Главной разновидностью русской литературной критики во
второй половине девятнадцатого века была «общественная» критика, введенная в
сороковые годы Белинским. После него вожди общественного направления были
одновременно и литературными критиками, и установили нечто вроде диктатуры над
литературными взглядами либеральной и радикальной интеллигенции.
С 1870 г. место диктатора занял Михайловский, который оставался
несменяемым до самой своей смерти в 1904 г. Метод «общественной» критики в
приложении к художественной литературе оставался чисто «общественным» и
«гражданственным» – т. е. критики рассматривали литературу только с
точки зрения ее социальной и политической значимости. Критики не требовали от
писателя четкой политической тенденции – только достоверных сведений о
теперешнем состоянии общества, которые могли бы быть использованы критиками и
публицистами в их собственных социальных теориях. Но в итоге (особенно после
классической эпохи великих романистов) писателей стали судить в зависимости от
их гражданской позиции, и вся критика стала партийной.
Как правило, эти «общественные» критики были недостаточно
квалифицированными, чтобы судить о литературе, и как критики не стоят внимания.
Исключений немного. Самое видное из них – сам Михайловский; у него было
большое критическое дарование, которое он так и не развил, но которое все-таки
иногда проявлялось, как, например, в его проницательной статье о Достоевском. О
прочих «общественных» критиках мало что можно сказать; следует упомянуть только
о тех, кто писал книги по истории литературы, которые немало повлияли на
представление среднего русского о русской литературе прошлого и к которым, за
неимением лучшего, приходится обращаться и сегодня.
Старший из них А.Н. Пыпин (1833–1904), радикальный
демократ, автор четырехтомной Истории русской литературы с древних
времен и до Гоголя, в которой вся история литературы рассматривается как борьба
прогрессивных западных и реакционных национальных идей. Народник Скабичевский
(1838–1910) написал Историю новой русской литературы (1848–1893; 1-е
изд. 1893), которая выглядит как карикатура на весь метод в целом, настолько
она наивно-тенденциозна и однобока, однако содержит ценные биографические
материалы. Позитивист Д. Н. Овсянико-Куликовский (1853–1920) кроме
многочисленных монографий в духе общественной критики (Гоголь, Тургенев,
Толстой) написал трехтомную Историю русской интеллигенции и издал (он
редактор) пятитомную Историю русской литературы девятнадцатого века
(начиная с 1810 г.).
Младшим был Семен Афанасьевич Венгеров (1855–1920), чьи заслуги в области
русской библиографии и литературной биографии неоценимы. Благороден был и его
труд в качестве профессора литературы в Петербургском университете, где он
поощрял студентов, занимающихся изучением литературы. Но его исторические,
критические и редакторские труды (он редактировал монументальное издание
Пушкина в 1908–1915 гг.) не позволяют похвально отозваться о его умении
разбираться в литературных вопросах.
Подъем марксизма вывел на сцену марксистских критиков и
историков литературы, которые к общей тенденции общественной критики добавили
жестко догматическую систему объяснения литературных фактов, исходя из
экономической эволюции. Самый ранний из критиков-марксистов, Евгений Андреевич
Соловьев (1863–1905; псевдоним «Андреевич») обладал настоящим критическим
темпераментом, и его Философия истории русской литературы (1905),
несмотря на односторонность и узость, вполне читабельна и достойна прочтения.
Но средние марксистские критики и историки литературы являют чрезвычайно жалкое
зрелище. Критика и история литературы у Фриче, Кранихфельда, Когана или
Львова-Рогачевского – не что иное, как более или менее ловкие упражнения в
увлекательной игре: как прикрепить то или иное литературное произведение к той
или иной ступени экономического развития. С тех пор, как победили
большевики, марксистская критика обрела официальное положение. Ее метод
заключается исключительно в оценке литературных произведений с точки зрения их
политического, общественного и воспитательного воздействия и в присуждении
отдельным писателям звания «пролетарского писателя», «попутчика» или
«контрреволюционера». Самый видный из этих официальных критиков –
Воронский, редактор Красной Нови, которому нельзя отказать в некотором
критическом чутье, поскольку ему удалось, как редактору, создать очень хороший
журнал. В критических статьях Троцкого встречаются интересные замечания о
«воспитательной» ценности литературных произведений.
