Уволенный с «механического завода» Вощев на поиски работы отправляется в «другой город». Случаи перехода рабочих с одного предприятия на другое или даже переезда в другой город (по своей ли воле — из-за плохих условий труда, по причине ли увольнения — из-за равнодушия к производству, как в случае с Вощевым) типичны для первой пятилетки: текучесть кадров была большая, а рабочие руки требовались везде — страна строилась. Пресса в это время полна рассказов о строительстве бурными темпами новых заводов, фабрик, электростанций, железных дорог. На фоне расширяющегося производственного строительства и рассказов о нем в стране растет, крепнет, а иногда и практически воплощается идея качественно нового жилья для рабочих, проходят конкурсы проектов социалистических городов и домов будущего. Тот «другой город», в который приходит главный герой в поисках работы, тоже своего рода Город будущего: в нем должен быть построен «единый общепролетарский дом», который станет для обитателей надежным спасением «от непогоды и невзгод» и куда войдут на «вечное, счастливое поселение» все жители старого города. К артели строителей, которая строит этот «общий дом пролетариату», и присоединяется Вощев. Однако эта типичная жизненная ситуация в повести Платонова далека от бытовой.

В мировосприятии советского человека рубежа 1920–1930-х годов простые понятия «город», «дом», «строители» наполняются особым смыслом. Что касается города, то именно он дает образ мечте о будущей счастливой жизни: планируют Города будущего. Кроме того, в условиях сталинской пропаганды «город» противопоставляется «деревне» и становится одним из двух пунктов «построения социализма», в котором городу отводится ведущая роль. Слова же «дом» и «строители» приобретают дополнительное метафорическое значение: сталинская фразеология опирается на «строительную» терминологию. Строительство социализма, к которому страна приступит с началом новой пятилетки, в официальной пропаганде будет прочно ассоциироваться с возведением дома, а существительное «строители» войдет в устойчивый оборот «строители социализма». В художественном языке Платонова образы-понятия «город», «дом», «строители» аккумулируют все оттенки значений, свойственных эпохе. С проблематикой «города» в большей степени связана башня «обшепролетарского» дома. Мы же обратимся сначала к ее строителям.

Выше мы приводили точку зрения А. Харитонова о том, что персонажи «Котлована» подчинены определенной задаче — показать советское общество во всем его своеобразии. По мнению исследователя, в характеристике платоновских героев преобладает тенденция к универсализации, они «выстраиваются в единую систему и становятся — вместе с выражаемыми ими мнениями, взглядами, позициями — гранями одного целого, которое в первую очередь наиболее сильно и ярко воспринимается читателем». Это «целое» и есть модель советского общества. С советским обществом частично отождествлялось понятие «строители социализма». Их-то и представляют в «Котловане» Чиклин, Сафронов, Козлов, Пашкин и Жачев (роль Прушевского, как идеолога всего строительства, особая). Об этих героях много писали, в основном с точки зрения поэтики имен. Но до конца «артель строителей» как единое целое и объект горькой авторской иронии воспринимается только на фоне повседневности 1929–1930 гг. Посмотрим, что, с точки зрения Платонова, представлял «отряд строителей социализма» в период великого перелома. В социально-политическом контексте времени рассмотрим личные качества героев, их высказывания и особенности бытового поведения, а также документы, на которые они ссылаются. Такое исследование не только помогает лучше понять детали содержания повести и общую атмосферу, в которой она создавалась, но и дает материал для датировки «Котлована».

Землекоп Чиклин — это основная «рабочая лошадь» первой пятилетки. На такую роль Чиклина в строительстве «общепролетарского дома» указывает прежде всего его фамилия (по наблюдению А. Харитонова, происходит от диалектного глагола «чикать» — бить). Чиклин «из пролетариата», плоть от плоти революции и, следовательно, «нынешний царь», как иронично замечает сторож с кафельного завода. Однако социальное преимущество никак не сказалось на положении Чиклина: «со времен покорения буржуазии» Чиклин имел один желто-тифозного цвета пиджак. Все время Чиклин проводил в работе, он «либо бил балдой, либо рыл лопатой, а думать не успевал». Последняя характеристика важна — так же бездумно подобные «чиклины» выполняли и приказы сверху.

Чиклин является одним из участников сцены, которая показывает, какими силами выполнялась первая пятилетка. Приведем эту сцену.

Первый рабочий день Вощева на котловане заканчивается приказом Прушевского кончать работу:

«— В понедельник будет еще сорок человек. А сегодня — суббота: вам уже пора кончать.

— Как так кончать? — спросил Чиклин. — Мы еще куб или полтора выбросим, раньше кончать не к чему.

