Кантемир и Тредиаковский были предшественниками. Истинным
основателем новой русской литературы и новой русской культуры был великий
человек, более крупный, чем каждый из них, – Михайло Васильевич Ломоносов.
Родился он между 1708 и 1715 гг. (о точной дате его рождения существуют
противоречивые версии) и был сыном холмогорского «крестьянина» (Холмогоры
находятся к югу от Архангельска), который был не хлебопашцем, а рыбаком.
Большую часть своего детства Михайло провел с отцом на его лодке, в Белом море
и Ледовитом океане, где они рыбачили и порой доходили до Мурманска и Новой
Земли.
Мальчик рано научился славянской грамоте, отец не поощрял
неудержимую тягу сына к новым и новым знаниям, но зимой 1730–1731 гг. сын
покинул отчий дом и добрался до Москвы, где поступил учиться в
греко-латино-славянскую Академию. Материальной поддержки от отца он не получал,
но стоял на своем, побуждаемый беспредельной страстью к учению.
В 1736 г. он в числе двенадцати студентов был послан в Германию для
завершения образования. Он отправился в Марбург, где изучал философию, физику и
химию у знаменитого Христиана Вольфа, а затем в Фрайбург, в Саксонии, где
изучал горное дело. Из Германии он и послал в Санкт-Петербургскую Академию Оду
на взятие Хотина (1739), первое русское стихотворение, написанное по
законам того, что стало нашим классическим стихосложением. В 1741 г.
Ломоносов возвратился в Россию, в Петербург, где был назначен адъюнктом
Академии наук по физическим наукам. Связь его с Академией, фактическим главой
которой он стал в 1758 г.,
продолжалась до его смерти. С самого начала Ломоносовпроявил необычайную
работоспособность, огромный интерес к делу и невероятные познания. Он работал
одновременно в самых разных и не связанных друг с другом областях. Химия,
физика, математика, горное дело, мозаики, грамматика, риторика, поэзия и
история были в числе главных его занятий, и в каждой из этих областей, исключая
историю и мозаику, он создал труды непреходящей ценности. В то же время он
работал над реорганизацией Академии и активно боролся с «немецкой партией»,
которая преследовала цель превратить русскую Академию в уютное пристанище для
безработных немецких грамотеев. Истощенный своими бесчисленными обязанностями,
бесконечной борьбой с немцами и не сочувствующими ему министрами, Ломоносов
стал пить и в последние годы жизни казался тенью самого себя. Он умер в 1765 г.
У Ломоносова было две страсти: патриотизм и любовь к
науке. Единственной его мечтой было создать русскую науку и русскую литературу,
которые могли бы достойно соперничать с западными.
Прямой, бескомпромиссный характер и непоколебимое чувство
собственного достоинства снискали ему всеобщее уважение в эпоху, когда
уважались только высокое происхождение и власть. Даже самые надменные из
елизаветинских придворных инстинктивно чувствовали его превосходство и
понимали, что задирать его не следует. Враждебность к академическим немцам и
патриотизм никогда не мешали ему признавать достижения немецких ученых. Когда
физик Рихман погиб, проводя опыты с электричеством, Ломоносов использовал все
свое влияние, чтобы спасти от бедности вдову и детей этого мученика науки.
Письмо, которое он написал по этому поводу министру Шувалову, – одно из
благороднейших выражений его веры в благородство науки. Ломоносов был ученый по
призванию. Его открытия в физике и химии очень важны, и сегодня он считается
предшественником современных методовфизической химии. Но огромное разнообразие
занятий помешало ему совершить все, на что он был способен. В то время
только самые передовые умы, такие, как великий математик Эйлер, были в
состоянии понять его научный гений во всем объеме. Для большинства
современников он был прежде всего поэт и оратор. С тех пор положение
переменилось, и в конце XIX века стало принято восхвалять ученого в ущерб
поэту. Никто сейчас не усомнится, что это был великий ученый, но в истории
литературы нас занимает литератор и поэт более, чем физик. И мы в
состоянии оценить его справедливее, чем это сделал XIX век.
В литературе Ломоносов был прежде всего
законодателем. Он установил нормы литературного языка и ввел новую систему
стихосложения, которая, несмотря на многочисленные революционные попытки ее
ниспровергнуть, по-прежнему управляет большей частью русской поэзии.
Церковно-славянский перестал быть языком светской литературы еще до Ломоносова,
но русский литературный язык по-прежнему находился в состоянии неупорядоченного
хаоса. Он свободно черпал из запасов старшего языка, ибо, чтобы стать
литературным, не мог обойтись без его богатого абстрактного и интеллектуального
словаря и сложного синтаксиса, который церковно-славянский взял у греческого.
Но слияние русского и славянского элемента было неполным и неустановившимся.
