте <…> и сели на
шею» (23).
Пикантность увольнения Вощева заключается прежде
всего в том, что он думал как раз о повышении производительности труда
(«О чем ты думал, товарищ Вощев? <…> Я мог выдумать что-нибудь,
вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность»).
Причем думал тоже не случайно, а откликнувшись на призыв партии,
обращенный к рабочим массам и к их профессиональным союзам: к рабочим —
сознательно участвовать в деле социалистического строительства, а к
профсоюзам — повернуться «лицом к производству» (с осени 1929 г. это был
новый «лозунг» профсоюзной работы). Данная ситуация требует комментария
и воспроизведения определенного социально-политического контекста конца
1929 — начала 1930 г., связанного с ситуацией вокруг профсоюзов и их
руководства.
В апреле 1929 г., как мы уже писали, с должности
председателя ВЦСПС был снят М. П. Томский. Шел первый год первой
пятилетки. По официальной версии, страна успешно выполняла план,
увеличивая темпы развития индустрии, а реально жила в ситуации
«прорывов» на многих участках социалистического строительства, низкой
трудовой дисциплины на предприятиях и равнодушия рабочих к проводимой
политике. После снятия Томского все промахи в организации
производственного процесса списали на недостатки в работе «старого
профсоюзного руководства» (среди которых был и «хвостизм» в вопросах
трудовой дисциплины) и несоответствие «старых форм и методов»
профсоюзной работы возросшим требованиям жизни. Об этом говорит и Сталин в речи «О правом уклоне в ВКП(б)» на апрельском (1929 г.) пленуме ЦК ВКП(б):
«Мы говорим, что классовые сдвиги в нашей стране
диктуют нам новые задачи, требующие систематического снижения
себестоимости и укрепления трудовой дисциплины на предприятиях, что
проведение этих задач невозможно без коренной перемены всей практики в
работе профессиональных союзов. Ат. Томский нам отвечает, что все это —
пустяки, что никаких таких новых задач нет у нас, что на самом деле дело
идет о том, что большинство ЦК желает „прорабатывать" его, т. е. т.
Томского».
Последующий период в истории страны проходит под
знаком критики деятельности этого «старого руководства» и выработки
новой тактики профсоюзов по отношению к «рабочей массе» и
производственному процессу. Состоявшийся после отставки Томского II
пленум ВЦСПС принимает решение о необходимости изменения «темпов работы
профсоюзов» и пересмотра «форм и методов» их деятельности. 6 сентября 1929 г. «Правда» публикует письмо ВЦСПС
«За поворот профсоюзов лицом к производству. За решительную перестройку
форм и методов работы профсоюзов. Ко всем профорганизациям, ко всем
членам профсоюзов, ко всем работникам и работницам». «Письмо»
профсоюзного руководства в очередной раз называет ошибки в прежней
работе профсоюзов: «непонимание новой эпохи, <…> медлительность
темпа <…>, бюрократизм и отрыв от масс, крохоборчество и неумение
увязать защиту повседневных интересов и нужд рабочих <…> с задачей
дальнейшего подъема и социалистического переустройства всего нашего
хозяйства». Новую задачу профсоюзов его руководство формулирует так:
«Перестройка всех форм и методов работы профорганизаций <…>
заключается прежде всего в том, чтобы поставить профсоюзы и все их
органы сверху донизу лицом к производству». ВЦСПС предлагает своим
организациям быть внимательнее к «творческой, бьющей ключом инициативе
масс», к предложениям рабочих и направлять их на конкретное дело, на
подъем производства. ВЦСПС продолжает развивать свою «новую» установку:
«Нужна решительная борьба с бюрократическим отрывом от масс со стороны
профсоюзных органов, профсоюзных работников». Отныне два этих призыва
(«Лицом к производству» и «Ближе к массам») считаются основными
лозунгами перестройки профсоюзной работы. Они наполняют периодические
издания, с их позиций критикуют текущую работу профсоюзных деятелей.
Однако по публикациям в периодической печати видно,
что для профсоюзных организаций требование перестройки и новизны в
работе было очень сложным. Рекомендации III Пленума ВЦСПС (ноябрь
1929 г.) по поводу перестройки профсоюзов не отличались ясностью: «Эту
перестройку нельзя подменить изменением форм и методов работы. И в
культработе, как во всех областях профработы, речь идет об изменении содержания профработы: лицом к производству, ближе к массам». Задача была не из простых, и никто не знал, что
делать, чтобы наполнить профсоюзную работу новым содержанием и при этом
повернуться «лицом к производству» и стать «ближе к массам», тем более
что действительной новизны в этих «лозунгах» не было.