— А надо кончать, — возразил производитель работ. — Вы уже работаете больше шести часов, и есть закон» (30).

Закон, на который ссылается Прушевский, — это «Постановление Народного комиссариата труда СССР от 27 февраля 1930 г. № 74», опубликованное в газете «Известия» 28 февраля 1930 г.: «О недопустимости удлинения рабочего дня и неиспользовании выходных дней». Хотя ст. 103 КЗОТа тоже запрещала сверхурочные работы, однако в первую пятилетку со сплошными «прорывами» в экономике на это никто не обращал внимания, поэтому и потребовалось дополнительное постановление, напоминающее «о недопустимости удлинения рабочего дня»:

«В настоящее время имеют место факты, когда по предложению администрации предприятий и местных организаций, по инициативе отдельных групп рабочих на предприятиях выносятся постановления о добровольном удлинении рабочего дня или об отказе от использования выходных дней, в целях успешного проведения социалистического соревнования, ликвидации обнаружившихся прорывов по выполнению промфинпланов» и т. д.

Упоминание о постановлении от 27 февраля 1930 г. на одной из первых страниц «Котлована» может быть свидетельством того, что Платонов приступил к работе над повестью не раньше весны 1930 г.

Социалист Сафронов — другой яркий представитель советского общества. Если «чиклины» были движущей силой первых пятилеток, то такие, как Сафронов, служили идейной опорой режима. В характеристике героя Платонов подчеркивает его убежденность в правоте проводимой политики и верность «генеральной линии». Сафронов — типичный выразитель официальной идеологии; он даже назван «вождем ликбеза и просвещения» в пародийную параллель титулу Сталина «вождь всего прогрессивного человечества».

Сафронов поддерживает Сталина и в вопросе о классовой борьбе — одном из пунктов полемики вождя с Бухариным и так называемыми «правыми». Эта полемика получила отражение в речи Сталина на апрельском Пленуме 1929 г. «О правом уклоне в ВКП(б)». Сталин осуждает «немарксистский подход т. Бухарина к вопросу о классовой борьбе в нашей стране», который состоит в том, что «тов. Бухарин думает, что при диктатуре пролетариата классовая борьба должна погаснуть». В идеологической борьбе со своими противниками Сталин всегда прибегает к помощи Ленина: «Уничтожение классов путем ожесточения классовой борьбы пролетариата, — такова формула Ленина. Уничтожение классов путем потухания классовой борьбы и врастания капиталистов в социализм, — такова формула т. Бухарина». Сталин неоднократно возвращается к «ошибке т. Бухарина», которая «состоит в неправильном, в немарксистском подходе к вопросу об обострении классовой борьбы». Таким образом, в общественном сознании точка зрения Бухарина на классовую борьбу при социализме закрепляется в формуле «затухание классовой борьбы», а Сталина — в формуле «обострение классовой борьбы». Сафронов обобщает эту полемику в выражении: «жар жизни вокруг костра классовой борьбы» (54). Об этом «костре» Сафронов говорит неоднократно: «Мы уже не чувствует жара от костра классовой борьбы, а огонь должен быть: где же тогда греться активному персоналу?» (64). Образ горящего костра опирается на центральные понятия в позиции «правых»: «погаснуть» и «потухнуть». Платонов утрирует мысль вождя, который не согласен с тем, что классовая борьба должна «погаснуть»: где же тогда греться активному персоналу?

Характеристике героя как идейного представителя советского общества и опоры режима соответствует и его фамилия, которая, как пишет Харитонов, «происходит от канонического мужского личного имени Софроний, от греческого sophron — здравомыслящий, благоразумный». А. Харитонов обратил внимание и на другую деталь характеристики героя через его фамилию: «вместо орфографически точного, т. е. последовательно „здравомыслящего и благоразумного" написания Софронов, она дается в повести как Сафронов. Изменена всего одна буква, но этого достаточно, чтобы разрушить искомые „благомыслящим" героем порядок и совершенство».

Эта деталь важна, она акцентирует ту черту Сафронова, которая подтверждается и его высказываниями: несмотря на свою лояльность режиму, Сафронов в политическом плане малограмотен. Так, например, о «ликвидации кулачества как класса» Сафронов говорит: «мы же, согласно пленума, обязаны их ликвидировать не меньше как класс». Опираясь на эту реплику, исследователи платоновского творчества пытались найти в истории нашей страны такой пленум, который принял решение о «ликвидации кулачества как класса». В этой связи называли то апрельский, то ноябрьский пленумы 1929 г. (что сказалось и на датировке повести — 1929 г.). Однако в данном случае ссылка Сафронова на пленум — лишь устойчивый оборот, речевой штамп как следствие неточности его политических знаний и поверхностности убеждений. Пленума же такого просто не было: впервые политика «ликвидации кулачества как класса» была провозглашена Сталиным в его речи «К вопросам аграрной политики в СССР» на конференции аграрников-марксистов 27 декабря 1929 г.: «От политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества как класса». Так Платонов показывает, что идейной опорой сталинского режима были «сафроновы» — «благомыслящие» с изъяном.

