• «Славянофилы говорят, что "Мертвые Души” – апофеоз Руси, "Илиада” наша – и хвалят, другие бесятся, что тут "анафема” и за то ругают» (А. Герцен).

• «В этих харях читатель узнает страшное лицо николаевской России… трупом казался Гоголю Запад» (А. Воронский, советский критик).

• Гоголь по силе и глубине смеха первый в мире. И рядом с гениальным ореолом выставилась чрезвычайно противная фигурка. Гоголь великорусского народа совсем не знал (Ф. Достоевский).

Как ярко начинал Гоголь – «Вечера на хуторе близь Диканьки». Радовались читатели, одобряли критики. И я радуюсь. Но иногда печалюсь: слишком много нечистой силы, чертей, ведьм, злодейств, зарезанных младенцев, покойников и совсем нет добрых волшебников, добрых фей. Это – мировосприятие. Оно присутствует во всех произведениях.

«Ревизора» сначала не поняли. Сработал стереотип – нет положительного героя или резонера, зло не наказано. Но вскоре комедию приняли, стали играть в театрах и в любительском исполнении. Известно, что в одном из таких представлений участвовали Тургенев, Достоевский, Некрасов. Такой серьезный человек, каким был Достоевский, оказывается, обладал чувством юмора и с удовольствием играл роль Шпекина.

Интересно учителю и полезно ученикам задать им такие вопросы:

• Можно исправить нравы сатирой?

• Есть ли Хлестаковы, Земляники, Шпекины, городничие в наше время?

• Чиновники, находясь в состоянии растерянности, прилюдно сознаются в «грехах». Это реально? Это комично?

• Стремление человека «достать выгодное место» – хорошо или плохо?

• «За всяким умным человеком водятся грешки». Вы согласны?

• Не слишком ли мрачную картину нарисовал Гоголь?

«Мертвые души»

После «Ревизора» способность к комизму покинула Гоголя. Судите сами, Читатель. Ученик первый раз взял в руки книгу. В предисловии он видит титульный лист образца 1842 г.: виньетки, бричка, винные бутылки, закуски и черепа, черепа. Все напечатано черным цветом на светло-желтом фоне. Черный цвет означает реальность, а желтый – романтическое будущее России. Но ученик этого всего не знает и читает то, что написано. Прочтем и мы, впервые без предрассудков!

В начале книги видим рисунок: два мужика карикатурного вида, бричка, косой забор, канава, кривой фонарь. Читаем: «два русские мужика, стоявшие у дверей кабака» (где же стоять еще русским мужикам?), комично обсуждают, «доедет то колесо… в Москву или не доедет?». Эта сцена – камертон к дальнейшему тексту. Читатель настроился на комизм. Но его дальше нет, нет!

• Читаем описание гостиницы с «тараканами, как чернослив, вертлявым половым и со стенами, потемневшими от лихих погодных перемен».

• Знакомимся с лакеем Петрушкой. Он – дебил, неряха, спит не раздеваясь, пахнет от него дурно, «имеет благородное побуждение к просвещению» (тонкий юмор автора), т. е. любит читать, «не затрудняясь содержанием», а увлечен процессом самого чтения, когда из букв выходит слово, которое «иной раз черт знает что и значит».

• Опустим знакомство с Чичиковым. Он – блеклая фигура, в меру подобострастен, в меру нахален и глуповат. В нем нет легкости Хлестакова или артистизма Остапа Бендера. Образ реальной России гораздо интереснее. Начнем с описания города. «Сильно била в глаза желтая краска. Домы были в один, два и полтора этажа, с вечным мезонином, очень красивым, по мнению местных архитекторов. Местами дома казались затерянными, местами сбивались в кучу».

• Далее идет известное большинству читателей описание карикатурных вывесок. «Мостовая везде была плоховата… Городской сад состоял из тоненьких деревьев, дурно принявшихся. В газетах было сказано, что город наш украсился… садом из тенистых, широковетвистых дерев». Еще один показательный штрих. На афише объявлялась драма Коцебу (немецкий драматург) со «знаковыми» фамилиями русских актеров: г. Поплевин и девица Зяблова. Какие же еще фамилии могут быть у русских актеров?

