ЦЕЛИ: 1) расширение знаний учащихся об особенностях автобиографической прозы И. Шмелева; 2) приобщение учащихся к народной культуре, к богатствам русского языка. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: 1) первый ведущий; 2) второй ведущий; 3) третий ведущий; 4) четвертый ведущий; 5) пятый ведущий; 6) шестой ведущий; 7) седьмой ведущий; 8) Шмелев; 9) Горкин; 10) хозяйка; 11) ряженые. ХОД ВЕЧЕРА Первый ведущий : Мы, умиленные, читаем, И праздник в праздник – хоровод, Мы с декабрем, мы с мартом, с маем, Мы обнимаем – круглый год. И в каждом празднике с тобою Хранитель наших детских снов, Душа с тоскою голубою К земле приникнувший Шмелев.
Второй ведущий : «Лето
Господне» (1927–1948 гг.) И. С. Шмелева, «книга трепетная, молитвенная,
поющая и благоухающая», занимает особое место в русской
автобиографической прозе ХХ в. Шмелев вошел в литературу как прозаик,
мастерски владеющий богатствами народной речи. «Шмелев… последний… из
русских писателей, у которых еще можно учиться богатству, мощи и свободе
русского языка», – отмечал Куприн. Первый ведущий : Золотая
пора детства. Золотая… Лучшая, самая светлая. И чем дальше уходит это
время, тем более чудесным, золотым, розовым светом окрашивается оно. В
памяти остаются только самые яркие памятные мгновения. Тихие семейные
радости, любимые праздники, подарки. Для Ивана Шмелева источником
радости, добра и вдохновения была Россия его детства, Россия, которую мы
только начинаем постигать. Третий ведущий : В
воспоминаниях Шмелева возникает та истинная, православная Русь, которой
уже не было, когда он писал «Лето Господне». Страна пережила ужас
братоубийственной войны, время всеобщей жестокости. И только в слове
писателя расцвела, заиграла многоцветием красок, звуков, образов Россия
его детства, Россия православная. Второй ведущий : «Лето
Господне» строится как объединение ряда рассказов, посвященных детству
писателя, и состоит из трех частей: «Праздники», «Радости», «Скорби».
Впервые в истории русской литературы художественное время произведения
строится на основе церковного календаря: оно циклично и воплощает идею
вечного возвращения; в тексте повести следуют друг за другом описания
великих и двунадесятых праздников, праздников в честь святых и
праздников, связанных с чтимыми иконами. Первый ведущий : Два
солнца ходят по нашему небу: солнце планетное, давшее нам бурную весну,
каленое лето, прощальную красавицу осень и строго-грозную, но
прекрасную и благодатную зиму; и другое солнце, духовно-православное,
давшее нам весною праздник светлого очистительного Христова Воскресенья,
летом и осенью – праздники жизненного и природного благословения,
зимою, в стужу – обетованное Рождество и духовно бодрящее Крещение.
Название повести приобретает дополнительный смысл – «благоприятный»
период жизни православной Руси, сохранявший, с точки зрения автора,
веру, дух любви, мудрое терпение и красоту патриархального уклада,
период, совпадающий с детством повествователя. Третий ведущий : Воспоминания
о детстве – это воспоминания о быте старой патриархальной Москвы и
России, обладающие силой общения. В то же время «детский» сказ передает
впечатления ребенка от каждого нового момента бытия, воспринимаемого в
звуке, цвете, запахах. Мир, окружающий героя, рисуется как мир, несущий в
себе всю полноту красок земного бытия, мир ярких красок, чистых звуков,
волнующих запахов. Первый ведущий : Мир,
изображенный Шмелевым, совмещает сиюминутное и вечное. Он рисуется как
дар Божий. Внутренним нечувственным зрением маленький герой видит и
другой свет, который открывается «оку уха» в любви: «он есть Свет».
Мотив Божественного Света развивается на всем протяжении текста и
связывает речь персонажей, речь рассказчика-ребенка и взрослого
повествователя. Четвертый ведущий : Вторая
книга «Лета Господня» посвящена христианским праздникам, которые
следуют один за другим – по кругу, год за годом. Каждый раз их ждут с
нетерпением, радуются, как в первый раз. МАСЛЕНИЦА Пятый ведущий : «Масленица…
Я и теперь еще чувствую это слово, как чувствовал его в детстве: яркие
пятна, звоны, пылающие печи, синеватые волны чада в довольном гуле
набравшегося люда, ухабистую снежную дорогу, уже замаслившуюся на
солнце, с ныряющими по ней веселыми санями, с веселыми конями в розанах,
в колокольчиках и бубенцах, с игривыми переборами гармони. Или с
детства осталось во мне чудесное, непохожее ни на что другое, в ярких
цветах и позолоте, что весело называется „масленица"». Шестой ведущий : «Масленица
в развале. Такое солнце, что разогрело лужи. Сараи блестят сосульками.