Приспособленец Козлов — третий представитель советского общества. Он тоже участвует в общем «строительстве»; и таких, как эта «рвущаяся вперед сволочь», при любом режиме бывает большинство. С образом Козлова, ушедшего с котлована на общественную работу, связанно несколько реалий времени, не только ярко характеризующих этого несимпатичного рабочего, но и дающих материал для датировки повести.

Свое право на уход с тяжелой работы на котловане Козлов мотивирует тем, что «он видит в ночных снах начальника Цустраха товарища Романова и разное общество чисто одетых людей» (48). Данная деталь любопытна в двух отношениях — как показательная для уровня «политической грамотности» Козлова и как корректирующая датировку «Котлована». Дело в том, что товарищ Романов (Романов М. И.) никогда не был начальником Цустраха (Центральное управление социального страхования — орган при Наркомате труда СССР). А был тов. Романов начальником Главсоцстраха (Главное управление социального страхования — орган при Наркомате труда РСФСР). Начальником же Цустраха с марта 1929 г. был Котов В. А. Опубликованные в прессе многочисленные документы по социальному страхованию подписаны то «начальник Главсоцстраха РСФСР тов. Романов», то «начальник Цустраха тов. Котов», а под некоторыми стоят подписи обоих начальников. Так что перепутать их было немудрено, что и сделал Козлов, демонстрируя свою политическую малограмотность (видимо, такая путаница не являлась приоритетом Козлова). Но Козлов не просто перепутал Котова с Романовым, он еще и не уследил за административными перестановками, что в ситуации темпов первой пятилетки тоже было нетрудно, но для будущего идеологического работника не извинительно. Отчеты, циркуляры и пр. Главсоцстраха, которые публикуют газеты «Труд», «Известия», журнал «Социальное страхование», до конца 1929 г. подписаны тов. Романовым. Но в конце 1929 г. и в начале 1930 г. в НКТ РСФСР проходит «чистка», о которой сообщает журнал «Вопросы страхования». В ходе чистки некоторые чиновники смещаются со своих постов («вычищаются»). Видимо, нечто подобное произошло и с тов. Романовым в январе 1930 г.: февральский номер журнала «Социальное страхование» за 1930 г. в разделе «Как живем, что делаем в Главсоцстрахе РСФСР» сообщает: «Вместо тов. Романова М. И. начальником Главсоцстраха РСФСР назначен зав. фондовым отделом Главсоцстраха тов. Михайлов М. К.». Подпись Романова М. И. на некоторое время исчезает из документов, но в сентябре 1930 г. опять появляется, сначала с такой расшифровкой: «за Народного комиссара труда РСФСР М. Романов», а через некоторое время и «Нарком труда РСФСР М. Романов». Видимо, М. И. Романову удалось «отмазаться». Впрочем, эти события находятся уже за пределами предполагаемого времени работы Платонова над «Котлованом». Таким образом, Козлов не только перепутал начальников (или возглавляемые ими ведомства), но и не был в курсе смещения с поста интересующего его лица, что возможно все-таки только в какое-то обозримое после этого смещения время, т. е. тоже не позднее весны 1930 г.

