Так по внешнему ряду
«Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» есть
печальная и скучная история ссоры двух обывателей, двух друзей, «единственных
друзей». И эта ссора по совершенно ничтожному поводу, поглощает не только все
их интересы, но и самую их жизнь. Впрочем, как раз их жизнь вписывается в
повести в более общий контекст. Здесь «впервые в гоголевском творчестве личные
судьбы героев включены в общегражданский государственный механизм» (речь идет,
например, о поветовом суде, где появляются на крыльце куры, клюющие крупу,
«рассыпанную единственно от неосторожности просителей», о «губернской палате» и
т. д.; к тому же из свидетельства цензора Никитенко известно, что
повесть подвергалась цензурным сокращениям, из чего можно в свою очередь предположить,
что поначалу она имела более острый сатирический характер). Также и благодаря
форме сказа комическое изображение главных героев разворачивается постепенно в
общую картину Миргорода (в этом смысле особо характерны две последние главы с
изображением «ассамблеи» у городничего). Более того, в эпилоге действие
неожиданно не только приобретает иные хронологические рамки – повествователь
возвращается в Миргород через двенадцать лет и застает здесь все в том же виде,
в каком он и покинул; изменились лишь внешне его обыватели). Также и география
повести приобретает уже совершенно новые очертания, не будучи более
локализована Миргородом, но распространяясь на «весь свет». «Да! Грустно
думать, – писал впоследствии В. Белинский, – что человек, этот
благороднейший сосуд духа, может жить и умереть призраком и в призраках, даже и
не подозревая возможности действительной жизни! И сколько на свете таких людей,
сколько на свете Иванов Ивановичей и Иванов Никифоровичей! Особенно это
становится явным в знаменитой концовке повести «Скучно на этом свете, господа»,
по странному сближению рифмующейся с концовкой «самой веселой повести» цикла
«Вечеров» – «Сорочинской ярмарки» («Скучно оставленному! И тяжело и грустно
становится сердцу, и нечем помочь ему»).
И тогда оказывается, что
при всей разности – и психологической, и поэтической – этих двух повестей есть
нечто, что их сближает не в меньшей степени, чем то, что разъединяет. Ибо и в
повести о двух Иванах, как и в повестях «Вечеров», присутствует у Гоголя все та
же атмосфера комического, травестийного, что была им заимствована из народных
фарсов, интерлюдий. Так, к сцене из комической интерлюдии восходит разговор
Ивана Ивановича с нищенкой (только в вертепе нищенке соответствует цыганка, а
Ивану Ивановичу – грубый запорожец; дополнительный же комизм сцены заключается
в том, что в отличие от запорожца деликатный Иван Иванович вовсе не собирается
бить нищенку, но, наоборот, говорит ей: «Чего же ты стоишь? Ведь я тебя не
бью!»). Продолжая традицию литературных травестий, одним из лучших мастеров
которых был соотечественник Гоголя И. Котляревский и чья «перелицованная
Энеида» так ярко отразилась в «Вечерах», Гоголь и в «Повести о том, как
поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» травестирует известнейший
литературный текст. Этим текстом оказываются «Сравнительные жизнеописания»
Плутарха, метод которых кладется в основу иронически-травестийного
сравнительного жизнеописания гоголевских героев: «Лучше всего можно узнать
характеры их из их сравнения… Иван Иванович худощав и высокого роста; Иван
Никифорович немного ниже, но зато распространяется в толщину. Голова Ивана
Ивановича похожа на редьку хвостом вниз; голова Ивана Никифоровича – на редьку
хвостом вверх» и т. д. Впрочем, обещая говорить о характере, Гоголь на самом
деле говорит о внешности, а единственное упоминание характера строится у Гоголя
на анаколуфе, предвещающем ту ироническую манеру письма, которая будет так
характерна для Гоголя – автора «Мертвых душ» («Иван Иванович несколько
боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких
широких складках, что если бы раздуть их, то в них можно бы поместить весь двор
с амбарами и строениями»).
Есть в этой повести и иная
внутренняя рифмовка, теперь уже затрагивающая сам миргородский цикл: ибо Довгочхун
одной незаметной деталью, а именно ружьем, почти описывается Гоголем как
дальний, хотя и выродившийся потомок героического Тараса Бульбы.
|