Задачей Ломоносова стало найти modus vivendi (условия существования) для
обоих и придать новому литературному языку окончательную форму.
Лингвистическая реформа Ломоносова заключается в его
практике поэта и прозаика и в его законодательных сочинениях, включающих Риторику,
Российскую грамматику и замечательную статью Предисловие о пользе
книг церковных в российском языке. Невозможно дать точное представление об
этой реформе, не входя в подробности, которые будут неуместны в истории
литературы, предназначенной для нерусского читателя. Достаточно будет сказать,
что Ломоносов взял все лучшее из огромного лексического и грамматического
богатства церковно-славянского, в известной мере повторив то, что сделали с
западными языками ученые-гуманисты, обогатившие французский, итальянский и
английский языки, вливая в них латинскую кровь. Ломоносовское решение этой
задачи впоследствии подверглось изменениям, но основное осталось, и русский
язык Ломоносова значительно ближе к нашему, чем к языку его ближайших
предшественников. Важной чертой его языкового законодательства является его
учение – характерное для классицизма – о трех стилях поэтического
языка: высоком, среднем и низком. Отличались они между собой главным образом по
количеству славянизмов. Когда для одного и того же понятия существуют два
слова – славянское и русское, – то для высокого стиля следует
предпочесть славянское, в то время как для низкого следует употреблять только
разговорные выражения.
Язык Ломоносова, без сомнения, устарел. Прежде всего это
произошло в результате развития языка разговорного: нередко именно самые смелые
ломоносовские народные речения и кажутся нам наиболее устаревшими. Славянские
дубликаты русских слов тоже постепенно были отброшены, хотя в поэзии они
надолго пережили падение классицизма. Но более всего устарел ломоносовский
синтаксис. К тому же из-за того, что Ломоносов, как и Кантемир, иногда
применяет свободу в расположении слов, которая впоследствии была отменена, его
синтаксис носит следы чрезмерного влияния латинских и немецких конструкций.
Отсюда его приверженность к чрезмерно длинным периодам, и характерная
манера – кончать предложение глаголом. Тем не менее значение его как
законодателя и фактического основателя нового русского литературного
языка не может быть переоценено.
Метрическая реформа Ломоносова заключается во введении
вместо старого силлабического стихосложения системы, основанной на равносложной
акцентированной стопе.
Эта система в значительной мере есть усвоение просодии,
введенной в немецкий язык Опицом и усовершенствованной Флемингом, Грифиусом и
непосредственным образцом Ломоносова – Гюнтером. Как просодист Ломоносов
ниже Тредиаковского и Сумарокова, он не создал хорошей теории, чтобы оправдать
свои реформы. Но сила его собственного примера, его собственная поэтическая
практика увлекла всех. Его «мощная строка» установила такой уровень стиха,
который был лучше любой теории, и его догматические правила стали законом для
русской поэзии.
Во второй половине XIX века стало модно принижать
ломоносовскую поэзию и даже отказывать ему в титуле поэта. Но XVIII век считал
его великим поэтом, не только «русским Малербом», но и «русским
Пиндаром», – и мы теперь недалеки от возвращения к такому взгляду. Как и
положено классицисту, он четко разделял роды поэзии, и стиль его дидактических
посланий отличается от стиля од. В Посланиях он пользуется
чистейшим русским языком, и хотя подчиняется тогдашней моде на парафразу,
передает свою мысль с почти научной точностью. Знаменитое послание О пользе
стекла, над которым в XIX веке смеялись из-за прозаической темы, могло бы
стать главой из учебника, настолько точен его язык. Но главные поэтические
произведения Ломоносова – его оды, духовные и торжественные. Они не
являются выражением индивидуального опыта; тут звучит идеальное выражение
чувств и стремлений нации или, во всяком случае, ее интеллектуальной элиты.
Торжественные оды восхваляют Петра Великого, русского «культурного героя», и
его дочь Елизавету – за то, что она продолжает дело отца, которым
пренебрегли его первые наследники. Они славят русские войска и величие империи,
но превыше всего славят науку – и как познание, и как практическое применение.
Они призывают землю Российскую рождать «собственных Платонов и быстрых разумом
Невтонов», дабы она могла затмить своих западных учителей. Но своего апогея как
поэт Ломоносов достигает в духовных одах. Они воодушевлены рационалистической
концепцией Бога-законодателя, проявляющего себя в великих и неизменных законах
природы. Оба Размышления о Божием величестве – прекраснейшие
образцы ломоносовской философской поэзии и той мощи, с которой он широкими
мазками набрасывает торжественные и величественные картины природы. Но самый
лучший образчик его красноречия, его «мощной строки» и его «странно
счастливого» поэтического языка – замечательная Ода, выбранная из Иова.
И особенно те главы, где ревнивый Бог Ветхого Завета со всей силой
убедительности превращается в лейбницианского Законодателя вселенной.
|