Прокомментируем и план личного «спасения» с котлована, который возникает у этого типичного советского приспособленца, — современному читателю платоновской повести он, скорее всего, не понятен. Платонов описывает это так: Козлов постепенно понимает, что «строительство» на котловане — совсем не то, о котором заявляет официальная пропаганда обещаниями построить новую жизнь, и совсем не то, на что надеялся Козлов лично для себя. Поэтому-то Козлов решает покинуть «строительство котлована» и найти для себя более подходящее «строительство» — организационное. Его план состоял в следующем — «перейти на инвалидную пенсию, чтобы целиком отдаться наибольшей общественной пользе» (47). Дальше происходит конфликт, который требует комментария. Когда Козлов объявляет остальным строителям, что пойдет в соцстрах «становиться на пенсию» и будет «за всем следить против социально вреда и мелкобуржуазного бунта», возмущенный Жачев бьет этого «летуна» головой в живот, объясняя пытающемуся его остановить Чиклину: «Я хотел, чтоб он первый разряд пенсии получил!» (47). Какую же дополнительную услугу оказал Козлову Жачев? Согласно «Положению о пенсиях и пособиях по социальному страхованию» (Постановление ЦИК и Совета Народных Комиссаров СССР), утвержденному 13 февраля 1930 г. и опубликованному 19 февраля 1930 г. в газетах «Труд» и «Известия», «право на пенсию по инвалидности имеют лица, работающие по найму, в случае наступления у них инвалидности (стойкой нетрудоспособности)». «Стойкая нетрудоспособность» у работающего по найму Козлова была и раньше. Но даже если бы эту нетрудоспособность вызвала реальная инвалидность, существенных преимуществ она не давала — на общую инвалидную пенсию можно было «протянуть ноги», если они были. Следовательно, важно не столько «право на пенсию», сколько ее размер. По этому поводу опубликованное 19 февраля 1930 г. «Положение о пенсиях» гласило:

«Инвалиду, который совершенно неспособен к труду и нуждается в постоянном уходе (инвалиду первой группы), пенсия назначается а) в размере его полного заработка от работы по найму, если инвалидность наступила вследствие несчастного случая, связанного с работой по найму».

Инвалид Жачев за публикациями документов по социальному страхованию, видимо, следил и был в курсе всех новостей в этой области, особенно в части пенсий по инвалидности ввиду актуальности для него самого данной проблемы. Жачев-то и обеспечил Козлову необходимый «несчастный случай». Спустя некоторое время Козлов действительно является на котлован уже в новом статусе — он занимается профсоюзной работой и получает пенсию «по 1-й категории». Это значит, что комиссия признала его «неспособным к труду и нуждающимся в постоянном уходе (инвалидом I группы)», а причиной инвалидности — «несчастный случай, связанный с работой по найму», и назначила пенсию в размере его полного заработка. Получать пенсию в размере полного заработка — совсем не то, что жить на обычную инвалидную пенсию. Для сравнения: безногий Жачев — тоже инвалид 1 группы — должен был получать около 20 рублей, если принадлежал к «контингенту империалистической войны»; «контингент гражданской войны» получал рублей на пять больше (до 1930 г. включительно размер пенсии немного различался по областям, только с 1931 г. введены единые нормы выплат; информацию о размере пенсий публикует журнал «Вопросы страхования»), а Козлов как бывший строительный рабочий должен был получать около 70 рублей. Случай, произошедший с Козловым, был, видимо, типичным для этого времени: пресса сообщает о многочисленных недостатках и нарушениях в работе врачебной экспертизы по установлению инвалидности; об отсутствии врачебно-страхового подхода в определении степени утраты трудоспособности; о неудовлетворительном составе врачебно-экспертных комиссий; о многочисленных случаях непризнания инвалидами людей со стойкой утратой трудоспособности, равно как и о попадании в число инвалидов случайных людей. Можно предположить, что часть таких же «активных», как Козлов, строителей социализма, устраивала себе пенсию «по 1-й категории», что Платонов и отразил в своей повести.

Но Козлов, как сказано у Платонова, «дополнительно к пенсии по 1-й категории обеспечил себе и натуральное продовольствие» (63). Сделал он это следующим образом:

«Зашед однажды в кооператив, он подозвал к себе, не трогаясь с места, заведующего и сказал ему:

— Ну хорошо, ну прекрасно, но у вас кооператив, как говорится, рочдэльского вида, а не советского! Значит, вы не столб со столбовой дороги в социализм!?

— Я вас не сознаю, гражданин, — скромно ответил заведующий.

— Так значит опять: просил, он, пассивный, не счастья у неба, а хлеба, насущного черного хлеба!? Ну хорошо, ну прекрасно! — сказал Козлов и вышел в полном оскорблении, а через одну декаду стал председателем лавкома этого кооператива» (64).

Данная речь Козлова — еще один образец его политической безграмотности, а также тактики в достижении своих целей. Любопытна первая реплика этой обличительной речи: «Но у вас кооператив, как говорится, рочдэльского вида, а не советского!» Любопытна тем, что кооператив, в который зашел Козлов, не принадлежал к «рочдельскому виду» и принадлежать не мог по той простой причине, что таких кооперативов в СССР просто не было, все были «советского».