• Описание природы: «…ушел назад город, как уже пошли писать, по нашему обычаю, чушь и дичь по обеим сторонам дороги: кочки, ельник, низенькие жидкие кусты молодых сосен, обгорелые стволы… и тому подобный вздор».

• Крестьяне, которых обогнал Чичиков, изображены с барским высокомерием: «один из них, кто поумней, указал путь на Маниловку». А может быть, кто поумней смолчал, не показался ему барин, а простак ответил?

• Деревни видятся автору так: «…деревни, постройкой похожие на старые складенные дрова… Несколько мужиков, по обыкновению, зевали на лавках перед воротами в овчинных тулупах (летом!). Бабы с толстыми лицами и перевязанными грудями смотрели из верхних окон; из нижних… высовывала слепую свою морду свинья». Читатель, согласитесь, что «бабы и свинья» в одном предложении есть выразительный образ.

Сделаем паузу. Назрел вопрос. Описание всего (!) видимого Чичиковым подается со специфическим гоголевским хихиканьем. Причем, велика сила читательской инерции. Он, как начал улыбаться, читая про мужиков у трактира, так и продолжает до конца книги, не задумываясь, над чем смеется. Чтобы разрушить это колдовство, надо сотворить молитву, как бурсак Хома, или принять холодный душ и пробежаться. После этого можно продолжить чтение. Так и сделаем.

• Перед знакомством с помещиками обратим внимание на подлые фамилии их соседей: Свиньин, Харапкин, Трепакин, Плешаков и т. п.

• Помещики, Коробочка, Плюшкин, Собакевич… изображены с убедительнейшим мастерством, подкрепленным прямо-таки зрительно воспринимаемыми деталями. Думать читателю здесь не над чем. Обжорство, скряжничество, вранье, скопидомство суть пороки самого низкого уровня. Это темы для басен Крылова. В начале XIX в. такие типы были смешны, в XX в. – нет. Мир стал серьезнее и юмор тоньше. Гоголевская сатира воспринимается архаично-примитивной. Есть редкие исключения: невозмутимая реакция Собакевича на предложение Чичикова и проблеск трагического у Плюшкина.

• Прочтем дальше, но и то, что читается между строк. Гоголь, убежденный крепостник, не понимал, что корень зла лежит именно в крепостничестве, и есть еще более страшные пороки, чем обжорство, вранье, маниловщина и т. д. Это – отсутствие ответственности за судьбы крестьян, неспособность видеть в них человеков. Не понимал, и все тут. Читатель, следуя за автором, не возмущается, а посмеивается, читая, как Чичиков торгует крестьян (хоть и мертвых), как и другой товар, или про то, как дворовая девка должна была чесать пятки барину перед сном. Покойник так любил. Забавно!

• Далее следуют впечатления о «длинной и скучной дороге с ее холодами, грязью… перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами», о названиях сел как то: «Вшивая-спесь», «Задирайлово-тож», о том, что будочник проснулся и поймал вошь, о драке со смертельным исходом, затеянной купцами, и как им удалось откупиться и т. д. в том же духе.

Но это еще не все. Гоголь впадает в публицистику, применяя обобщения типа «Таков уж русский человек» или «Эх, русский народец!»:

Тошно читать эти бесконечные пошлости. Приходят на ум слова Достоевского о Гоголе, что просматривается «довольно противная фигурка». В «поэме» нет юмора (исключение – разговор двух мужиков в начале), нет иронии, есть хула. Все ничтожно, подло и достойно осмеяния: город, горожане, русская природа, деревни, крестьяне, бабы, помещики, чиновники, патриоты… Да и в читателе, подозревает автор, таится доля Чичикова. Перелистаю книгу до конца. Внимание, конец!