На «новые лозунги профсоюзной работы» откликнулись
два персонажа «Котлована», каждый по-своему: Вощев и председатель
окрпрофбюро Пашкин.
У профсоюзного лидера Пашкина готовность отвечать
на призыв партии повернуться «лицом к производству» проявилась следующим
образом: «Близ начатого котлована Пашкин постоял лицом к земле как ко
всякому производству» (34). О том, как Пашкин выполнял другой лозунг
профсоюзной работы — «ближе к массам» — будет сказано ниже.
А вот поворот Вощева «лицом к производству» был
действительно новым — его идея состояла в том, что изменить отношение
людей к труду можно только одним способом: наполнив их жизнь высшим
смыслом. В размышлениях Вощева появляется слово «истина». «Я хочу истину
для производительности труда», — говорит он. Тему истины исследователи
платоновского творчества называют основной в «Котловане». Но она связана
уже с философской проблематикой повести, поэтому к вопросу об истине мы
обратимся в следующей главе. Уволенный Вощев отправляется в «иной»
город — искать работу и тот высший смысл, который дал бы потерявшему
жизненный интерес человеку стимул к труду и повысил его
производительность.
То, что произошло с главным героем в этом «другом
городе», при работе сначала с рукописью, а потом с машинописью Платонов
значительно сократил. В результате действие повести развивается так:
озабоченный поисками истины Вощев попадает на стройку, где рабочие ему
объясняют, что истину выдумать нельзя, до нее можно только доработаться
(данное убеждение рабочих было основано, видимо, на положении
марксистско-ленинской философии о практике как критерии истины). Поэтому
Вощев решает больше не «выдумывать» и не вспоминать истину, а в
качестве землекопа познать ее на практике. Подобное развитие сюжета
стало возможным после исключения Платоновым большого фрагмента текста,
согласно которому Вощев сначала устроился на котлован в качестве
профсоюзного культработника. Правка и сокращение в процессе работы ранее
написанного — дело для Платонова совершенно обычное. Сам замысел
произведения часто рождается прямо под пером писателя. Не всегда
Платонов находит ему сразу нужные формы. Он вычеркивает длинные монологи
и отдельные эпизоды, с которыми уходят и их участники; корректирует
действия оставшихся персонажей. Изменениям подвергается и дописанный до
конца текст. Платонов убирает из него все с его точки зрения лишнее.
Мотивы, которыми он при этом руководствуется, могут быть разными и не
всегда понятными стороннему взгляду. В «Котловане» значительная часть
правки пришлась на начало повести, откуда Платонов исключил целые
сюжеты, в том числе историю общения Вощева с профуполномоченным и
устройства его профсоюзным культработником на стройку. В результате
сокращения, о котором сейчас пойдет речь, социально-политические мотивы
поведения героя отступают на второй план, на первый же план выходит
философская проблематика, к чему, видимо, и стремился Платонов. Однако
этот исключенный Платоновым фрагмент дает представление об обшей
атмосфере, в которой создавался «Котлован», помогает понять многие
оставшиеся в повести детали реального контекста, а для современного
читателя не лишен исторического интереса и любопытен. Поэтому кратко
воспроизведем и прокомментируем его содержание.
Пришедший в «новый город» и ищущий работу Вощев
встречает «профуполномоченного», который его «вербует» на строительство
«общего дома» (вербовка — основной способ найма сезонных строительных
рабочих в это время; профуполномоченный — освобожденный профсоюзный
работник на стройке). Вощев признается, что «стукать ничего не может»,
но зато может выдумать смысл жизни. Профуполномоченный, отвечающий не
только за наличие рабочей силы, но и за повышение производительности
труда, живо откликается на предложение Вощева: «А может твой смысл
повлиять на выработку труда?» (182). После утвердительного ответа
профуполномоченный обещает Вощеву «поговорить в окрпрофбюро насчет
необходимости истины для трудящихся, ведь истина, действительно,
укрепляет ум и повышает производительность человека» (183). По его
совету «Вощев написал заявление в культотдел окрпрофбюро. <…>
Вощев просил для себя предоставления труда по отысканию истины путем
постоянной мысли» (183). Он преисполнен сознанием ответственности и
обещает: «Я устрою человека». Далее Платонов объясняет, почему
«заявление Вощева не имело отказа»: «Окрпрофбюро того города <…>
заботила культурная скудость тружеников; культработники мучились над
улучшением классовой сущности пролетариата, и в такое время было
получено заявление Вощева. Уже то, что вопрос о необходимости смысла
жизни ставился безработным трудящимся, — было учтено как признак
повысившегося культурного уровня. <…> „Мы должны поддерживать
всяческие начинания масс", — сказал заведующий культотделом» (183).
