Одним из интереснейших явлений в развитии литературы 30-х
годов был подъем школы олитературенной народной песни в творчестве Кольцова.
Традиция эта идет от XVIII века. В двадцатые годы девятнадцатого она была
усовершенствована разносторонним Дельвигом, чьи прелестные искусственно-народные
«русские песни» (как тогда назывался этот жанр) стали самыми популярными из
всего им написанного. Менее искусственны, более непосредственны прекрасные
песни Николая Григорьевича Цыганова (1798–1831), странствующего актера, сына
крепостного крестьянина. У него не было связей с литературной средой и,
хотя по форме его «русские песни» идут от литературы, а не от устной традиции,
дух их по-настоящему народен и «фольклорен». Они субъективны, большая часть их
поется от лица женщины. Их символы, образы, лишенные сентиментальности
чувства – все это народное, русское. Они были опубликованы в 1834 г., после
смерти их автора, всего за год до выхода первой книги Кольцова.
Алексей Васильевич
Кольцов родился в 1808 г.
в Воронеже (юг Центральной России). Он был сыном прасола, зажиточного, но
необразованного человека из народа. Детство и юность Кольцова прошли в донских
степях – перегонял отцовские стада на дальние рынки. Систематического
образования он не получил. Стихи начал писать рано, и это привлекло внимание
Станкевича, главы кружка идеалистов и богатого землевладельца Воронежской
губернии. Он познакомил Кольцова со своими московскими друзьями, в результате
чего возникла прочная дружба между Кольцовым и Белинским. В 1835 г.
была опубликована первая книга песен Кольцова, которая была очень тепло
принята. Но и после этого Кольцов оставался в Воронеже, ведя дела своего отца и
приезжая в Москву и Петербург только в связи с отцовскими судебными исками.
Кольцову присущи были такт и чувство собственного достоинства, и его благородные
и образованные друзья им восхищались. Эти качества всегда видны в его очень
приятных письмах, которые, кроме того, свидетельствуют о подлинном здравомыслии
их автора. Он разделял прекрасные устремления своих друзей-идеалистов, не
теряя, в то же время, практицизма и деловитости русского купца. Но в Воронеже
он чувствовал себя одиноким и несчастным. Отношения с отцом, эгоистичным и не
склонным к мечтаниям деспотом, все время ухудшались; постепенно жизнь в семье
стала для Кольцова адом. Его спасла из ада внезапная смерть в 1842 г.
С 1840 г. он почти ничего не написал.
Поэзия Кольцова четко делится на три части:
попытки – как правило, до 1835 г. – писать принятым в литературе
стилем пушкинской и допушкинской школы; «русские песни»; философские размышления
(думы) последних лет. Из всех трех только второй раздел обеспечил Кольцову
прочное место среди классиков. Его благовоспитанные, «образованные» стихи
написаны на уровне школьника – ему так никогда и не удалось овладеть
формой и интонацией «образованной» поэзии, в основном потому, что он так вполне
и не овладел литературным языком. Его думы, хотя некоторые глубокомысленные
критики и обнаружили там глубину, жалостно бесплодны и беспомощны. Философия
там детская; нерифмованные размеры до того истрепаны, что их можно найти в
любой русской антологии. «Русские песни» – другое дело.
Кольцова называли русским Бернсом. Если это сравнение
внушает мысль о равенстве талантов – его и гениального шотландца, –
то это ерунда. По размерам таланта Кольцов ближе к Хоггу, чем к Бернсу. Но по роду
поэзии между ними есть явная и не только поверхностная близость. Как и Бернс,
Кольцов шел от литературной традиции мнимо-народной песни. Как и Бернс, он на
деле сталкивался с реальной крестьянской жизнью, хотя, в отличие от Бернса, и
не был крестьянином. Как и Бернс, он обладал той свежестью и свободой взгляда,
которой не было у его более образованных и высокородных современников. Наконец,
как и Бернс, он был реалистом, и его страстность, как и у Бернса, была
подлинной. Но он женственнее и сентиментальнее Бернса. Характерно, что
некоторые лучшие песни Кольцова вложены в уста женщины. Лучшие из его
песен – лирические; и они стали самыми популярными в народе; в них есть
истинно русская тоска о свободе, просторе и приключениях. Несмотря на то, что
обычно они рифмованы и поэтому более литературны по форме, в них больше
подлинно народного чувства, чем в песнях о природе и о крестьянской жизни. Одна
из лучших и, без сомнения, самая популярная – восхитительная песня,
переведенная профессором Элтоном, которая начинается так: «Сила молодая…»
В этих песнях,
как в настоящих народных, природа является сочувствующей певцу силой.
В более сложных песнях о природе она уже персонифицируется и
философизируется. Но нет более прекрасного изображения привольной степи, чем в Косаре,
где косарь собирается туда, на низовья Дона, к богатым казакам, в степь –
продавать свою силу. «Простор» и «приволье», непереводимые русские слова,
которые означают нечто вроде «space» и «elbow-room», но с
невыразимыми поэтическими обертонами, – эти слова и есть мелодический ключ
к лучшим песням Кольцова. Так же прекрасны его любовные песни, где страсть,
хотя и сентиментализирована и романтизирована, все-таки истинна и сильна.
Прекрасная песня de mal mariee (насильно выданной замуж), начинающаяся
словами: «Ах, зачем меня / силой выдали / за немилого / мужа старого/» –
из самых чистых жемчужин русской эмоциональной лирической поэзии. Наименее
популярны те кольцовские песни, где он идеализирует крестьянскую жизнь и
сельский труд, – темы, совершенно чуждые настоящей народной песне. Но от
этого они не становятся хуже. Некоторые – как, например, Крестьянская
пирушка – напоминают Гомера по простой, лишенной сентиментов
величавости, которой он облекает простую жизнь.
|