Лирический герой («я») поставлен
лицом к лицу со всей Вселенной. Находясь на земле, он обнимает взором сразу и
«дорогу», и «кремнистый путь», и Вселенную (земную и космическую «пустыню»). Он
поставлен в центр мира, который увиден его глазами. Важнейшие «действующие
лица» этой маленькой мистерии – «я», Вселенная (земля и небо), Бог. Время действия
– ночь, когда Вселенная по-прежнему бодрствует, земля погружается в деятельный
сон, который исключает смерть. Наступает час видимого с земли таинственного
общения небесных тел между собой и с высшим существом. Все преходящее и
сиюминутное ушло в небытие, все материальное и социальное удалилось и исчезло.
Человек предстал наедине с землей, с небом, со звездами и с Богом. Между ними,
казалось бы, нет ничего, что мешало бы непосредственному и живому разговору.
Во Вселенной нет никаких конфликтов,
кругом царит гармония: «Пустыня внемлет Богу», «И звезда с звездою говорит».
Ночь – прекрасная греза бытия:
В
небесах торжественно и чудно!
Спит
земля в сияньи голубом…
Небо
и земля полны согласия. Вселенная демонстрирует жизнь в ее величавом спокойствии
и царственном могуществе.
Лирический герой также переживает
гармонию со Вселенной, но согласие находится вне лирического «я». Внутренний
мир лирического «я» полон волнений, беспокойства и тревоги. В центре гармонично
устроенной вселенной помещен негармоничный герой:
Что
же мне так больно и так трудно?
Жду
ль чего? Жалею ли о чем?
Казалось
бы, лирический герой совершенно отчаялся и застыл в печальной безнадежности.
Однако душа его вовсе не опустошена и желания в нем не угасли:
Я
ищу свободы и покоя!
Я
б хотел забыться и заснуть!
Можно
сказать, что лирический герой жаждет такой же гармонии вне и внутри себя, какую
он наблюдает и переживает во Вселенной. Он мечтает о вечном слиянии со всем
естественным бытием, но не ценой растворения своей личности в природе или
космосе, не ценой физической и духовной смерти. Деятельный «сон» становится
метафорой блаженства и счастья по аналогии со спящей «в сияньи голубом» землей,
которая в ночной Вселенной окружена красотой и гармонией. Поэтому и «сон»
лирического героя мыслится в земных образах, возвращающих героя на грешную
землю и всегда, не только ночью, но и днем, сохраняющих признаки вселенского
блаженства и счастья. Желание «забыться и заснуть» предполагает не смерть, а
наслаждение ценностями жизни:
Но
не тем холодным сном могилы…
Я
б желал навеки так заснуть,
Чтоб
в груди дремали жизни силы,
Чтоб
дыша вздымалась тихо грудь;
Чтоб
всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про
любовь мне сладкий голос пел,
Надо
мной чтоб вечно зеленея
Темный
дуб склонялся и шумел.
Стихотворение
«Выхожу один я на дорогу…» совмещает в себе и сознание недостижимости «свободы
и покоя», и страстную устремленность к вечной жизни, наполненной естественной
красотой и гармонией. Личность в своих желаниях мыслится равновеликой
мирозданию и жизни в их бессмертных, величественных и возвышенных проявлениях –
природе, любви, искусстве. Слить воедино вечное и преходящее, ограниченное и
беспредельное, забыть себя смертного и почувствовать обновленным и вечно живым –
таковы мечты Лермонтова, который, желая совместить несовместимое, прилагает к
себе (и человеку вообще) две меры – конечное и бесконечное. Понятно, что такого
рода романтический максимализм невозможен, но на меньшее Лермонтов не согласен
и потому всегда не удовлетворен, разочарован, обманут и обижен. Однако
романтический максимализм говорит о высоте претензий к миру и человеку, о
высоте тех требований к поэзии, которые предъявляет Лермонтов. В стихотворении
«Выхожу один я на дорогу…» оглашены новые идеалы, на которые, возможно, хотел
опереться Лермонтов, чтобы выйти из творческого кризиса.
Если в стихотворении «Любовь
мертвеца» герой-мертвец признается, что «В стране покоя и забвенья» не забыл
земной любви, если он бросает вызов Богу («Что мне сиянье божьей власти И рай
святой? Я перенес земные страсти Туда с собой»), то в стихотворении «Выхожу
один я на дорогу…» он, напротив, переносит небесную красоту и гармонию на
землю, и его чувства перестают быть бунтарскими и мятежными, давая герою
наслаждение и умиротворение.
Совершенно понятно, что выход из
творческого кризиса только намечен, и поэтому трудно сказать, в каком
направлении развивалась бы лирика Лермонтова в дальнейшем.
Те же творческие процессы, что и в
лирике, характерны для последних поэм и прозы, в особенности, для романа «Герой
нашего времени».
|