Брюсов и Бальмонт были западниками, Петрами Великими (в
миниатюре) русского символизма. Их творчество не философское и не лирическое –
оно громкое и риторичное. Оба они искали новый язык для выражения «великой
поэзии». Оба были эстетами и их идеал красоты был достаточно близок к
общепринятому, что и сделало их в конце концов популярными поэтами. Но
появились и другие поэты, которых можно назвать славянофилами символизма. Для
них главным было не делать красивые вещи, а понимать смысл вещей. Они принесли
с собой сильнейшее желание «знать» и сделать поэзию инструментом познания. Они
не стремились к красноречию и блеску, но пытались создать поэтический язык,
пригодный для выражения их часто сложных и трудных для понимания идей. Их можно
назвать поэтами-метафизиками.
Начнем с Ивана Коневского (1877–1901; псевдоним
И. И. Ореуса – фамилия шведского происхождения), редкостно
привлекательного молодого человека, подававшего большие надежды, который в
двадцать четыре года утонул, купаясь в реке. Он был мистическим пантеистом,
страстно желавшим постичь все многообразие вселенной. Он был на пути к созданию
сжатой и сильной манеры выражения, соответствующей сложности его идей. Он
говорил, что поэзия должна быть грубовата. Его поэзия решительно грубовата, но
это грубость Микеланджело в борьбе с сопротивляющимся мрамором.
У Коневского было замечательно острое чувство ценности русских слов, являющихся
ему в обнаженном виде, очищенными от литературных ассоциаций. В этом
отношении он был предшественником Хлебникова. В его поэзии не было
банальности и дешевой миловидности. Его лучшие стихи посвящены воссозданию
Природы: леса (Дебри), дождя (Тихий дождь), водопада (Взрывы
воды), ветра (Сон борьбы).
Еще один замечательный человек этого периода –
Александр Михайлович Добролюбов. Он родился в 1876 г., в
девяностых годах появился в кружке модернистов, производя впечатление то ли
сумасшедшего (так думало большинство), то ли святого (как думали немногие). Он
опубликовал два маленьких сборничка стихов и исчез. Он пошел «в народ», где
стал основателем мистической и анархической секты. Он настолько уподобился
крестьянину, что, когда он приехал в Ясную Поляну, Толстой, проговорив с ним
два часа, был убежден, что говорил с настоящим крестьянином и отказывался
верить, что он «декадентский» поэт. В 1905 г. Брюсов опубликовал
книгу мистических сочинений Добролюбова Из книги Невидимой. Но сам
Добролюбов исчез и никто о нем больше не слышал. Может быть, он все еще жив и
бродит где-то по России. Ранняя поэзия Добролюбова (как и Коневского)
агрессивно своеобразна и темна, но эта темнота происходит от попытки выразить в
новой форме новые и неожиданные чувства. Его поэзия удивительно свободна от
банальности. Сборник Из книги Невидимой состоит из фрагментарных
прозаических заметок о духовных переживаниях автора, особенно о его общении с
Природой. Проза перемежается необычайно свежими и оригинальными стихами –
мистическими, библейскими и посвященными природе гимнами, отчасти идущими от
гимнов русских протестантских сект, но передающими нервное биение жизни
настоящего поэта.
Наиболее интересным из ранних метафизических символистов
была Зинаида Гиппиус. Как и Коневской и Добролюбов, Гиппиус избегает
«миловидности» и риторики. Суть для Гиппиус важнее стиля, и она работает над
формой, только поскольку это важно для гибкого и адекватного выражения ее идей.
Гиппиус также славянофилка, так как продолжает традицию Баратынского, Тютчева и
Достоевского, а не французов. Зинаида Николаевна Гиппиус (р. 1869) замужем
за Д. С. Мережковским, но в литературе более известна под девичьей
фамилией; то, что нужно знать о ее жизни, было изложено в предыдущей главе. За
границей Гиппиус почти не знают, но в литературных кругах России ее считают
более оригинальным и значительным писателем, чем ее во многом переоцененный
муж. Деятельность ее почти такая же многосторонняя, как и у него; она пишет
короткие рассказы и длинные романы, пьесы, критические и политические
статьи – и стихи. Самые выдающиеся черты творчества Гиппиус – редкие
в женщине сила ума и остроумие. Вообще, за исключением некоторой
переутонченности и своенравия блестящей и избалованной кокетки, – в ней
мало женского. А кокетство только придает особую пикантность ее напряженно
серьезному творчеству. Как и для Достоевского, идеи для нее нечто живое,
реально существующее, и вся ее литературная жизнь – жизнь «среди идей».
Гиппиус написала очень много художественной прозы, но качественно она ниже ее стихов.
