Сюжет повести основан на противоречии. Обычно судьба бедной девушки из
низших слоев общества, полюбившейся знатному господину, была незавидной и
печальной. Насладившись ею, любовник выбрасывал ее на улицу. В
литературе подобные сюжеты были разработаны в сентиментальном и
нравоучительном духе. Вырин, однако, знает о таких историях из жизни.
Ему известны также картинки о блудном сыне, где беспокойный молодой
человек сначала отправляется, благославляемый отцом и награждаемый
деньгами, затем проматывает состояние с бесстыдными женщинами и нищий,
раскаявшийся возвращается к отцу, который принимает его с радостью и
прощает. Литературные сюжеты и лубочные картинки с историей блудного
сына предполагали два исхода: трагический, отступающий от канона (гибель
героя), и счастливый, канонический (вновь обретенное душевное
успокоение как для блудного сына, так и для старика-отца).
Сюжет «Станционного смотрителя» развернут в ином ключе: вместо
раскаяния и возвращения блудной дочери к отцу отец отправляется искать
дочь. Дуня с Минским счастлива
и, хотя чувствует свою вину перед отцом, не помышляет о том, чтобы
вернуться к нему, и только после его смерти приходит на могилу Вырина.
Смотритель в возможное счастье Дуни вне отцовского дома не верит, что
позволяет назвать его «слепым» или «ослепшим смотрителем».
Поводом для каламбурного оксюморона послужили следующие слова
повествователя, которым он не придал должного значения, но которые,
конечно, акцентированы Пушкиным: «Бедный смотритель не понимал, … как
нашло на него ослепление…». Действительно, смотритель Вырин видел
собственными глазами, что Дуня не нуждается в спасении, что она живет в
роскоши и чувствует себя хозяйкой положения. Вопреки истинным чувствам
Вырина, желающего счастья дочери, получается так, что смотритель не
радуется счастью, а скорее обрадовался бы несчастью, поскольку оно
оправдало бы его самые мрачные и вместе с тем самые естественные
ожидания.
Это соображение привело В. Шмида к опрометчивому выводу о том, что
горе смотрителя составляет не «несчастье, угрожающее любимой дочери, а
ее счастье, свидетелем которого он становится».
Однако беда смотрителя в том, что счастья Дуни он не видит, хотя
ничего, кроме счастья дочери, не желает, а видит только ее будущее
несчастье, которое постоянно стоит перед его глазами. Воображенное
несчастье стало реальным, а реальное счастье – вымышленным.
В этой связи образ Вырина двоится и представляет собой сплав
комического и трагического. В самом деле, разве не смешно то
обстоятельство, что смотритель выдумал будущее несчастье Дуни и в
соответствии со своим ложным убеждением обрек себя на пьянство и
умирание? «Станционный смотритель» исторг «у литературоведов столько
публицистических слез по поводу несчастной доли пресловутого маленького
человека», – писал один из исследователей.
Ныне эта комическая версия «Станционного смотрителя» решительно
преобладает. Исследователи, начиная с Ван дер Энга, на все лады смеются,
«обвиняя» Самсона Вырина. Герой, по их мнению, «размышляет и ведет себя
не столько как отец, сколько как влюбленный или, точнее, как соперник
возлюбленного своей дочери».
Итак, речь уже идет не о любви отца к дочери, а о любви любовника к
любовнице, где любовниками оказываются отец и дочь. Но в тексте Пушкина
для такого понимания нет никаких оснований. Между тем В. Шмид полагает,
что Вырин в глубине души – «слепой ревнивец» и «завистник», напоминающий
старшего брата из евангельской притчи, а никак не почтенного
старца-отца. «…Вырин не является ни бескорыстным, великодушным отцом из
притчи о блудном сыне, ни добрым пастырем (имеется в виду Евангелие от
Иоанна)… Вырин – не тот человек, который мог бы дать ей счастье…»
Он безуспешно противостоит Минскому в борьбе за обладание Дуней. Дальше
всех пошел в этом направлении В.Н. Турбин, прямо объявивший Вырина
любовником своей дочери. Исследователи почему-то думают, что любовь Вырина притворна, что в ней
больше эгоизма, самолюбия, заботы о себе, чем о дочери. На самом деле
это, конечно, не так. Смотритель действительно горячо любит свою дочь и
гордится ею. Из-за этой любви он и боится за нее, как бы не случилось с
ней какой-нибудь беды. «Ослепление» смотрителя заключается в том, что он
не может поверить в счастье Дуни, потому что случившееся с ней непрочно
и гибельно.