Но, если не говорить о нынешнем официальном положении
марксизма, «общественная» критика уже с 80-х годов стала терять значение, и ее
адепты поддались влиянию всякого рода ересей. В работах Нестора
Котляревского (род. 1863), например, интерес переносится с общественного
развития на социальную психологию, как у Брандеса, что, однако, не делает эту
критику лучше, чем критика Овсянико-Куликовского или Венгерова. Работы
Иванова-Разумника – любопытное скрещение «общественных» и метафизических
забот. Его «скифство» и отношения с Блоком и Белым для историка литературы интереснее,
чем его собственные исторические работы. Его История русской общественной
мысли (недавно переизданная в переработанном виде под названием Русская
литература XX в.) есть тщательно составленный схоластический отчет о
развитии индивидуализма (который он отождествляет с социализмом), каковым
история литературы и подменяется.
Общественная критика была созданием радикалов, но не их
монополией. Славянофильская и консервативная критика второй половины XIX века
также по большей части была общественной. Только немногие критики-консерваторы
были способны на подлинную литературную критику. Страхов, например, как правило
был в своей критике «общественен» и только изредка (в Заметках о Пушкине)
рассматривал литературные факты как таковые. Величайшее исключение –
Константин Леонтьев, чья чудесная книга о Толстом является единственной
подлинно литературно-критической за всю вторую половину девятнадцатого
столетия.
В эпоху, когда общественная критика была всемогуща в
журналах и даже в университетах, двое ученых параллельно трудились над
созданием прочной научной базы для изучения литературы: Александр
Н. Веселовский (1838–1906) заложил основание для естественной истории
литературных форм и жанров, а А. А. Потебня (1835–1891) исследовал
глубинные связи поэзии с природой языка. Но влияние Веселовского ограничилось
изучением средневековой литературы и почти не распространилось за пределы
университетов. Идеи Потебни были в значительной степени извращены его
учениками. Они также остались достоянием академических кругов и оказались
плодотворными в основном для изучения фольклора. В литературной критике
его влияние сказалось на работах Горнфельда (р. 1867), в течение многих
лет единственного сотрудника радикальной прессы, писавшего о литературных
фактах и реалиях, а не о социологических и журналистских абстракциях.
«Эстетическое возрождение» восьмидесятых годов
благоприятствовало возрождению чисто эстетической критики, и такое возрождение
до известной степени имело место. Но хороших «эстетических критиков» было
немного. Забавный и свирепый Буренин выродился в профессионального Зоила,
специализировавшегося на травле каждого молодого писателя и на осмеянии каждого
нового направления. Лучшим критиком, выступившим в 80-х гг., был
С. А. Андреевский, чья книга Литературные чтения стала важной
вехой в освобождении русского читателя от чисто общественных мерок в
литературе.
Но не так-то легко было освободить русскую литературную
критику от внелитературной опеки. Закат общественной критики совпал с подъемом
критики метафизической. Первым, применившим метафизический метод интерпретации,
был Владимир Соловьев. Этот писатель, вдобавок к прочим своим достоинствам,
обладал еще и острым, хотя и ограниченным
критическим чутьем, и его заметки о русских «викторианских» поэтах (в
энциклопедии Брокгауза) всегда интересны. Но самая выдающаяся из его
критических работ – статья Поэзия Тютчева (1896), которая,
вероятно, есть высшее достижение метафизического метода в критике, поскольку
здесь концепция крепко посажена на факты и развивается с убедительной
логичностью. Соловьевская интерпретация поэзии Тютчева перевернула
представление об этом поэте и глубоко запечатлелась в умах мыслящей России.
Метафизическая критика процвела в руках «религиозных
философов» и кое-кого из символистов. Первым выдвинул ее теории Волынский.
В своей книге о русских критиках (1896) он осудил их за отсутствие
философского взгляда и осуществил свою теорию на практике в книгах о Лескове и
о Бесах Достоевского (Книга великого гнева). Великими мастерами
метафизической критики были Розанов, Мережковский, Гершензон и Вячеслав Иванов.
