Гуманистическая и революционная культура позднейшего времени по-новому раскрывала прометеевский идеал освобож­дения людей от власти «богов» («Прометей освобожденный» английского романтика П. Б. Шелли; Прометей как символ борьбы за политическую свободу, свободу от национального гнета в поэме «Кавказ» Т. Шевченко). Наконец, прометеевски­ми называют и деяния реальных исторических личностей, посвятивших свою трудную, полную лишений и гонений жизнь борьбе за духовное прозрение и освобождение людей. (Так, уже современники К. Маркса изображали его в виде Прометея.)

Один из источников «вечности» образов, подобных Проме­тею,— в способности человечества бесконечно совершенство­вать свои представления об идеале. И сама эта неутолимость творческих запросов человека нашла отражение в таком «В. о.», как Фауст, Многообразные оттенки в толковании этого «В. о,» тоже были исторически обусловлены. Характер искателя ис­тины, готового во имя нее иа серьезные жертвы, со временем существенно менялся. Древние легенды о докторе Фаусте счи­тали само познание тяжким грехом, а тяжелую расплату за познание неизбежной. Но герой «Трагической истории доктора Фауста» (1589) английского драматурга Кристофера Марло, прозрев, уже протестует против уготованной ему за познание казни, хотя раньше сам был на нее согласен.

Еще более очевидно идеал счастья, доставляемого чело­веку знанием и трудом, торжествует над угрозой расплаты в «Фаусте» Гете. Однако и здесь художественные возмож­ности, заложенные в «В. о.», не были исчерпаны. Немец­кий писатель XX века Томас Манн продолжил их в своем романе «Доктор Фаустус».

Таким образом, сама «вечность» подобных образов в ка­ком-то смысле относительна, и трактовка их с развитием человеческой культуры серьезно обновляется. То же можно сказать еще об одном «В. о.», пришедшем из испанских ле­генд XIV—XVII веков,— Дон Жуане. Французский классик Мольер («Дон Жуан, или Каменный пир») рисует своего героя не просто сластолюбивым грешником, но и вольнодумцем. Дон Жуан у Байрона — скептик и бунтарь. Пушкинский Дон Гуан из «Каменного гостя» хотя и грешен, но подкупающе жизнерадостен и смел.

Дон Жуан приобретает черты человека, с достоинством принимающего удар судьбы и пользующегося симпатией со­здающих этот образ авторов.

Швейцарский писатель Макс Фриш в пьесе «Дон Жуан, или Любовь к геометрии» своеобразно нарисовал традицион­ного героя: в хитроумном сговоре с церковью? готовой каз­нить грешника лишь для видимости, но на деле согласной укрыть его. Это переосмысление «В. о.» носит пародийный характер.

Сатирический оттенок внес в трактовку другого традицион­ного образа из круга «вечных» А. Луначарский: герой его драмы «Освобожденный Дон Кихот» (1922) растрачивает свой благородный гуманизм на заведомо ложное сострадание к своим собственным врагам (такое художественное решение отражает ситуацию политической борьбы в России времен революции и гражданской войны).

Не всегда «В. о.» воссоздаются под одними и теми же именами. При явной связи со своими прообразами они возни­кают и в новом обличье. Так, своеобразной трансформацией образа Дон Кихота является князь Мышкин в «Идиоте» Досто­евского.

«В. о.» не следует смешивать с образами, которые хотя и стали нарицательными (Тартюф, Манилов, Обломов), но не имеют такого обобщающего, общечеловеческого значения, как Фауст, Дон Кихот или Гамлет.