Информация о рочдельских кооперативах периодически появляется в печати 1920-х годов — волею судьбы они объявляются главным антагонистом кооперативов «московского/советского типа». В 1925 г. несколькими изданиями выходит брошюра «Москва или Рочдель», в которой опубликованы два доклада — старейшего представителя кооперативного движения, французского профессора Шарля Жида «Рочдель и Москва» и старого большевика, одного из главных советских специалистов по кооперативам, автора нескольких книг и статей на эту тему Н. Л. Мещерякова: «Москва и Рочдель». Рочдель — город в Англии, в котором в 1844 г. и появились кооперативы, принципы работы которых завоевали себе многочисленных сторонников: рочдельская кооперация стала самым распространенным видом кооперации во всех странах мира. Отличия «московского типа» кооперации от рочделького подробно описаны, хотя и с разных точек зрения, в докладах Ш. Жида и Н. Мещерякова. Мы кратко приведем некоторые из них: рочдельская кооперация — это свободный и независимый от государства союз добровольных членов, «московская» — государственная организация, почти обязательная для не лишенных прав граждан; рочдельская кооперация открыта для всех, «московская» — закрыта для «классово чуждых»; рочдельская кооперация распределяет прибыль между своими пайщиками, «московская» об этом и речи не ведет и т. д. Но наибольшее раздражение идеологов советского кооперативного движения вызывал пункт в программе рочдельцев, который декларировал нейтралитет кооперации в области политики и религии и принципиальное неучастие в классовой борьбе. «Малая советская энциклопедия» по этому поводу с возмущением пишет: «Революционные кооператоры капиталистических стран и СССР отбрасывают эти принципы и ведут против них энергичную борьбу, требуя от кооперации участия в революционной борьбе пролетариата в союзе со всеми другими революционными организациями рабочего класса». Именно по причине своего демонстративного аполитизма рочдельская кооперация и становится главным жупелом советских идеологов кооперативного движения. Существенным отличием в работе этих диаметрально противоположных типов кооперации являлось и качество обслуживания. Рочдельские кооператоры требовали «продавать только доброкачественные продукты, соблюдая правильную меру и правильный вес», чего в советских кооперативах, как свидетельствуют сообщения в официальной прессе, не было и в помине: информацией о многочисленных злоупотреблениях, порче товаров и отсутствии их в кооперативах полны периодические издания этого времени. И конечно, не был исключением в этом плане и тот кооператив, в который пришел Козлов.

Во второй угрозе Козлова в адрес заведующего кооператива («Значит, вы не столб со столбовой дороги в социализм!?») обычно видят перекличку со сталинской статьей «Год великого перелома», в которой Сталин неодобрительно отзывается о людях, не желающих признавать, что колхозы являются «столбовой дорогой» вовлечения крестьянских масс в дело построения социализма. Однако смысл этой реплики Козлова в другом.

Поиск «пути к социализму» занимал представителей партийной верхушки с начала 1920-х годов, и понятие «столбовой дороги к социализму» было в ходу уже давно, но относилось оно к проблемам «социалистического переустройства деревни». На XIV конференции РКП(б), которая состоялась в апреле 1925 г., Ю. Ларину, призывавшему создавать в деревне колхозы, возражал Н. Бухарин: «Колхоз — это есть могущественная штука, но не это столбовая дорога к социализму». Сам Бухарин считал, что «столбовая дорога к социализму» проходит прежде всего через кооперацию в области закупки товаров, сбыта продукции и пр., а не производства (т. е. отдавал предпочтение, как говорили, «низшим формам кооперации»). Эти свои взгляды Бухарин развивает и в ряде работ, в том числе в брошюре «Путь к социализму и рабоче-крестьянский союз» (1925), один из разделов которой так и называется: «Столбовой путь к социализму». Основным оппонентом Бухарина становится Сталин. В работе «К вопросам ленинизма» (1926) Сталин пишет: «Кооперирование миллионных масс крестьянства является столбовой дорогой социалистического строительства в деревне». В дальнейшем Сталин будет настаивать на том, что «столбовой дорогой» социализма в деревне являются колхозы. Но в случае с Козловым дело даже не в разногласиях двух партийных лидеров, а в том, что Козлов употребляет данный оборот политического языка не к месту: кооператив, к которому у него был личный интерес, никакого отношения к полемике о «столбовой дороге» не имел. Козлов или мало разбирается в том, что читает, или сознательно манипулирует словами: новый знакомый Козлова заведовал таким же кооперативом, какие были по всей стране, и «столбом» с той дороги, по которой вся страна шла в социализм, конечно, был. Но заведующий больше понимал, чем слышал (почти как другой платоновский герой, который «понимал еще больше, чем видел»): в ответ на замечание он тут же сделал Козлова председателем лавкома своего кооператива, учтя «не только ярость масс, но и качество яростных».

