В этой повести, как и в других повестях, пародируются сюжеты и
стилистические клише сентиментально-романтических произведений («Бедная
Лиза», «Наталья, боярская дочь» Карамзина, Байрон, Вальтер Скотт,
Бестужев-Марлинский, «Ленора» Бюргера, «Светлана» Жуковского,
«Жених-призрак» Вашингтона Ирвинга). Хотя герои ждут разрешения
конфликтов по литературным схемам и канонам, коллизии завершаются иначе,
поскольку жизнь вносит в них поправки. «Ван дер Энг усматривает в
«Метели» шесть отвергнутых жизнью и случаем вариантов сентиментального
сюжета: тайный брак влюбленных против воли родителей из-за бедности
жениха и с последующим прощением, тягостное прощание героини с домом,
смерть возлюбленного и либо самоубийство героини, либо его вечное
оплакивание ею, и т. д. и т. п.».
В основу «Метели» положена авантюрность и анекдотичность сюжета,
«игра любви и случая» (поехала венчаться с одним, а обвенчалась с
другим, хотела выйти замуж за одного, а вышла за другого, объяснение
поклонника в любви женщине, которая де-юре является его женой, напрасное
сопротивление родителям и их «злой» воле, наивное противодействие
социальным препятствиям и столь же наивное стремление разрушить
социальные перегородки), как это было во французских и русских комедиях,
а также другая игра – закономерности и случайности. И тут вступает
новая традиция – традиция притчи. В сюжете смешиваются авантюра, анекдот
и притча.
В «Метели» все события настолько тесно и искусно переплетены между
собой, что повесть считается образцом жанра, идеальной новеллой.
Сюжет завязан на путанице, на недоразумении, причем это недоразумение
двойное: сначала героиня венчается не с тем возлюбленным, который ею
избран, а с незнакомым мужчиной, но затем, будучи повенчана, не узнает в
новом избраннике своего суженого, уже ставшего мужем. Иначе говоря,
Марья Гавриловна, начитавшись французских романов, не заметила, что
Владимир – не ее суженый и ошибочно признала в нем избранника сердца, а в
Бурмине, незнакомом мужчине, она, напротив, не узнала своего настоящего
избранника. Однако жизнь исправляет ошибку Марьи Гавриловны и Бурмина,
которые никак не могут поверить, даже будучи повенчанными, юридически
женой и мужем, что предназначены друг для друга. Случайное разъединение и
случайное объединение объясняется игрой стихии. Метель, символизируя
стихию, прихотливо и капризно разрушает счастье одних влюбленных и столь
же прихотливо и капризно соединяет других. Стихия по своему произволу
рождает порядок. В этом смысле метель выполняет функцию судьбы. Главное
событие описывается с трех сторон, но повествование о поездке в церковь
содержит тайну, которая остается таковой и для самих участников. Она
разъясняется только перед окончательной развязкой. К центральному
событию сходятся две любовные истории. При этом из несчастливой истории
проистекает счастливая.
Пушкин искусно строит рассказ, даруя счастье милым и обыкновенным
людям, повзрослевшим в период испытаний и осознавшим ответственность за
личную судьбу и за судьбу другого человека. Вместе с тем в «Метели»
звучит и другая мысль: реальные жизненные отношения «вышиваются» не по
канве книжных сентиментально-романтических отношений, а с учетом личных
влечений и вполне ощутимого «общего порядка вещей», в соответствии с
господствующими устоями, нравами, имущественным положением и
психологией. Тут мотив стихии – судьбы – метели – случая отступает перед
тем же мотивом как закономерностью: Марье Гавриловне, дочери
состоятельных родителей, больше пристало быть женой богатого полковника
Бурмина. Случай есть мгновенное орудие Провидения, «игра жизни», ее
улыбка или гримаса, знак ее непреднамеренности, проявление судьбы. В нем
же заключается моральное оправдание истории: в повести случай не только
окольцевал и завершил новеллистический сюжет, но и «высказался» в
пользу устройства всего бытия. |