Ее проза состоит из нескольких томов рассказов, двух романов и одной или двух
пьес. Все эти сочинения имеют «цель» – выразить некую идею или тонкое
психологическое наблюдение. Идеи – настоящие герои ее рассказов, но у нее
нет таланта Достоевского делать их объемными, живыми людьми. Персонажи
Гиппиус – абстракции. Два романа Гиппиус Чертова кукла (1911) и Роман-царевич
(1914) – мистические изыскания в политической психологии, – слабые
отростки от могучего ствола Бесов Достоевского. Пьеса Зеленое кольцо
(1914) – типичный пример стиля Гиппиус (это единственное ее произведение,
переведенное на английский).
Поэзия Гиппиус гораздо значительнее. Часть ее стихов тоже
абстрактна и чисто умозрительна. Но с самого начала она сумела сделать свой
стих утонченным, прекрасно настроенным инструментом для выражения своей мысли.
И она продолжает настраивать его, делая его все более послушным каждому
изгибу своих тонких размышлений. Подобно героям Достоевского, Гиппиус
колеблется между двумя полюсами: духовностью и заземленностью, – между
горячей верой и вялым скепсисом (причем моменты отрицания, нигилистические
настроения выражены в ее стихах лучше, чем моменты веры). У нее очень
острое чувство «липкости», слизи и тины повседневной жизни, чувство, что эта жизнь
держит в рабстве самое существенное в ней. Типичные для нее мысли отчетливо
выражены в переведенном Сельвером стихотворении Психея. Свидригайлов в Преступлении
и наказании размышляет, а не есть ли вечность всего лишь русская баня с
пауками по всем углам. Мадам Гиппиус подхватила свидригайловскую идею, и ее
лучшие стихи – вариации на эту тему. Она создала что-то вроде причудливой
мифологии, с маленькими, грязненькими, прилипчивыми и болезненно
привлекательными чертенятами. Вот пример: стихотворение А потом...?, написанное
томным, протяжным поэтическим размером:
А ПОТОМ...?
Ангелы со мною не говорят.
Любят осиянные селенья,
Кротость любят и печать смиренья.
Я же не смиренен и не свят:
Ангелы со мной нe говорят.
Темненький приходит дух земли.
Лакомый и большеглазый, скромный.
Что ж такое, что малютка – темный?
Сами мы не далеко ушли...
Робко приползает дух земли.
Спрашиваю я про смертный час.
Мой младенец, хоть и скромен – вещий.
Знает многое про эти вещи.
Что, скажи-ка, слышал ты о нас?
Что это такое – смертный час?
Темный ест усердно леденец.
Шепчет весело: «И все ведь жили.
Смертный час пришел – и раздавили.
Взяли, раздавили – и конец.
Дай-ка мне четвертый леденец.
Ты рожден дорожным червяком.
На дорожке долго не оставят,
Ползай, ползай, а потом раздавят.
Каждый в смертный час под сапогом
Лопнет на дорожке червяком.
Разные бывают сапоги.
Давят, впрочем, все они похоже.
И с тобою, милый, будет то же,
Чьей-нибудь отведаешь ноги...
Разные на свете сапоги.
Камень, нож иль пуля, все – сапог.
Кровью ль сердце хрупкое зальется,
Болью ли дыхание сожмется,
Петлей ли раздавит позвонок –
Иль не все равно, какой сапог?»
Тихо понял я про смертный час.
И ласкаю гостя, как родного,
Угощаю и пытаю снова:
Вижу, много знаете о нас!
Понял, понял я про смертный час.
Но когда раздавят – что потом?
Что, скажи? Возьми еще леденчик,
Кушай, кушай, мертвенький младенчик!
Не взял он. И поглядел бочком:
«Лучше не скажу я, что – потом».
В 1905 г. Зинаида Гиппиус, как и ее муж, стала
пламенной революционеркой. С тех пор она написала много прекраснейших
политических стихов – легких, неожиданных, свежих, язвительных. Ей
прекрасно удался сарказм, – например, стихотворение Петроград:
сатира на переименование Санкт-Петербурга. В 1917 г., как и
Мережковский, Гиппиус стала яростной антибольшевичкой. Поздние политические
стихи Гиппиус часто не хуже ранних. Но в поздней прозе Гиппиус выглядит
малопривлекательно. Например, в ее Петербургском дневнике, где
описывается жизнь в 1918-1919 гг., больше злобной ненависти, чем
благородного возмущения. И все-таки нельзя судить о ее прозе только по
таким примерам. Она блестящий литературный критик, мастер замечательно гибкого,
выразительного и необычного стиля (свою критику она подписывала – «Антон
Крайний»). Ее суждения быстрые и точные, лет пятнадцать-двадцать назад она
убивала своим сарказмом дутые репутации. Критика Гиппиус откровенно
субъективна, даже капризна, в ней стиль важнее, чем суть. Недавно она
опубликовала – симптом приближающейся старости – интересные отрывки
из литературных воспоминаний.
|