Он совершенно не подготовлен, не обоснован предыдущим содержанием. «Русь-тройка мчится, обгоняя другие народы и государства!» Это все равно, что кончить похоронный марш веселой полькой. Но покойник как лежал, так и лежит бездыханный. Составитель учебника должен бы прокомментировать этот момент, как он того заслуживает. Но он восхищен. Ученик, «человек логический», находится в недоумении, откуда взялся такой лихой образ России и кто из героев книги сидит в бричке? Чичиков, Коробочка? Напомню, идея фикс, что можно обогнать дряхлеющую Европу именно ввиду своей полной отсталости, была распространена в России и до Гоголя, и после него.

Я полагаю, что в любой европейской стране тотальный пасквиль на отечество никогда бы не назвали великой поэмой. Это есть российский лингвистический казус. И он не понятен ученику. Предлагается «Мертвые души» исключить из программы.

«Тарас Бульба»

Великолепное начало! Ученик заинтересован и покорен. Но дальше у него возникают вопросы:

Продвинутый ученик недоумевает, зная, что православие и кровожадность несовместимы. Поэтому ему непонятна зловещая угроза Бульбы на костре: «Придет время, узнаете вы, что такое православная русская вера!» Ученик также догадывается, что буйный казак по сути своей язычник. И это окончательно сбивает его с толку. Не позавидуешь учителю – его объяснения должны быть очень точны и, к сожалению, пространны.

Сказанное суть не случайные ляпы неуравновешенного автора, на которые можно закрыть глаза. Они органичны. Предлагаю исключить роман из программы.

«Петербургские повести»

«Повести» рекомендуются для домашнего чтения. Это ошибка. Здесь Гоголь – законченный мизантроп. В «Повестях» много болезненного. Они годятся в качестве приложения к вузовскому учебнику по психологии в разделе психопатологии. Предлагается этот сборник из программы изъять. Это надо сделать еще и потому, что автор, высмеивая пошлость, сам впадает в этот грех. К слову, почему на уроках литературы не объясняют, что такое пошлость в жизни и пошлость в литературе?

«Шинель»

Тема «маленького человека» характерна для дворянской литературы. Она варьировалась и шлифовалась до бесконечности. При этом предполагалось, что именно низшее сословие рождает маленьких людей, неспособных на протест. Первым, кто нарушил эту традицию, был Короленко (рассказ «Ат-Даван»). Лучшими произведениями, берущими за живое, на эту тему были «Станционный смотритель» и «Му-Му». Казалось бы, что «Шинель» родственна этим книгам. Но нет, милосердие в ней и не ночевало. Знаток и поклонник Гоголя Набоков так пересказывает содержание:

Ключевые слова в комментариях Набокова: бормотание, возвращение в хаос, тени других миров, донельзя абсурдный мир и т. п. Герой неизбежно является страдальцем в этом мире. Это декаданс, от которого надо оберегать детей.

Примечателен следующий факт. Гоголевское «бормотание» есть внутренний замкнутый в себе процесс. В этом причудливом мире можно найти все что угодно. Так в плеске волн и в шуме ветра каждый слышит свое. Один – фрейдовские мотивы, другой – платоновские, третий… Именно эта особенность гоголевского творчества объясняет гигантское количество литературоведческих работ.

Посмотрим на повесть с иной стороны, более поверхностной. Достоевскому приписывают слова: «Все мы вышли из гоголевской шинели». Их любили повторять многие литераторы. Вероятно, имелись в виду художественные особенности и призыв к состраданию: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете? Я брат твой». Таких литераторов можно уподобить сердобольным наблюдателям, кто не спасает утопающих, а стенает при виде несчастных.

Приведу контрпример. Хемингуэй сказал: «вся современная американская литература вышла из одной книги Марка Твена, которая называется "Гекльберри Финн”… Ничего равного ей не создано до сих пор» и пояснял, что ключевым моментом романа является спасение мальчиками негра Джима. Принципиальное отличие.

Подведем итоги. В программе оставляем «Ревизора».