Идут парни с веселыми связками шаров, гудят шарманки. Фабричные,
внавалку, катаются на извозчиках с гармоней. Мальчишки „в блина играют":
руки назад, блин в зубы, пытаются друг у друга зубами вырвать, весело
бьются лицами. Широкая печь пылает. Две стряпухи не
поспевают печь блины на сковородках величиной с тарелку. „Черные" блины
пекутся из гречневой муки. Румяные кладутся в стопки. Пар идет от блинов
винтами. Я смотрю от двери, как складывают их вчетверо и макают в
горячее масло, налитое в миски. Пар валит изо ртов. Стоит благодатный
гул: все довольны». Седьмой ведущий : «В
субботу, после блинов, едем кататься с гор. Зоологический сад, где
устроены наши горы, – они из дерева и залиты льдом, – завален глубоким
снегом, дорожки в сугробах. Видно пустые клетки с сухими деревцами, ни
зверей, ни птиц не видно. Да теперь и не до зверей. Высоченные горы на
прудах. Над свежими тесовыми беседками на горах пестро играют флаги.
Катятся с рычаньем высокие „дилижаны" с гор, мчатся по ледяным дорожкам,
между валами снега с воткнутыми в них елками. Черно на горах народом.
Масленица погожая. Сегодня немножко закрепило и после блинов – катается
хорошо». Пятый ведущий : «И как только не рухнут горы! Верхушки битком набиты. Скрипят опоры. Но стройка крепкая: владимирцы строили на совесть. Сергей
скатывает нас на „дилижане". Дух захватывает, и падает сердце на
раскате. Мелькают елки, стеклянные разноцветные шары, повешенные на
проволоках, белые ленты снега. Катальщик тормозит коньками,
режет-скрежет льдом. Василь Василич уже разгорелся, пахнет от него
пробками и мятой. Отец идет считать выручку, а Василь Василич говорит:
„Поручи надежному покатать!" Василь Василич хватает меня под мышку, как
узелок, и шепчет: „Надежней меня тут нету". Берет низкие саночки –
„американки", обитые зеленым бархатом с бахромой, и приглашает меня
скатиться». Шестой ведущий : «Я
приваливаюсь к нему под бороду, в страхе гляжу вперед… Далеко внизу
ледяная дорожка в елках, гора, с черным пятном народа, и вьются флаги.
Василь Василич крякает, трогает меня за нос варежкой. Он толкает ногой,
санки клюют с моста, и мы летим, ахаемся в корыто спуска и выносимся
лихо напрямую. Летит снеговая пыль, падает на нас елка, саночки вверх
полозьями, я в сугробе. Василь Василич мотает валенками снегу под елкой.
К нам подбегают катальщики, а мы смеемся». ВЕЛИКИЙ ПОСТ. Второй ведущий : «Прошла, отгуляла веселая масленица, начинается Великий пост. Шмелев : – Я
просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный,
скучный. Да, сегодня Великий Пост. Сегодня у нас чистый понедельник, и
все у нас в доме чистят. Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, на
золоченый пряник „масленицы" – игрушки, принесенные вчера из бань: нет
ни медведиков, ни горок – пропала радость. И радостное что-то копошится в
сердце: новое все теперь, другое. Теперь уже „душа начнется", – Горкин
вчера рассказывал, – „душу готовить надо". Говеть, поститься, к Светлому
дню готовиться. Горкин : – Вставай,
милок, не нежься. Где у тебя тут масленица-жирнуха… мы ее выгоним.
Пришел Пост – отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой пойдем.
Васильевские певчие петь будут „душе моя, душе моя" – заслушаешься. Шмелев : – А почему папаша сердиты на Василь Василича так? Горкин : – А
грехи. Тяжело тоже переламываться, теперь все строго, пост. Ну, и
сердются. А ты держись, про душу думай. Такое время, все равно, что
последние дни пришли… по закону-то! Читай „Господи-Владыко живота
моего". Вот и будет весело». Первый ведущий : «Радостное
до слез бьется в душе моей и светит от этих слов. И видится мне
вереницею дней поста Святое Воскресенье, в светах. Радостная молитвочка!