Лавкомы (лавочные комиссии) — это органы рабочего контроля за деятельностью кооперативов, которые были введены как реакция на многочисленные злоупотребления в их руководстве: манипуляции с карточками, распределение дефицитных товаров по личным каналам, плохое качество и хранение продаваемых товаров, а чаще их полное отсутствие и пр. Однако вскоре после введения лавкомов в печати появляются сообщения о том, что лавочные комиссии не справляются с задачами рабочего контроля над кооперацией: они «сращиваются с кооперативным аппаратом и становятся участниками преступлений»; звучит даже требование «перешерстить лавкомы, чтобы отсеялись все шкурники». Председателем такого лавкома и был Козлов, а следовательно, и имел натуральное продовольствие дополнительно к пенсии по 1-й категории.

Свой социализм Козлов, таким образом, уже построил. Поэтому Козловым гордился профсоюзный лидер Пашкин, который, глядя на Козлова, «верил в тот близкий день, когда весь пролетариат примет образ авангарда своего: это и будет социализм» (64). Для окончательного построения социализма остальным рабочим осталось повторить путь первопроходца Козлова, который дает «ближним землекопам» напутственное пожелание: «Не будьте оппортунистами на практике!» (64). Эту реплику Козлова комментаторы платоновской повести связывают с конкретными партийными документами, причем достаточно поздними. Однако на самом деле она восходит к устойчивым газетным оборотам типа «оппортунизм в теории и на практике», «теоретические основы правого уклона и оппортунизм на практике» и др., например: «Усилим вооружение ленинского комсомола в борьбе с оппортунизмом в теории и на практике»; «Партия ведет борьбу и против теоретических основ правого уклона, и против оппортунизма на практике»; «Усилим огонь по теории и практике правого уклона». «Оппортунизмом на практике» во время разгара борьбы с Н. Бухариным и группой правых называлось обычно лояльное отношение к «кулакам» и их пребыванию в колхозах. Так что призыв к землекопам «не быть оппортунистами на практике» направлен, мягко говоря, не по адресу, а Козлов опять достаточно бессмысленно использует политическую терминологию.

Определенным образом характеризуют Козлова и те «лозунги-песни», которые он заучил и любил произносить, например: «Прелестна вы, как Ленина завет!». В стране, выполняющей «первую пятилетку по строительству социализма», не только «кричали голоса ударных бригад» (112), но и пели тысячи «синеблузных» коллективов и артистов эстрады. Проблема их музыкального репертуара была настоящей головной болью работников культурного фронта. Журнал «Культурная революция» пишет: «Музыка — самая заброшенная область художественной работы союзов, ей уделяется меньше всего внимания. <…> Здесь процветает халтура, здесь торжествуют идеологически чуждые и вредные влияния». Основная проблема эстрадников — отсутствие музыки и текстов революционного содержания или механическая связь с этим самым революционным содержанием. Журнал приводит и образец такой механической связи — слова песни в духе тех, что любил повторять Козлов («Прелестна вы, как Ленина завет»): «Сердце-то в партию тянет». Козлов — не Сафронов и не Вощев; у него нет ни твердой идеологической установки, которая могла бы защитить от вредных влияний; ни ума и вкуса, которые оградили бы от пошлости.

Платонов через имя дает Козлову определенную характеристику: доносчик; кляузник, обуреваемый комплексом власти; ночной рукоблуд и «рвущаяся вперед сволочь». Но некоторые черты этого социально-психологического типа раскрываются только на фоне политической повседневности: нетвердая ориентация в событиях окружающей жизни, но зато четкая направленность на свои личные интересы; начетничество при отсутствии понимания, но в соединении с умелой манипуляцией формально усвоенными словами; глубинная пошлость и отсутствие всяких принципов.

Следующий типичный представитель этого времени — безногий инвалид Жачев. После двух войн, империалистической и гражданской, таких искалеченных людей в стране хватало, и положение их было тяжелым — мизерные пенсии выбрасывали из жизни тех, кто сделал революцию. Платонов дает Жачеву несколько определений: «жирный калека», «могучий увечный», «урод империализма», «безногий инвалид». Из всех этих характеристик самым эмоционально окрашенным и даже возвышенным кажется слово «увечный», но именно оно и было официальным термином для фактических изгоев общества. Несмотря на очевидность и необратимость увечья, такие люди регулярно проходили экспертизу инвалидности. Журнал «Вопросы страхования» (1929, № 2) под призывом «Добиться улучшения экспертизы инвалидности» публикует фотографию одного из них: безногий человек в кабинете врача и подпись «Увечник на приеме в БВЭ» (БВЭ — больница врачебной экспертизы). Однако действительные инвалиды типа Жачева (многие из которых были участниками гражданской войны) не только регулярно проходили экспертизу инвалидности, но часто вовсе не могли ее получить в отличие от «инвалидов» вроде Козлова.

