Считается, что так же, как
и сюжет «Ревизора», сюжет «Мертвых душ» Гоголю подсказал Пушкин. Известны два
рассказа, связанные с именем Пушкина и сопоставимые с фабулой «Мертвых душ». Во
время его пребывания в Бессарабии (1820–1823) в Бендерах имели место
административные злоупотребления: смертные случаи здесь не регистрировались, и
имена умерших передавались другим лицам, беглым крестьянам, стекавшимся сюда со
всех концов России; по этой причине жителей городка называли «бессмертным
обществом». Впоследствии, находясь уже в Одессе, Пушкин спрашивал у своего
бессарабского знакомого И. П. Липранди: «Нет ли чего новенького в
Бендерах». О другом случае, относящемся к пребыванию Пушкина в Москве, писал
П. И. Бартенев в примечаниях к воспоминаниям
В. А. Соллогуба: «В Москве Пушкин был с одним приятелем на бегу. Там
был также некто П. (старинный франт). Указывая на него Пушкину, приятель
рассказал про него, как он скупил мертвых душ, заложил их и получил большой
барыш <…> Это было еще до 1826 года». Интересно, что эпизод этот вызвал у
самого Пушкина непосредственную художническую реакцию: «Из этого можно было бы
сделать роман», – сказал он между прочим».
Однако есть сведения, что
и Гоголь, независимо от Пушкина, был наслышан об историях с мертвыми душами. По
рассказу дальней родственницы писателя М. Г. Анисимо-Яновской, ее
дядя, некто Харлампий Петрович Пивинский, проживавший в 17 верстах от Яновщины
(другое название имения Гоголей Васильевка) и занимавшийся винокурением, был
напуган слухами, что подобный промысел будет разрешен только помещикам,
владеющим не менее чем пятьюдесятью душами. Пивинский (у которого было только
тридцать душ) отправился в Полтаву «да и внес за своих умерших крестьян оброк,
будто за живых… А так как своих, да с мертвыми, далеко до пятидесяти не
хватало, то набрал он в бричку горилки да и поехал по соседям и накупил у них
за эту горилку мертвых душ…» Анисимо-Яновская утверждает, что эту историю знала
«вся Миргородчина».
О другом эпизоде, якобы
также известном Гоголю, сообщал его соученик по нежинской Гимназии высших наук
П. И. Мартос в письме к П. И. Бартеневу: «Насчет «Мертвых
душ» могу рассказать следующее… В Нежине <…>, при гимназии высших наук князя
Безбородко, был некто К-ачь, серб; огромного роста, очень красивый, с
длиннейшими усами, страшный землепроходец, – где-то купил он землю, на
которой находится – сказано в купчей крепости – 650 душ; количество земли не
означено, но границы указаны определительно. … Что же оказалось? Земля эта
была – запущенное кладбище. Этот самый случай рассказывал Гоголю за границей
князь Н. Г. Репнин».
Здесь надо, правда,
сделать оговорку, что Репнин, если и рассказал Гоголю данный эпизод, то уже за
границей, когда работа над «Мертвыми душами» была уже начата. Но при этом
известно, что за границей, в процессе написания поэмы, Гоголь продолжал
собирать материал и выспрашивать знакомых о разных «казусах», «могущих
случиться при покупке мертвых душ» (письмо В. А. Жуковскому из Парижа
12 ноября 1836 г.). Возможно, он и сам знал что-то об этой афере еще с
гимназической поры, поскольку упомянутый К-ч проживал в Нежине. Проделки К-ча к
тому же предвосхищали гоголевский текст мрачной иронией: не пустырь и не другой
кусок земли указывал «землепроходец» в качестве местожительства своих
подопечных, но кладбище. Это можно сопоставить с двусмысленным ответом Чичикова
на вопрос, нужен ли ему для сопровождения мужиков конвой: Чичиков «от конвоя
отказался решительно, говоря <…>, что купленные им крестьяне отменно
смирного характера…» Еще поразительнее сходство с репликой генерала Бетрищева
во втором томе: «Чтоб отдать тебе мертвых душ? Да за такую выдумку я тебе их с
землей, с жильем! Возьми себе все кладбище!» При вполне житейски-бытовом
происхождении сама формула «мертвые души», вынесенная в заглавие произведения,
была насыщена тематикой и литературной, и философски-религиозной. Собственно
бытовой аспект этой формулы зафиксировал В. И. Даль в первом издании «Толкового
словаря живого великорусского языка» (1863): «Мертвые души, люди, умершие в
промежутке двух народных переписей, но числящиеся по уплате податей, на лицо»
(статья «Душа»). Однако в религиозно-философском аспекте гоголевская формула
явилась антитетичной к библейскому понятию о «живой душе» (ср.: «И создал
Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и
стал человек душою живою» – Библия, Бытие, 2, 7). К тому же оксюморонное
выражение «мертвая душа» и производные от него – «мертвая жизнь», «живая
смерть» – приобрели широкое распространение в западно-европейской поэзии еще с
эпохи Средневековья; ср. также в мистерии В. К. Кюхельбекера «Ижорский»: «Тому,
чем мог бы быть разумным я, // Не верит мертвая душа моя»). В поэме формула
«мертвая душа» – «мертвые души» многообразно преломлялась Гоголем, приобретая
все новые и новые смысловые нюансы: мертвые души – умершие крепостные, но и
духовно омертвевшие помещики и чиновники, скупка мертвых душ как эмблема
мертвенности живущего. По иронии судьбы, эта же формула была впоследствии
перенесена и на самого Гоголя В. В. Розановым, истолковавшим присущее Гоголю
преувеличение как господство внешней мертвой формы над внутренним живым
содержанием: «Свое главное произведение он назвал «Мертвые души» и вне всякого
предвидения выразил в этом названии великую тайну своего творчества и, конечно,
самого себя. Он был гениальный живописец внешних форм и изображению их, к чему
одному был способен, придал каким-то волшебством такую жизненность, почти скульптурность,
что никто не заметил, как за этими формами ничего в сущности не скрывается, нет
никакой души, нет того, кто бы носил их».
|