«Культурная скудость тружеников» — действительная
проблема руководства страны, постоянно обсуждаемая на страницах
периодической печати. То «улучшение культурной сущности пролетариата»,
которое было доступно культработникам, ограничивалось в основном
развитием «физкультурного движения»: «Сейчас, когда все виды культурной
переделки рабочих масс приобретают особое значение, вопрос о
физкультурном движении ставится по-новому», — пишет журнал «Культурная революция». На
физкультуру возлагались большие надежды: оздоровляет труд и быт рабочих,
положительно влияет на производительность труда и т. д. и т. п. (в
«Котловане» ослабевшему Козлову рабочие тоже советуют «записаться в
физкультуру»). Кроме физкультуры рекомендовались и другие способы
«вызвать интерес к производству»: конкурсы, беседы на открытом воздухе,
соревнования, «переклички», экскурсии, стенгазета, живгазета, радио и др. Но все это «старые формы» профработы с массами,
а партия, как мы показали выше, настойчиво требовала новых. Принимая
предложение Вощева, культработники «того города» действуют не по
собственной инициативе, а строго в согласии с требованиями вышестоящих
организаций поддерживать «культурное движение масс», их «культурный рост» и «подъем классовой сознательности»; пересмотреть «содержание культурной работы»; привлекать «к практической работе добровольцев из числа рабочих, интересующихся культработой» и т. п. Готовность культработников поддерживать
инициативу Вощева объясняется прежде всего тем, что он-то как раз
предлагает внести в культработу «новое содержание».
Зачисленному на культработу Вощеву «дали шестой
разряд» и «положили жалованье по 38 рублей в месяц» (184). Эту деталь
можно тоже прокомментировать, хотя она и не связана напрямую с
содержанием платоновской повести. Прежде всего отметим, что работу
Вощева «по отысканию истины» культработники оценили очень низко.
Обещанные 38 рублей относили героя к разряду «низкооплачиваемых
категорий»: в середине 1929 г. средняя заработная плата по союзу
строителей, к которому Вощев теперь принадлежал, составляла 130 руб.
97 коп., при средней заработной плате рабочих 68 руб. 48 коп.,
административно-технического персонала — 231 руб. 87 коп. и младшего
обслуживающего персонала — 45 руб. 71 коп.
В этом эпизоде есть еще одна любопытная деталь —
Платонов пишет, что положенные Вощеву 38 рублей соответствовали шестому
разряду тарифной сетки. По этому поводу отметим следующее. До конца
1929 г. для оплаты труда рабочих применялась 17-разрядная тарифная
сетка. В октябре 1929 г. прошло Всесоюзное тарифное совещание,
наметившее реформу тарифной системы, которая началась в конце 1929 г. и
должна была завершиться в 1930 г. Суть реформы состояла в упразднении
части разрядов, не применявшихся при оплате труда рабочих. Вводимая с
конца 1920 г. тарифная сетка была 7-разрядная, и 6-му разряду в ней по
союзу строительных рабочих соответствовало, в зависимости от района,
60–65 рублей, а не 38, как у Вощева. Следовательно, Вощев получает разряд по старой
системе. И хотя реформу провели, видимо, не в одночасье (среди
объявлений о поисках работы, публикуемых периодическими изданиями, в
первой половине 1930 г. можно встретить предложения от рабочих 8-го и
9-го разрядов), однако данная деталь должна свидетельствовать о том, что
действие повести происходит достаточно близко к началу 1930 г. Знание
последних обстоятельств, связанных с оплатой труда главного героя
платоновской повести, конечно, мало отражается на понимании основного ее
содержания, но дает представление о расслоении советского общества
1929–1930 гг., пренебрежительном, вопреки лицемерным заявлениям,
отношении к труду рабочих и в особенности к вопросам культуры.
|