Стихотворение служит примером изначального, фатального трагизма
человека. Недоносок – странное, фантастическое, гротескное существо,
придуманное Баратынским для сравнения с положением человека во
Вселенной. Если поэты либо возвеличивали человека, либо изображали его
ничтожной тварью (ср. у Державина: «бог» и «червь»), то у Баратынского
Недоносок является на свет заранее обреченным – он мертворожденный. Он
летает между небом и землей, не в силах ни достигнуть Эмпирея, т. е.
обитания ангелов и Бога, ни связать свою жизнь с землей. Он – всего лишь
крылатый вздох. Он слаб и немощен («мал и плох»). Недоносок –
своеобразная метафора человека, который, не в силах жить на земле,
устремляется к небесам, но никогда не достигает заветного рая.
Трагедия неизбывна: Недоносок, помещенный на землю и лишенный бытия,
умирает, потому что он стал смертным («Роковая скоротечность!»), но и
вечность без существа, наделенного пусть даже слабым сознанием, стала
еще более «бессмысленной» и ненужной.
С.Г. Бочаров в статье ««О бессмысленная вечность!» От «Недоноска» к
«Идиоту»» полагает, что ни в пантеистический образ природы как
одушевленного космоса, ни в образ природы как детерминированный
космический миропорядок, «подчиненный неукоснительной механической
закономерности и проникнутый сплошной «неволей» «Недоносок», «созданный в
те же годы, не помещается»».
На самом деле Недоносок целиком укладывается в «парадигму»
детерминизма, потому что он находится во власти природы: сияет солнце, и
недоносок «весело играет» с «животворными лучами», налетает ветер, и он
трепещет под натиском бури. Но главное заключено в другом: оба «лика
природы» у Баратынского вмещаются в одну общую «парадигму»: он мыслит
мир одновременно и подчиненным, и свободным. Мировой порядок держится на
«законе», согласно которому мир изначально противоречив и неразложим на
пантеизм и детерминизм. Пантеизм держится на детерминизме, а
детерминизм предполагает пантеизм. Можно сказать так: пантеизм у
Баратынского детерминирован, а детерминизм пантеистичен. В этом состоит
еще одна причина трагичности мира. Срединное – меж землей и небесами
положение в мире Недоноска – это напоминание о его отчасти свободных,
отчасти зависимых порывах и полетах. Недаром С.Г. Бочаров услышал в
«чужой речи» Недоноска звуки «сокровенной, чистой лирики Баратынского».
Пребывание души между абсолютным бытием и абсолютным небытием, о чем
писал А.Ф. Лосев, анализируя эстетику Платона,
объясняет положение Недоноска, которому дано «чувство бытия», он вечен,
но не дано «провиденье». От него скрыты «тайны мира» и его удел –
«бессмысленная вечность». Это пребывание Недоноска в мире сходно с
местом человека во Вселенной. Оживленный же Недоносок-сын как чисто
земное существо вовсе лишен «бытия» и тут же умер, а Недоносок-отец,
оставшийся в одиночестве, еще острее почувствовал тягость «бессмысленной
вечности».
Баратынский колебался между приятием и неприятием миропорядка.
Недаром он писал о «диком аде», в который временами погружалась его
душа. Но серьезные и глубокие сомнения не отменяют страстной жажды
гармонии, совершенства, единства телесного и духовного начал. Идеалом их
выступает в лирике Баратынского поэзия, природа которой изначально
гармонична и являет собой, по стойкому убеждению поэта, образец стройной
красоты.
В стихотворении «В дни безграничных увлечений…» (1831) «прерванный
гений» увлекал, по признанию поэта, к скептицизму и неверию. Однако в
душе поэт «носил идеал» «Соразмерностей прекрасных». С тех пор порывы
страстей и «мятежные мечты» «не затмевают Законов вечной красоты…». Но
Баратынскому мало созерцанья красотой и наслажденья гармоническим
совершенством поэзии. Ему нужно преобразовать жизнь по художественным
законам поэзии:
И поэтического мира
Огромный очерк я узрел,
И жизни даровать, о лира!
Твое согласье захотел.
Примирение страстей в душе поэта достигается не разумом и
не чувством, а творческим преображением. Лишь поэзия способна разрешить
конфликт между мятежными страстями и «вышней волей». Она одна усмиряет
бунтующую душу и врачует ее. Мысль о гармонической природе искусства, в
частности поэзии, одна из основополагающих в романтизме. Шеллинг писал:
«В совершенстве произведения находит себе успокоение всякий порыв к
творчеству; все противоречия здесь снимаются, все загадки разрешаются».
Идея эта в романтизме была настолько распространена, что ее разделяют и
Баратынский, и его суровый критик, не признавший в нем «поэта мысли»,
С.П. Шевырев: «Искусство приводит нас к единому всеобъемлющему чувству, к
согласию с самим собою и со всем миром, нас окружающим».
Согласно Баратынскому, ничто не может успокоить «больную»,
раздвоенную, скорбящую душу – ни вера в Бога, ни любовь, ни дружба.
Холод жизни, неизбывное страдание становятся уделом души, которая,
утратив надежды на достижение гармонии в себе и с миром, не в силах
найти покой. Для Баратынского, в отличие от Жуковского, нет утешения ни в
«очарованном Там», за пределами земной жизни, ни, в отличие от раннего
Батюшкова, в счастливой и простой хижине,
ни, в отличие от Пушкина, в той самой жизни, которая несет страдания и
одаряет «улыбками». «Больная» душа поэта не может излечиться в «больном»
мире. Для того чтобы поведать о мировой дисгармонии, нужно сначала
исцелиться, примирить противоречивые чувства в самом себе, найти
душевное успокоение. Для этого необходимо победить «болезнь духа»,
преобразив ее в гармонию стиха. И только потом преображенная творчеством
душа перейдет в души людей, неся им через излитые мерные стихи весть о
желаемой гармонии всего сущего.
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
