Историческая тематика для русской
прозы традиционна. В XX веке Вяч. Шишков, Ю. Тынянов, О. Форш, В. Язвицкий, В.
Ян и др., а в нынешнее время Д. Балашов,
В. Пикуль и др. разрабатывали ее как в философски-серьезном, так и в
приключенческом варианте. Яркая повесть нижегородского прозаика Михаила Крупина «Самозванец» (1994)
обнаруживает основательную историческую и историко-этнографическую эрудицию
автора. Вместе с тем повесть тяготеет к авантюрно-приключенческому сюжетному
развитию (именно такой подход к художественному изображению истории преобладал
в литературе 90-х годов).
Самозванец – это Григорий Отрепьев.
Здесь данный исторический деятель предстает как предприимчивый и сметливый,
находчивый и удачливый обаятельный плут. Повествование о его невероятных
похождениях ведется с юморком; присутствуют даже использованные когда-то
Пушкиным в «Борисе Годунове» образы Варлаама и Мисаила (здесь – это давние
приятели Гришки, осведомленные о его дерзком замысле выдать себя за царевича).
Писатель не согласился с расхожей
легендой о романтической любви самозванца и Марины Мнишек. В повести девушку
зовут Марианна, и она отнюдь не красавица:
«Невысокая,
щуплая, дочка самборского старосты сильно напоминала его общим видом лица. Нос
– лопаткой, змеиной головкой, малый ротик, поджатые тонкие губы. Подбородок
широким углом и широкий разумно мечтающий лоб. Лишь глаза Марианны, и в
действительности неземные, венисово-лунно-стальные, особенные, озаряли порою
играющим светом эти блеклые черточки, – самовластно, рискованно соединяли
все линии.
На
балах… сердце панны вдруг стало (без спроса ее) вырабатывать яд. Вместе с тем в
юном сердце, лишенном горячих приманок (а с ними и бурь благотворных –
лекарства от спеси), воспиталась заносчивость самая дикая, запеклась жажда
неограниченной власти. И когда Марианна, приехавшая из Заложниц в Самбор по
срочному зову отца, услышала о грозящей себе помолвке с московским царевичем,
она испытала какое-то смешанное ощущение: в нем и радостный девичий трепет, и
ужас при мысли о неотесанном претенденте ни в какое сравнение не шли с тем
огромным, мистическим чувством объятий фортуны, пониманием чудной возможности
стать исторической гордой персоной, царицей в бескрайней стране, там, где
власть государей священна. ‹…›
Лишь
бы Углицкий выиграл царство! Но отец и князья Вишневецкие зря не пригреют и
мухи – знать, жених проберется к престолу, а уж там будет видно, кому из них
править страной».
Мнишек-папа
сватает дочь в этой повести совсем как князь Василий Курагин буквально толкает
Элен замуж за Пьера Безухова в «Войне и мире» Льва Толстого. Тут подражания
никакого нет, просто ситуации складываются однотипные, так что оба родителя
выписаны как аферисты и интриганы.
В повести много колоритных фигур,
немало с выдумкой построенных сцен, неожиданных поворотов сюжета. Поскольку
первый самозванец – фигура таинственная, о которой историкам известно немного,
простор для писательского воображения чрезвычайно широк.
Отлично выписан образ воеводы Петра
Басманова (он успешно громил самозванца, но после смерти Бориса Годунова в
итоге сложных раздумий перешел на его сторону). То же в смысле выразительности
характера можно сказать про донского атамана Корелу, младшего Мнишка – Стася –
и еще многих героев Крупина. Слог у автора весьма выразительный.
Повесть М. Крупина издана в Нижнем
Новгороде, из-за чего центральный читатель мало с ней знаком. Между тем это
талантливое произведение.
Можно указать и на другое интересное
произведение 90-х годов все о том же историческом периоде – изданный в Москве
роман Владимира Куковенко «Смутное
время» (1996). Интонационно он не похож на повесть М. Крупина: шутливый тон
чужд автору, пытающемуся всерьез разобраться здесь в скрытых причинах русской
трагедии начала XVII века. Но обе книги знаменательны именно близостью
тематики. Видимо, сегодня события того далекого времени чем-то неуловимо
напоминают писателям какие-то современные перипетии. |