Если это так, то причем тут ревность и зависть? Кому, спрашивается,
завидует Вырин – Минскому или Дуне? Ни о какой зависти в повести нет
речи. Минскому Вырин не может завидовать хотя бы по той причине, что
видит в нем повесу, соблазнившего его дочь и собирающегося рано или
поздно выбросить ее на улицу. Дуне и ее новому положению Вырин также не
может завидовать, потому что она уже несчастна. Может быть, Вырин
завидует Минскому в том, что Дуня ушла к нему, а не осталась с отцом,
что она предпочла отцу Минского? Конечно, смотрителю досадно и обидно,
что дочь поступила с ним не по обычаю, не по-христиански и не
по-родственному. Но зависти, ревности, как и настоящего соперничества
тут нет – такие чувства называются иначе. К тому же Вырин понимает, что
не может быть даже невольным соперником Минского – их разделяет
громадное социальное расстояние. Он готов, однако, забыть все нанесенные
ему обиды, простить дочь и принять ее в родной дом. Тем самым в
сопряжении с комическим содержанием существует и трагическое, а образ
Вырина освещен не только комическим, но и трагическим светом.
Эгоизма и душевного холода не лишена и Дуня, которая, жертвуя отцом
ради новой жизни, чувствует свою вину перед смотрителем. Переход из
одного социального слоя в другой и распад патриархальных связей
представляются Пушкину и закономерными, и чрезвычайно противоречивыми:
обретение счастья в новой семье не отменяет трагедии, касающейся прежних
устоев и самой жизни человека. С потерей Дуни Вырину стала не нужна и
собственная жизнь. Счастливая развязка не отменяет трагедии Вырина.
Не последнюю роль в ней играет мотив социально неравной любви. Личной
судьбе героини социальный сдвиг не наносит никакого ущерба – жизнь Дуни
складывается удачно. Однако этот социальный сдвиг оплачен социальным и
моральным унижением ее отца, когда он пытается вернуть себе дочь.
Поворотный момент новеллы оказывается двусмысленным, а начальный и
конечный пункты эстетического пространства овеяны патриархальной
идиллией (экспозиция) и меланхолической элегией (финал). Из этого ясно,
куда направлено движение пушкинской мысли.
В связи с этим необходимо определить, что является в повести
случайным, а что – закономерным. В соотношении частной судьбы Дуни и
общей, человеческой («молоденьких дур»), участь дочери смотрителя
представляется случайной и счастливой, а общая доля – несчастной и
гибельной. Вырин (как и Белкин) смотрит на судьбу Дуни с точки зрения
общей доли, общего опыта. Не замечая частного случая и не принимая его в
расчет, он подводит частный случай под общее правило, и картина
получает искаженное освещение. Пушкин видит и счастливый частный случай,
и несчастный типический опыт. При этом ни один из них не подрывает и не
отменяет другого. Удача частной судьбы решена в светлых комических
тонах, общая незавидная участь – в меланхолических и трагических
красках. Трагедия – смерть смотрителя – смягчена сценой примирения Дуни с
отцом, когда она посетила его могилу, молча каялась и просила прощения
(«Она легла здесь и лежала долго»).
В соотношении случайного и закономерного действует один закон: как
только в судьбы людей, в их общечеловеческие связи вмешивается
социальное начало, так действительность становится чреватой трагедией,
и, наоборот: по мере удаления от социальных факторов и приближения к
общечеловеческим, люди становятся все более счастливыми. Минский
разрушает патриархальную идиллию дома смотрителя, а Вырин, желая ее
восстановить, стремится уничтожить семейное счастье Дуни и Минского,
тоже играя роль социального возмутителя, вторгшегося со своим низким
социальным статусом в иной социальный круг. Но едва социальное
неравенство устранено, герои (как люди) снова обретают спокойствие и
счастье. Однако трагедия подстерегает героев и висит над ними: идиллия
хрупка, зыбка и относительна, готова тут же обернуться трагедией.
Счастье Дуни требует смерти ее отца, а счастье отца означает гибель
семейного счастья Дуни. Трагедийное начало незримо разлито в самой
жизни, и даже если оно не выступает наружу, то существует в атмосфере, в
сознании. Это начало вселилось в душу Самсона Вырина и привело его к
смерти.
Стало быть, немецкие нравоучительные картинки, изображавшие эпизоды
евангельской притчи, сбываются, но особым образом: Дуня возвращается, но
не в родной дом и не к живому отцу, а на его могилу, ее раскаяние
наступает не при жизни родителя, а после его смерти. Пушкин
переиначивает притчу, избегает счастливого конца, как в повести
Мармонтеля «Лоретта»,
и несчастной любовной истории («Бедная Лиза» Карамзина), которая
подтверждает правоту Вырина. В сознании смотрителя уживаются две
литературные традиции – евангельская притча и нравоучительные рассказы
со счастливым концом.
Повесть Пушкина, не порывая с традициями, обновляет литературные
схемы. В «Станционном смотрителе» нет жесткой зависимости между
социальным неравенством и трагедией героев, но исключена и идиллия с ее
благополучной завершающей картиной. Случай и закономерность уравниваются
в своих правах: не только жизнь поправляет литературу, но и литература,
описывая жизнь, способна передавать правду действительности – Вырин
остался верен своему жизненному опыту и той традиции, которая настаивала
на трагическом разрешении конфликта.
![](<img src="http://uchitel-slovesnosti.ru/verx.webp" border="0" alt="" />)
УЧИТЕЛЬ СЛОВЕСНОСТИ
