Программа грядущего преображения мира, которую в
1919–1922 гг. декларирует воодушевленный революцией молодой Платонов, —
это плод его юношеского романтизма и увлечения философской литературой;
смесь разных идей, заимствованных из прочитанных книг порой без всякого
критического осмысления, а иногда полемически перетолкованных. Назвать
источники многих тем раннего платоновского творчества, как мы писали,
бывает непросто, в том числе и темы истины. В таких случаях можно лишь
высказывать предположения. Но об одном юношеском увлечении писателя
известно уже потому, что эта книга с пометами самого Платонова
сохранилась в его библиотеке. Речь идет о сборнике избранных работ
Н. Ф. Федорова «Философия общего дела», некоторые идеи которой кратко мы
уже характеризовали. Николай Федорович Федоров (1828–1903) —
оригинальный русский мыслитель-утопист; работал библиотекарем
Румянцевского музея, был очень образованным человеком, вел аскетический
образ жизни, своих идей не публиковал. Статьи Федорова после его смерти
собрали и издали его ученики. Основные взгляды этого мыслителя сейчас
хорошо известны. Он считал, что у всего человеческого рода должно быть
одно общее дело, которое сплотит людей. В это «общее дело» человечества
входит решение следующих задач: овладение тайнами жизни, преодоление
слепой силы природы и ее главного зла — смерти, воскрешение ранее
умерших («отцов») и как результат — всеобщее спасение и бессмертие в
преображенном мире. Н. Ф. Федоров выдвигает идею регуляции природы,
«т. е. обращение слепого хода природы в разумный», и изменение ее
согласно желаниям человека; призывает к «изучению природы как силы
смертоносной», бережному и любовному отношению к праху предков и их
вещам, которые являются материалом для будущего воскрешения; пишет об
огромном этическом значении музея и «собирании под видом старых вещей
(ветоши) душ отшедших, умерших», «высокой непродажной ценности вещей
негодных, вышедших из употребления» и т. д. Трудно сказать, повлияли ли идеи Н. Федорова
на Платонова или они только выразили его собственные взгляды и надежды,
но в своей программе познания природного мироустройства и его
революционного преображения, «похода на тайны», «изменения природных
форм и приспособления их к себе», победы над смертью, «бессмертия
человечества и спасения его от казематов физических законов» Платонов,
молодой воронежский инженер и публицист, иногда почти цитирует
«Философию общего дела». Платонова не смущает ни явный утопизм Федорова,
ни то, что к социализму, который в конце XIX века приобрел себе много
сторонников, сам Федоров относился резко отрицательно. Правда, в начале
своего творческого пути будущий писатель ничего не говорит о такой «цели
человеческого рода», как «возвращении жизни отцам» и о собирании «под
видом старых вещей душ умерших» — центральной идее «Философии общего
дела». К этой части федоровского учения он обратится позже, когда на
очередном повороте социалистических преобразований большая часть
населения страны превратится в «отбросы и отходы», в материал для
строительства «здания социализма»; когда появится много «мертвых душ» и с
новой силой встанет вопрос о смерти, уже не только физической, но и
духовной.
Андрей Платонов был абсолютно честным писателем и
человеком. К нему в полной мере можно отнести характеристику героя его
собственной повести «Впрок»: «он способен был ошибаться, но не мог
солгать». Ясно понимая в 1930 г. глубину народной трагедии, Платонов с
горькой самоиронией признает, что вот теперь-то и встала по-настоящему
эта задача «общего дела»: «воскрешение» всех «мертвых душ», всех «живых
трупов». Начало кампании по сбору утильсырья и объявление старых
ненужных вещей источником валюты для создания крупной промышленности и
чуть ли не средством спасения страны, видимо, и подтолкнули писателя к
метафорическому переосмыслению тех положений федоровского учения,
которые раньше были оставлены им без должного внимания.
