В этом стихотворении,
представляющем собой вольный перевод из Байрона, воплощена другая сторона
звуков и «музыки». К теме злой души, которая, слушая звуки рая, обращает их в
звуки ада и наполняет ими душу («теперь она полна, Как кубок смерти, яда
полный»), обращался не только Байрон. Сюжетным первоисточником для Байрона,
Лермонтова и других поэтов, послужила Библия (Первая Книга Царств, 16, 13–23),
где рассказывается об отверженном Богом и пораженном злым духом царе Сауле.
Чтобы успокоиться, Саул просил прислать ему искусного в игре человека. К нему
пришел Давид: «И когда дух от Бога бывал на Сауле, то Давид, взяв гусли, играл, –
и отраднее и лучше становилось Саулу, и злой дух отступал от него». Библейский
рассказ (сила музыки настолько велика, что звуки способны излечить даже душу,
погруженную в ад) несколько изменен в поэтических интерпретациях – злая душа
может успокоиться лишь тогда, когда наполнит себя до краев адской музыкой из
преобразованных «звуков рая», с тем чтобы сеять смерть. Таким образом, звуки и
«музыка» в понимании Лермонтова могут быть и божественными, и демоническими.
Так романтическая проблема
«невыразимости» внутреннего мира во внешней речи и нетождественности
невысказанных чувств и мыслей высказанным обогащена у Лермонтова философскими,
социальными и психологическими признаками. Она становится неотделимой от
занимаемого личностью места во Вселенной, включая земной и неземной миры. Между
поэтом и действительностью, которая извращала и уничтожала самые возвышенные
чувства, между землей и небом сложились враждебные отношения. В душе человека
ангельское тоже борется с дьявольским, потому что содержание, смысл и значение
ангельских песен искажено и прочно забыто, его невозможно вспомнить, а
дьявольское переиначивает ценности и заставляет бесчеловечное считать
человечным. В результате всего Лермонтов недоволен всем: и собой, как
автором-поэтом, и людьми, и «толпой», и демоном, и Богом. Он предъявляет
претензии небу за то, что оставило землю без своего попечения, лишив значения и
смысла своих райских песен, и земле за то, что на ней никогда не торжествуют
высшие духовные ценности.
Казалось бы, сознание
неразрешимого конфликта между личностью и мироустройством должно было вселить в
душу «лермонтовского человека» апатию и равнодушие: коль скоро невозможно
достичь абсолютного счастья, то незачем и растрачивать душу на постижение
непостижимого, познание непознаваемого, на ненужную и напрасную героическую
самоотверженность и жертвенность, которая – герой знает! – ничего не
принесет кроме новых, еще более тяжких страданий и мучений. Однако вопреки всем
этим логически «правильным» соображениям лермонтовский герой – всегда
исключительно духовно активная и волевая натура. Он каждый раз, несмотря на
горький опыт, вновь и вновь бросается в гущу жизни, втайне надеясь, что на сей
раз ему удастся покорить судьбу и подчинить ее своей воле. И каждый раз его
ждет жестокое разочарование. Свидетельством тому, что духовная активность
героя, с одной стороны, не иссякает, с другой, – кончается печально,
всегда выступает безнадежная, нереализованная любовь.
|