Она ласковым светом светит в грустные дни Поста. Мне начинает казаться,
что теперь прежняя жизнь кончается и надо готовиться к той жизни,
которая будет… где? Где-то на небесах. Надо очистить душу от всех
грехов, и потому все кругом – другое. И что-то особенное вокруг нас,
невидимое и страшное». Второй ведущий : «В
доме открыты форточки, и слышен плачущий и зовущий благовест – по-мни…
по-мни… Этот жалостный колокол по грешной душе. Называется – постный
благовест. Все домашние очень строги, и в затрапезных платьях с
заплатками, и мне велели надеть курточку с продранными локтями. Ковры
убрали, можно теперь ловко кататься по паркетам, но только страшно.
Великий пост! Раскатишься – сломаешь ногу. От масленицы нигде ни крошки,
чтобы и духу не было. Даже заливную осетрину отдали вчера на кухню. В
буфете остались самые расхожие тарелки с бурыми пятнышками-щербинками –
великопостные». Третий ведущий : «В
передней стоят миски с желтыми солеными огурцами, с воткнутыми в них
зонтичками укропа, и с рубленой капустой, кислой, густо посыпанной
анисом – такая прелесть! Я хватаю щепотками – так хрустит! И даю себе
слово не оскоромиться во весь пост. Зачем скоромное, которое губит душу,
если и без того все вкусно? Будут варить компот, делать картофельные
котлеты с черносливом и шепталой, горох, маковый хлеб с красивыми
завитушками из сахарного мака, розовые баранки, „кресты" из
Крестопоклонной… мороженая клюква с сахаром, бублики и сайки, изюм
кувшинный, пастила рябиновая, постный сахар – лимонный, малиновый, с
апельсинчиками внутри, халва… А жареная гречневая каша с луком, запить
квасом. А постные пирожки с груздями, а гречневые блины по субботам… А
кутья с мармеладом в первую субботу, какое-то „коливо"! А миндальное
молоко с белым киселем, а киселек клюквенный с ванилью, а… великая
кулебяка на Благовещение, с вязигой, с осетриной! А калья,
необыкновенная калья с кусочками голубой икры, с маринованными
огурчиками… а моченые яблоки по воскресеньям, а теплая сладкая-сладкая
„рязаня"… а грешники с конопляным маслом, с хрустящей корочкой внутри, с
теплой пустотой внутри! Неужели и там, куда все уходят из этой жизни,
будет все такое постное и почему все такие скучные? Ведь все – другое, и
много, так много радостного». Четвертый ведущий : Главному
герою романа Ване непонятно, почему взрослые такие скучные, ведь вокруг
так много радостного. Он находит радость в самых в самых обычных вещах,
в окружающих его предметах и людях. Он просто любуется Божьим миром. Шестой ведущий : «А
мир полон движения, весеннего оживления. На Москве-реке начинается
ледоход. Рекою пахнет, живою водой. А во дворе шум особенный: набивают
лед в погреб. Горы его повсюду, до самых крыш сараев. В тени он синий и
снеговой, свинцовый. А на солнце – зеленый, яркий. К обеду – ни глыбы,
ни люда, лишь сыпучие вороха осколков, скользкие хрусталики на снегу». Первый ведущий : «А
вот новая радость – поездка на постный рынок. Ехать далеко – через всю
Москву, с остановками. Вдали виден золотой купол Храма Христа Спасителя.
Он еще не достроен. Ваня Шмелев знает, что и его папенька пожертвовал
деньги на строительство». ПОСТНЫЙ РЫНОК Горкин : «Стропила
наши, под куполом-то, – говорит к храму Горкин, нашей работки иу-ут!
Государю Александр Миколаевичу, дай ему Бог царствовать,
генерал-губернатор папашеньку приставлял, со своей артелью. Во всех мы
дворцах работали, и по Кремлю. Гляди, Кремль-то наш, нигде такого нет.
Все соборы собрались, Святители-Чудотворцы… Спас на Бору, Иван Великий,
Золотая Решетка… А башни-то каки, с орлами! И татары жгли, и поляки
жгли, и француз жег, а наш Кремль все стоит. И довеку будет. Крестись.