Розанов, без сомнения, был величайшим. Его интуитивный гений даже в самых своих
заблуждениях с невероятной остротой видел то, что было скрыто от прочих, и
некоторые его страницы, особенно о Гоголе, принадлежат к высочайшим достижениям
высокой критики. Но он никогда не бывает заинтересован в первую очередь в
литературных ценностях, и его книги – философия, а не критика. Ценные
главы и страницы можно найти у Мережковского (особенно в первой части Толстого
и Достоевского), у Гершензона (Мудрость Пушкина) и у Иванова (статьи
о Достоевском и о пушкинских Цыганах), но в целом метод этот совершенно
неудовлетворителен, потому что подчиняет критикуемого писателя метафизическим
воззрениям критика. Работы критиков-метафизиков могут быть (и часто бывают)
великолепной литературой и первоклассной философией, но это не критика.
Метафизический метод был усвоен многими молодыми
авторами, особенно в десятилетие после первой революции и существует и сейчас,
хотя мода на него миновала. Плодовитым критиком этой школы был рано начавший
свою деятельность несчастный Александр Закржевский (1889–1918), чьи
многочисленные книги, выходившие перед революцией, хотя и не отличались
пониманием разбираемых авторов, характерны для того образа мыслей, который
напоминает «подпольного человека» Достоевского и был в то время очень
распространен среди интеллигенции.
Символисты не основали собственной критической школы, как
не основали и прозаической. Из поэтов, занимавшихся критикой, Иванов был чистым
метафизиком. Бальмонт и Анненский писали лирические рапсодии в
импрессионистском духе – Бальмонт пресно-риторические, Анненский
агрессивно-капризные. Критические работы Блока чрезвычайно субъективны:
произведения других людей были для него поводом для уяснения и выражения
собственных взглядов. Когда писатель, о котором он пишет, ему близок, критика
получается необычайно интересная, глубокая и художественная в лучшем смысле
этого слова. Такова его известная статья об Аполлоне Григорьеве. Зинаида
Гиппиус (подписывавшая свои критические статьи псевдонимом «Антон Крайний») и
Брюсов выносили критические приговоры: они были судьями, а не истолкователями.
Их оценки всегда интересны, а у Гиппиус к тому же прекрасно написаны. Однако
Брюсов во всяком случае один раз написал критическую работу, которая
поднимается над обычным уровнем. Это статья о Гоголе (Испепеленный,
1909) – самая, после розановской, интересная, где содержатся ценнейшие
мысли об этом великом писателе.
Самый замечательный из критиков-символистов – Андрей
Белый. Критические его статьи, как и почти все, что он писал, полны вспышек
гениальности и удивительных интуитивных прозрений. Но он соединяет ярко
выраженную метафизическую тенденцию с таким путаным, истерическим стилем, без
малейшей сдержанности, а иной раз и без малейшей логики, что в литературном
отношении его статьи нельзя поставить рядом с его же поэзией или художественной
прозой. С точки зрения критики его статьи, не считая частых вспышек
прозрения, слишком субъективны, слишком личностны, из-за чего имеют только
относительную ценность. Последнее его критическое выступление (критические
главы в Воспоминаниях о Блоке) непонятно никому, кроме антропософов. Но,
оставляя в стороне его метафизическую критику, надо сказать, что Белый –
человек, возродивший русское стиховедение. Его работа о вариантах русского
восьмисложника («четырехстопного ямба»), содержащаяся в книге Символизм
(1910), положила начало всем работам о поэтических формах, сделавшихся столь
заметной чертой русской литературной критики.
Общая тенденция критики под влиянием символистов пошла в
сторону крайнего субъективизма и импрессионизма. Наибольшим успехом из
критиков-импрессионистов пользовался Юлий Айхенвальд (р. 1872), чьи Силуэты
русских писателей (1-й том – 1907) много раз перепечатывались и даже
проникли в школы. Айхенвальд беспредельно эклектичен и тошнотворно сладок.
О его стиле говорили, что это толстый слой патоки, под которым невозможно
отличить Тургенева от пошлейшего лирического журналиста.
Гораздо более занимательный критик – Корней Иванович
Чуковский (р. 1882), первые статьи которого произвели фурор в 1907 г. Целью его
было сделать критику читабельной и интересной, и в этом он преуспел. Стиль его,
полный парадоксов, образовался под влиянием Оскара Уайльда и Честертона. Метод
его таков: он выбирает одну-две резко противоречивых характеристики автора, о
котором собирается писать, а затем группирует факты, подтверждающие его выбор.