Искалеченность Жачева и отсутствие у него половины туловища для Платонова, безусловно, символичны: Платонов неоднократно подчеркивает, что Жачев — «урод империализма». Эта аллегорическая деталь почему-то важна писателю.

В положении Жачева Платонов акцентирует его «выброшенность», а в позиции — неуемное чувство социальной справедливости; непримиримость ко всему, что чуждо революции; оппозиционность. Жачев, который считает себя «по человечеству лучше», облагает собственным налогом «достаточных лиц», т. е. советских функционеров; он мечтает убить «всех больших жителей своей местности, <…> оставив в живых лишь пролетарское младенчество и чистое сиротство»; за все его разоблачительные высказывания в адрес «новых буржуев» Жачева осуждает «носитель официальной идеологии» Сафронов, призывая «всецело подчиниться производству руководства». Последнее обстоятельство очень важно: в этих упреках «верного ленинца» Сафронова А. Харитонов услышал отзвуки политических дискуссий 20-х годов, а в личности и позиции самого мятежного обвиняемого — сходство с главным оппонентом Сталина — Л. Д. Троцким. Харитонов подчеркивает, что свою борьбу со Сталиным Троцкий строил на обвинениях в «обюрокрачивании рабочего государства» и расслоении в рядах правящего класса при сталинском режиме, появлении среди коммунистов высокооплачиваемых функционеров-бюрократов, положение которых разительно отличается от положения коммуниста, работающего в угольной шахте и получающего 50–60 рублей в месяц. В распоряжении таких коммунистов-функционеров, а фактически «новых буржуев», имеются автомобили, хорошие квартиры, пайки, партмаксимумы и пр. Подобные взгляды высказывает и Жачев. Харитонов отмечает, что «Жачев и личными своими чертами походит на „неистового Льва": он беззастенчив, по-своему красноречив, склонен к демагогии»; «он, как и Троцкий, фанатик революции». Даже в фамилии героя отозвалась изначальная жесткость позиции Троцкого в вопросах коллективизации и индустриализации. И, безусловно, немаловажным объединяющим моментом в судьбе крупнейшего политического деятеля (фактически второго лица в государстве) и безногого героя платоновской повести является именно «вы-брошенность»: в 1929 г. Троцкого, одного из организаторов революции и победы в гражданской войне, выставили из страны. Троцкий, конечно, не является в привычном смысле прототипом Жачева. Его тема — лишь часть образа Жачева и лишнее свидетельство «ориентации писателя на идеологический контекст эпохи», а также особых принципов построения платоновского образа и многоплановости его художественного текста.

Председатель окрпрофбюро Лев Ильич Пашкин — главный объект нападок Жачева. Лев Ильич является тем высокооплачиваемым функционером-бюрократом, которых критиковала и «левая оппозиция». Пашкин «состоит в авангарде», т. е. является членом партии, и при этом живет «в основательном доме из кирпича, чтоб невозможно было сгореть» (38), ездит на автомобиле и получает паек. Пашкин исключительно дисциплинированный коммунист и откликается на все директивы партии. Его «добросовестность» в исполнении «нового лозунга» профсоюзной работы «лицом к производству» мы показали выше: «близ начатого котлована Пашкин постоял лицом к земле как ко всякому производству». Не оставил без внимания он и второй лозунг профсоюзной работы — «ближе к массам». Во исполнение этого требования Пашкин, как сказано у Платонова, «научно хранил свое тело». На его рабочем столе «находились различные жидкости и баночки для укрепления здоровья и развития активности», из которых профсоюзный лидер время от времени выпивал по капле. И делал он это «не только для личной радости существования, но и для ближних рабочих масс» (39).