Это прабабушка твоя Устинья все тут приказывала пристать, на Кремль
глядела. Поглядим и мы. Высота-то кака, всю оттоль Москву видать. Я те
на Пасхе свожу, все соборы покажу, и Крест Хорсунский, из хрустальной,
сам Царь-Град прислал. Самое наше святое место, святыня самая». Четвертый ведущий : «Весь
Кремль золотисто-розовый над снежной Москвой-рекой. Кажется мне, что
там Святое, и нет никого людей. Стены с башнями – чтобы не смели войти
враги. Святые сидят в Соборах. И спят цари. И потому так тихо. Окна
розового дворца сияют. Белый собор сияет. Золотые кресты сияют
священным светом. Все в золотистом воздухе, в дымном голубоватом свете:
будто кадят там ладаном». Первый ведущий : «Что
во мне так бьется, наплывает в глазах туманом? Это – мое, я знаю. И
стены, и башни, и соборы… и дымные облачка за ними, и это моя река, и
черные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов… – были во
мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром, – я
знаю. И щели в стенах – знаю. Я глядел из-за стен… когда? И дым пожаров,
и крики, и набат… – все помню! И бунты, и топоры, и плахи, и молебны… –
все мнится былью… будто во сне забытом». ТРОИЦЫН ДЕНЬ Четвертый ведущий : Все темней и кудревей березовый лес зеленеет, Колокольчики ландышей в чаще зеленой цветут, На рассвете в долинах теплом и черемухой веет, Соловьи до рассвета поют. Скоро Троицын день, скоро песни, венки и покосы… Все цветет и поет, молодые надежды тая… О весенние зори и теплые майские росы! О далекая юность моя!
Первый ведущий : «Пахнет
горячими ватрушками, по ветерку доносит. Я сижу на досках у сада. День
по-настоящему летний. Я сижу высоко, ветки берез вьются у моего лица.
Листочки до того сочные, что белая моя курточка обзеленилась, а на руках
– как краска. Пахнет зеленой рощей. Я умываюсь листочками, тру лицо, и
через свежую зелень их вижу я новый двор, новое лето вижу. Сад уже
затенился, яблони – белые от цвета; в сочной густой траве крупно желтеет
одуванчик. Я иду по доскам к сирени. Ее клонит от тяжести кистей. Я
беру их в охапку, окунаюсь в душистую прохладу и чувствую капельки росы.
Завтра все обломают на образа. Троицын день завтра. Горкин : – Богатые
ватрушки… На Троицу завтра красный денек будет. А на Духов день, помни
вот, замутится все. А то и громком может погрозить. Всегда уж так. Шмелев : – А почему – „и страх, и радость…" – вчера сказал-то? Горкин : – Троица-то?
А небось, учил в книжке, как Авраам Троицу в гости принимал… Как же ты
так не знаешь? У Казанской икона вон… три лика, с посошками, под
деревом, и яблочки на древе. А на столике хлебца стопочки и кувшинчик с
питием. А царь Авраам поклонился, руки сложил и головку от страха
отворотил. Страшно потому. Ангелы лики укрывают, а не то что… Пойдет
завтра Господь во святой Троице по всей земле. И к нам зайдет.
Радость-то кака, а? У тебя наверху в кивоте тоже Троица. Шмелев : – Я
знаю! Это самый веселый образ. Сидят три Святых с посошком под
деревцем, а перед ними яблочки на столе. Когда я гляжу на образ, мне
вспоминаются почему-то гости, именины. Горкин : – Верно.
Завтра вся земля – именинница. Потому – Господь ее посетит. У тебя
Иван-Богослов ангел, а мой – Михаил Архангел. У каждого свой. А у
земли-матушки – сам Господь Бог во Святой Троице… Троицын день.
„Пойду, – скажет Господь, – погляжу, во Святой Троице навещу"». Первый ведущий : «Я смотрю на серую землю, и она кажется мне другой, будто она живая, – молчит только, и отчего-то грустно». Второй ведущий : «Едем
на Воробьевку, за березками. Я с Горкиным на Кривой в тележке,
Андрюшка-плотник – на ломовой. Едем мимо садов, по заборам цветет
сирень. Воздух благоуханный, майский. С Нескучного ландышами тянет. Едут
возы с травой, везут мужики березки, бабы несут цветочки – на Троицу.