Результатом, в лучшем случае, оказывается блистательная и убедительная
карикатура, которая отпечатывается в мозгу читателя. Конечно, такой метод лучше
всего приспособлен к осмеянию автора, и лучшие статьи Чуковского те, где он
всего злее. Статья об арцыбашевском Санине – шедевр убийственной
критики. Но в большинстве случаев он или не попадает в цель, или упрощает до
пошлости чрезвычайно сложные вещи, и при всей своей читабельности и
занимательности Чуковский, прежде всего, страшно поверхностен. Но это писатель
с настоящим природным даром. Его мемуарные (об Андрееве) и биографические (о
Некрасове) статьи, такие же поверхностные и лихие, как и критические, тоже
прекрасно читаются. Его Воспоминания о Леониде Андрееве были переведены
на английский язык и рецензенты оценили их, как на редкость забавные.
Новейший этап развития русской литературной критики связан
с так называемым «формальным методом» и деятельностью Опояза (Общества изучения
поэтического языка). Это движение направлено сразу против всех существующих
критических методов – против подмены литературных вопросов и мерок
политическими или метафизическими и против безответственного субъективизма
критиков-импрессионистов. Формалисты Опояза во всеуслышание заявляют, что
отказываются от всяких оценок: они анализируют и описывают – но не судят.
Объект их изучения – литературные формы в самом широком смысле,
включающем выбор темы и сюжет. (Харатерно название статьи Виктора
Шкловского – Сюжет как явление стиля). «Произведение искусства
равно сумме использованных для его создания приемов» – таков главный
принцип этой школы. По своему происхождению эта школа представляет пересечение
формальных устремлений футуризма с современными идеями в лингвистике.
Инициаторами движения была группа молодых лингвистов, более или менее связанных
с поэтами-футуристами, – Виктор Шкловский, Осип Брик и Роман Якобсон. Первые
их труды вышли еще до революции, но главным – и самым влиятельным –
их манифестом стал сборник Поэтика, опубликованный в 1919 г. за счет
Владимира Маяковского. Новая школа богата талантами, и ее приверженцы
многочисленны и воинственны. Им удалось произвести впечатление, они запомнились
и теперь мужественно борются против официальных марксистских доктрин.
У них надежный союзник – футуристы, открывшие для них колонки своего
журнала Леф. Внутри школы много оттенков. Экстремисты практически
отождествляют изучение литературы и лингвистики: они занимаются в основном
фонетическим аспектом поэзии и являются сторонниками «заумного» поэтического
языка. Один из них – Осип Брик – опубликовал интересный анализ
фонетической структуры пушкинского стиха, а другой, Роман Якобсон, –
замечательную работу о чешской просодии в сравнении с русской. О блестящих,
непринужденных и лихих статьях Шкловского я уже говорил. Петербургская группа
состоит из более умеренных – это Борис Эйхенбаум, Юрий Тынянов, Борис
Томашевский и, особенно, Виктор Жирмунский. Для всех них характерен
пристальный интерес и глубокое проникновение в процессы истории. История
литературы для них – это история литературной традиции и их главная
задача – объяснение почвы, из которой вырастают индивидуальные произведения,
и образуемой ими органической целостности. Самый блестящий из них Эйхенбаум,
чья статья о гоголевской Шинели стала «гвоздем» сборника Поэтика.
Его труды Молодой Толстой (1922), о Некрасове и о Лермонтове
(1924) – шедевры исторического анализа, обращенного непосредственно к
способам литературного выражения и направленного на создание
подлинно-органической evolution des genres. Томашевский занят изучением
Пушкина и его связей с французской литературой, а также изучением просодии.
Жирмунский, более эклектичный, написал первую стоящую книгу о влиянии Байрона
на Пушкина – вопрос, о котором чего только не говорили. Все эти
труды – в строгом смысле слова не критика, поскольку авторы принципиально
воздерживаются от эстетических оценок.
Но теперь уже появляется связанная с формализмом критика,
которая выносит суждения о современной литературе, не порывая с формалистским
прочно историческим взглядом на вещи. Из формалистов умными и острыми критиками
современной литературы являются Шкловский и Тынянов; из романистов –
Замятин, о всегда интересных статьях которого я уже говорил. Первоклассный
критик – поэт Мандельштам. Но его в высшей степени историчное и
плодотворное мышление не всегда находит членораздельные способы выражения. Его,
к сожалению, редкие статьи так богаты мыслью и переполнены идеями, что само это
изобилие затрудняет и запутывает их смысл.
|