Платоновская ирония по поводу того, как Пашкин выполнял «новые лозунги профсоюзной работы», несомненна. Однако все оттенки этой иронии становятся понятными только при знакомстве с повседневностью, в которой повесть создавалась. В начале 1930 г. центральная пресса с удивительной регулярностью рекламировала три препарата «для укрепления здоровья и развития активности» схожего наименования и, возможно, действия: «Секарская жидкость. Extractum testiculorum», «Спермин-фармакон» и «Спермоль». Назначение одного из них, «Спермоли», реклама объясняла так: «Для укрепления всего организма, нервной системы, улучшения деятельности сердца и как общетонизирующее». Про «развитие активности» в газетной рекламе «Спермоли» не было сказано ничего. Однако названия препаратов, а также их состав («вытяжка из семенных желез») наводят на мысль об «активности» вполне определенного рода. Действие «Секарской жидкости» в газете никак не разъяснялось, но ее латинское наименование (Extractum testiculorum) эту версию укрепляет (testiculus, i m — мужское яичко; мужская сила). Других препаратов «для развития активности» (и вообще никаких других, разве что изредка гематоген) пресса не рекламирует, так что во исполнение «нового лозунга» профсоюзной работы «ближе к массам» Пашкин, как послушный партийной печати гражданин, пил, видимо, эти (не исключено, что Платонов обыграл здесь какую-то общеупотребительную шутку, связавшую лозунг «ближе к массам», а также стремление руководства страны всячески активизировать равнодушное к проводимой политике население с рекламой «Секарской жидкости» и ей подобных препаратов «для развития активности»: несмотря ни на что, на злободневные политические темы народ шутил и, в согласии с традициями народной смеховой культуры, шутил не всегда прилично; информация о подобного рода вольностях даже просачивалась в печать — тема, к которой мы еще вернемся).

Не менее иронично Платонов описывает, как живо Пашкин откликнулся на призыв партии бороться «за режим экономии», купив себе вместо старого экипажа новый автомобиль. Произошло это следующим образом. Продав экипаж «в эпоху режима экономии», Пашкин некоторое время приезжал на котлован верхом на коне; когда же «во время пеших отлучек Пашкина в глубь котлована» Жачев опоил его коня, Пашкин перестал «ездить всадником и прибывал на автомобиле» (48).

«Эпоха режима экономии» началась с «Обращения ЦК ВКП(б)» 25 апреля 1926 г. «О борьбе за режим экономии»:

«Ко всем парторганизациям, ко всем контрольным комиссиям партии, работающим в хозяйственных, кооперативных, торговых, банковских и др. учреждениях. Перед нашей партией и страной стоят задачи максимального обеспечения подъема индустрии. <…> Для усиления социалистического накопления важнейшее значение приобретает <…> установление строжайшего режима экономии в расходах всех без исключения административных, хозяйственных, торговых, кооперативных, банковских и других учреждений и организаций снизу доверху».

Все последующие партийные документы вплоть до осени 1929 г. призывают бороться «за режим экономии». Резолюция XVI партконференции (апрель 1929 г.) подводит итог этой борьбы: «Борьба за режим экономии и развертывание работы по рационализации советского аппарата за последние два года дали уже значительные практические результаты». Немного раньше резолюция ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1928 г., повествуя о неудачной хлебозаготовительной кампании, призывала «с величайшей настойчивостью бороться за режим экономии в области расходования хлеба и со всякими растратами наших хлебных ресурсов». В резолюции же ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1929 г. уже ничего не говорится о «режиме экономии в области расходования хлеба», но зато победно заявляется о «благоприятном ходе хлебозаготовок», которые значительно превысили «результаты прошлых лет и позволили уже в текущем году создать резерв до 100 млн пудов хлеба». Это изменение идеологической «установки» (именно «установки», а не ситуации в стране, потому что народ по-прежнему голодал и хлеба не хватало) Платонов с не меньшей иронией отразил в сцене с «сытным бутербродом», который «нечаянным движением» столкнул со стола «главный революционер», видимо, в ознаменование того, что «режим экономии в области расходования хлеба» отменен. Когда Пашкин, подзабыв о новой «установке», бутерброд поднял, «главный революционер» его осадил: «Не стоило нагибаться, <…> на будущий год мы запроектировали сельхозпродукции по округу на полмиллиарда» (65). Пашкин живо вернул «бутерброд обратно в корзину для бумаг, боясь, что его сочтут за человека, живущего темпами эпохи режима экономии» (65).

Строители «общепролетарского дома» — это и есть собирательный образ советского общества, которое оказывается в «котловане». Этот образ Платонов создает в полемике с официальной версией о «строителях социализма», представленной на страницах периодических изданий. Ее образец можно найти в «Рабочей газете»:

«Пролетариат создает новые формы труда, новые отношения между людьми, создает новый тип человека — строителя социализма. И в эти ленинские дни наш взор обращается прежде всего на эту могучую армию строителей. <…> Мы сдаем на слом старую экономику. И вместе с ней мы сдаем на слом старого человека. Люди, строящие социализм — их миллионы, — быстро перерабатывают и самих себя».

Как видим, в отношении реальных строителей социализма Платонов не имел иллюзий: горькая ирония пронизывает его повествование. Что же строят эти строители?