Дорога в горку, Кривая едва тащит. Горкин радуется на травку, на
деревца, указывает мне что-то. Горкин : – Мамонова
дача вон, богадельня Андреевская, Воробьевка скоро. А потом к Крынкину
заедем, чайку попьем. А там вся Москва, как на ладошке. Справа деревья
тянутся, в светлой и нежной зелени. Гляди, матушка Москва-то наша!.. –
толкает меня Горкин и крестится». Первый ведущий : «Дорога
выбралась на бугор, деревья провалились, – я вижу небо, будто оно
внизу. Да где ж земля-то? И где Москва? – Внизу-то, в провал гляди… эн
она где, Москва-то!» Второй ведущий : «Я
вижу… Небо внизу кончается, и там, глубоко под ним, под самым его
краем, рассыпано пестро, смутно, Москва… Какая же она большая!.. Смутная
вдалеке, в туманце. Но вот, яснее… – я вижу колоколенки, золотой
куполок Храма Христа Спасителя, игрушечного совсем, белые ящички-домики,
бурые и зеленые дощечки-крыши, зеленые пятнышки-сады, темные
трубы-палочки, пылающие искры-стекла, зеленые огороды-коврики, белую
церковку под ними… Я вижу всю игрушечную Москву, а над нею золотые
крестики». Первый ведущий : «В
глазах у меня туманится. Стелется подо мной, в небо восходит далью.
Едем березовой рощей, старой. Кирпичные заводы, низкие серые навесы,
ямы. Дальше – березовая поросль, чаща. С глинистого бугра мне видно: все
заросло березкой, ходит по ветерку волною, блестит, маслится. Горкин : – Приехали.
Дайте-ка молодчику топорик, его почин. – Крепше держи топорик. В церкву
пойдет, молиться у Троицы поставлю, помечу твою березку… Да ну,
осмелей… ну?» Третий ведущий : «Солнце
слепит глаза, как-то отдернул занавеску. Я жмурюсь радостно: Троицын
день сегодня! Над моей головой зеленая березка, дрожит листочками. У
кивота, где Троица, тоже засунута березка, светится в ней лампадочка.
Комната кажется мне другой, что-то живое в ней. Везде у икон березки. И
по углам березки, в передней даже, словно не дом, а в роще. И пахнет
зеленой рощей». Четвертый ведущий : «Мы
идем все с цветами. У меня ландыши, и в серединке большой пион. Ограда у
Казанской зеленая, в березках. Ступеньки завалены травой так густо, что
путаются ноги. Пахнет зеленым лугом, размятой сырой травой. В дверях
ничего не видно от березок, все задевают головами, раздвигают. Входим
как будто в рощу. В церкви зеленоватый сумрак и тишина. Шагов не слышно,
засыпано все травой. И запах совсем особенный, какой-то густой,
зеленый, даже немного душно. Иконостас чуть виден, кой-где мерцает
позолота, серебрецо – в березках. Теплятся в зелени лампадки. Лики икон,
в березках, кажутся мне живыми – глядят из рощи. Березки заглядывают в
окна, словно хотят молиться. Везде березки: они и на хоругвях, и на
распятии, и над свечным ящиком-закутком, где я стою, словно у нас
беседка. Это не наша церковь, это совсем другое,
какой-то священный сад. И пришли не молиться, а на праздник, несем
цветы, и будет теперь другое, совсем другое, и навсегда. И там, в алтаре
тоже – совсем другое. Там, в березках, невидимо, смотрит на нас
Господь, во святой Троице, таинственные Три Лика, с посошками. И ничего
не страшно. С ними пришли березки, цветы и травки, и все мы, грешные, и
сама земля, которая теперь живая, и все мы кланяемся ему, и Он отдыхает
под березкой. У иконы Троицы я вижу мою березку, с
пояском Горкина. Это такая радость, что я кричу: „Горкин, моя березка! И
поясок на ней твой! Горкин!" Я смотрю на Святую Троицу, а Она, Три Лика
с посошками – весело на меня». Пятый ведущий : «Быстро
пролетело лето, вот и осень в разгаре. К Покрову заканчиваются
сельскохозяйственные работы, земля снежком покрылась. Каждый с
нетерпением ждет Покрова». ПОКРОВ Шмелев : – Отец
ходит с Горкиным по садику и разговаривает про яблоньки. Редко, когда
он говорит не про «дела», а про другое, веселое, а то все роди, да
подряды, да сколько еще принять народу, да «надо вот поехать». И редко
увидишь его дома. А тут будто на гулянье или когда ездил на богомолье с
нами – веселый, шутит, хлопает Горкина по спине, радуется, какая
антоновка нынче богатая. Горкин тоже рад, что отец душеньку отводит,
яблочками занялся, и тоже хвалит антоновку. Я
вспоминаю, что скоро радостное придет, покров какой-то, и будем мочить
антоновку. Покров – важный какой-то день, когда кончаются все «дела»,
землю снежком покроет, и «Крыша тогда – шабаш… отмаялся, в деревню
гулять поеду», – говорил недавно Василь Василич. И все только и говорят:
«Вот пойдет Покров – всему развяза». Я спрашиваю Горкина, почему –
«развяза». Говорит: «А вот все дела развяжутся, вот и покров». Я жду с
нетерпением, когда же придет Покров. Сколько же осталось? Горкин : – А ты вот считай – и ждать тебе будет веселей, а по дням скучно будет отсчитывать. Хозяйка : – А вот и гости с колядками к нам пожаловали! (Входят
ряженые, впереди мехоноша с бородой и усами, в одетом наизнанку
полушубке, в рваной шляпе и с сумою или мешком для сбора даров) Ряженые (по очереди): – Здравствуйте, хозяюшка. – Позволь во горницу войти! – Во горенку войти, да на лавочку сесть! – На лавочку сесть, да песенку спеть!