И вот в свой поход по новой действительности Вощев
отправляется с мешком, в который, как в музей, «под видом старых вещей»
он будет собирать «души умерших». В его мешке-музее найдут прибежище и
«умерший, палый лист», и «все нищие, отвергнутые предметы», и
«вещественные остатки потерянных людей», и колхоз. При этом именно
«умерший, палый лист» станет первым экспонатом — не только как печальное
воспоминание о былой неприязни к природе и о стремлении познать все ее
тайны, но, возможно, и как знак солидарности с Павлом Флоренским и
мужественное вступление на тот же путь познания истины, который проделал
герой «Столпа».
Об отражении в «Котловане» идей Н. Ф. Федорова
впервые было сказано в уже упомянутой нами статье А. Киселева «О повести
„Котлован" А. Платонова», опубликованной в журнале «Грани» в 1970 г.
вскоре после первой публикации «Котлована» на Западе. Киселев обращает
особое внимание на то, что у автора «Котлована» нет отвращения к грязи и
тлению, а землю «он ощущает как прах всего прежде жившего». Лейтмотивом
платоновской повести и главным мотивом деятельности Вощева Киселев
называет «тоску по безвестно погубленным, умершим людям, по
неиспользованной до конца силе и энергии всех живых существ». Действительно, нежность, с которой герой собирает
«все нищие отвергнутые предметы» (99); трепетное и бережное отношение к
вещам, в которых «запечатлелась навеки тягость согбенной жизни» (99) и
«каждая из которых есть вечная память о забытом человеке» (114), любовь к
их умершим владельцам, а также к живым людям, в которых теперь остался
«один прах», — все эти чувства поражают едва ли не больше самого занятия
Вощева. Вот, например, какими словами он сопровождает свой сбор:
«Я еще не рожался, а ты уже лежала, бедная
неподвижная моя! — сказал вблизи голос Вощева, человека. — Значит, ты
давно терпишь: иди греться!
Чиклин повернул голову вкось и заметил, что Вощев нагнулся за деревом и кладет что-то в мешок, который был уже полон» (99).
В этих словах главного героя отразилось отношение
самого писателя к земле и праху, погибшим и погубленным людям, жившим
ранее и живущим теперь; сострадание человеческому горю и боль за
постигшую народ беду. Начиная приблизительно с «Котлована» проза
Платонова приобретает то качество, которое С. Бочаров назвал «судорогой
платоновской человечности». Эта печаль о «мертвых душах», в которой проявилась
абсолютно необычная для советской литературы этическая позиция писателя
Андрея Платонова, в рассказах 30-х годов разовьется в жалость ко всем
слабым, беспомощным, одиноким, забытым и безымянным людям. За эту любовь
его и будет укорять критика.
А. Киселев первым высказал предположение, что
подтекст Н. Федорова в казавшемся мрачным «Котловане» вселяет надежду на
будущее возрождение и возвышает дух. Цель деятельности своего героя
Платонов формулирует так: «чтобы добиться отмщения — за тех, кто тихо
лежит в земной глубине» (99), «для социалистического отмщении» (99),
«для будущего отмщения» (100). В этой странной формулировке, как мы уже
писали, переплелись и цели кампании по сбору утильсырья, и упования
русского мыслителя, и новые задачи по воскрешению «мертвых душ»
социализма. Своему первому «листу» Вощев обещает: «Я узнаю, за что ты
жил и погиб». В свете того, что платоновский герой делает потом, данные
слова, кроме всего прочего, о чем мы уже писали, звучат и обещанием
«превратить знание в исследование причин смерти ради дела воскрешения». Но в «Котловане» проблема «исследования причин
смерти» и «дела воскрешения» только поставлена. Пути же выхода «из
положения смерти» (термин философии Федорова, использованный Платоновым в
статье 1937 г. «Пушкин и Горький») и возможности «взыскания погибших»
(евангельская цитата, к которой Платонов обращается в той же статье)
Платонов будет искать всегда, особенно в своих произведениях 30-х годов. |