В
«Рудине», первом романе «николаевской» трилогии, изображается период конца
1830-х (может быть, самого начала 1840-х) годов – время интенсивного увлечения
русской интеллигенции классической немецкой, главным образом гегелевской,
философией, в которой молодые искатели истины видели ключ к разрешению всех
мировых проблем и, в частности, проблем русской жизни. Главный герой романа –
небогатый дворянин Дмитрий Рудин, получивший духовное крещение в философском
кружке Покорского, где он приобрел любовь к абстрактному мышлению и где расцвел
его дар красноречиво и вдохновенно излагать на публике отвлеченные философские
истины. Прототипом кружка Покорского был сложившийся при Московском
университете кружок Н. В. Станкевича, в который входили или которому
были близки такие знаменитые впоследствии в русской культуре фигуры, как
В. Г. Белинский, Т. Н. Грановский, В. П. Боткин,
М. А. Бакунин, М. Н. Катков.
Сам Рудин по темпераменту и
мыслительному складу более всего напоминает Бакунина, во второй половине 1830-х
годов бывшего фанатичным гегельянцем. Поначалу Рудин, как он обрисован в
романе, кажется типичным Гамлетом, и именно за такие гамлетовские черты, как самолюбование,
постоянная приверженность отвлеченной мысли и неумение справляться и ладить с
«пошлой» реальностью обычного бытового существования, его упрекает его бывший
приятель и соратник по кружку Лежнев. Как Гамлет, ведет себя Рудин и в ситуации
«русского человека на rendez-vouz», когда в него влюбляется завороженная его
пламенными речами и исключительностью его облика молодая девушка Наталья
Ласунская: в ответ на ее смелое предложение соединить с ним – вопреки воле
матери – свою судьбу, Рудин, не чувствуя в себе ни капли любовного горения,
объявляет себя не готовым к такому шагу. В этом эпизоде символически запечатлен
крах предпринятой русским образованным дворянством попытки применить к
проблемам русской жизни, давно ждущим своего разрешения, тончайший и якобы
универсальный инструментарий немецкого абстрактного философствования. Как
говорит Лежнев: «Несчастье Рудина в том, что он России не знает, а это точно
большое несчастье».
Тем не менее в финале тот же Лежнев, встречаясь через
несколько лет с Рудиным, постаревшим, уставшим от вечных скитаний по России,
где он так и не смог найти себе места (черта, определенно сближающая его с
«лишними людьми» Онегиным и Печориным), говорит о наличии в рудинском типе
целого ряда дон-кихотских добродетелей, резко поднимая его в глазах читателя и
заставляя существенно пересмотреть уже сложившуюся оценку. К таким
добродетелям, по словам Лежнева, относятся: вера философа Рудина в
существование некоего Высшего Идеала, которому следует всемерно и
самоотверженно служить (такова, кстати, тема первого рудинского монолога в
романе), и его внутренняя чистота, не позволившая ему, несмотря на тяготы
жизни, опуститься, удовольствовавшись, как многие, уделом жалкого обывателя.
Дон-кихотской по природе является и способность Рудина воодушевлять своей
«любовью к истине» сердца молодого поколения, которое, помимо Натальи, в романе
представляют жена Лежнева Александра Липина, с самого начала симпатизировавшая
Рудину, и домашний учитель в доме Ласунских разночинец Басистов, которого сам
Рудин однажды называет своим Санчо Пансой.
Объединяя
в Рудине черты Гамлета и Дон Кихота, Тургенев стремится создать совокупный
портрет своего поколения и, верный пушкинской «эстетике примирения», требующей
объективного освещения противоречивой реальности, указывает как на сильные, так
и на слабые его стороны, как на его исторические ошибки, так и на исторические
заслуги. Двоякому освещению подвергается Рудин и во втором, добавленном позднее
эпилоге, изображающем смерть Рудина на баррикадах во Франции во время революционных
событий 1848 г. Появление Рудина на баррикаде, уже оставленной ее
защитниками, с саблей в одной и красным знаменем в другой руке, едва ли не
намеренно подставляющего грудь под пулю, можно, при желании, толковать и как
поступок Дон Кихота, наконец-то нашедшего себя в реальном действии и
самоотверженно отдающего жизнь за Великие Идеалы Свободы и Прогресса, и как
поступок самовлюбленного Гамлета, в последний раз стремящегося покрасоваться в
собственных глазах и бессмысленно умирающего за то, во что у него нет и не
может быть веры («Я кончу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор, в
который даже верить не буду» – слова Рудина в основной части романа). В то же
время смерть героя становится здесь обобщенной метафорой «смерти» целого
поколения русских западников 1830-1840-х годов, с воодушевлением встретивших
революцию 1848 года и уже в том же году утративших многие из своих надежд.
Можно сказать, что смерть Рудина – это торжественный и печальный реквием Тургенева
своему поколению.
Вскользь намечена в эпилоге и еще одна тема, которая более
активно будет развернута в последующих романах; это шопенгауэровская тема
изначальной обреченности всякого исторического деяния, задумываемого и
осуществляемого человеком. Когда о сраженном пулей Рудине говорится, что он
упал, «точно в ноги кому-то поклонился», то имеется в виду, что он хотел той
смерти, которая с ним случилась, и, возможно, хотел ее не столько как человек,
предавший свои идеалы, сколько как человек, просто-напросто уставший от вечной
борьбы жизни и осознавший всю тщетность попыток собственным ничтожным усилием
разрушить незыблемые законы Мировой Воли.
|