(Хором): Пришла Коляда Накануне Рождества Хозяюшка, родна матушка, Не ленись, подымись, Ты подай пирога. Как подаришь пирога — Целый двор живота. Не подашь пирога — Одна куричья нога. Хозяюшка в дому Как оладейка в меду.
(По очереди) – Что вы нам, хозяюшка, подарите? – Денег горшок, или каши горшок? – Кувшин молока или кусок пирога? – Копеечки или конфеточки? – Или гривеннички или прянички?
(Хором) Открывайте сундучок, Подавайте пятачок! Хоть блин, хоть сала клин, Хоть печенье, хоть варенье, Нам на угощенье.
Хозяйка : Да, попели вы на славу, На потеху, на забаву, Мехоноша, где мешок? Получай-ка пирожок. И бараночки, и конфеточки, И гривеннички на прянички.
(Хозяйка одаривает ряженых) Ряженые (хором): Будете нас дарить – будем вас хвалить, А не будете нас дарить – будем вас корить! Примите нас на посиделки!
(Участники посиделок устраивают им заслон, взявшись за руки) Хозяйка : Выкуп платите Или прочь уходите.
Ряженые : Денег немае, сами занимаем. Пряники, орешки взяли сладкоежки, Но нам неча горевать, Можем загадки отгадать.
(Участники посиделок кричат: «Загадать им загадки»). Хозяйка : (обращаясь к ряженым): Ах вы, хитрые ребятки, Отгадайте же загадки: Под гору коняшка, а в гору – деревяшка. Две Палашки в лес бегут, носки загнутые. Одной – зимой отдых, другим – летом, а третьей – ни зимой, ни летом.
Хозяйка : Ах, спасибо вам, ребятки, Что пришли в наш дом на Святки.
Ряженые : Во славу Божию овсом и рожью народи Господи, и рожь, и пшеницу, и всякую пашницу. С праздником, хозяева, и прощайте!
(Уходят) Шмелев : – Приходила Коляда, С Колядой была звезда. Ты куда пошла опять, Коляда, колядовать?
ФИНАЛ К сизым кольцам взоры вскинем! Мир печалью светлой болен… Стынет в небе ярко-синем, Строй прозрачных колоколен. За все тебя, Господь, благодарю! Ты, после дня тревоги и печали, Даруешь мне вечернюю зарю, Простор полей и кротость синей дали. Я одинок и ныне – как всегда И вот закат разлил свой пышный пламень, И тает в нем Вечерняя Звезда, Дрожа насквозь, как самоцветный камень. И счастлив я печальною судьбой И есть отрада сладкая в сознанье Что я один в безмолвном созерцанье, Что я всем чужд и говорю – с Тобой.
Первый ведущий : Идеалом
Шмелева была Святая Русь, он любовно воскрешает ее образы. Неразрывная
связь писателя с родиной проявляется в поэтизации народной культуры, в
сохранении и преображении богатств русского языка. Это особенно ярко
проявилось в итоговой книге «Лета Господня», эпиграфом к которой избраны
слова А. Пушкина: Два чувства дивно близки к нам — В них обретает сердце пищу — Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам.
|