Эти строчки Г. Иванова приходят на ум, когда читаю Чехова.

Удивительно, насколько Чехов с его жизнелюбием и страстью к благотворительной деятельности отличался от персонажей своих произведений. Только глупец может утверждать, что писатель и его книга едины. Судите сами. Чехов построил вблизи Москвы школы для крестьянских детей, одну в Ялте, добился строительства клиники в Москве, посылал в сахалинские школы книги, работал земским врачом, обслуживая 25 деревень и т. д. и т. д. Биография писателя производит впечатление. Читайте воспоминания о нем Бунина и Горького.

Среда, в которой обитали «недостроенные» персонажи Чехова, позволяла жить без труда в поте лица своего и без труда души. Опасностью для человека был он сам – немотивированный, бесхарактерный, хмурый, «вечный студент», не знающий «правды». Он живет по инерции, как живется, а если не получается, то умирает, как дядя Ваня, стреляется, как Иванов, бежит от себя, как Раневская, сходит с ума, как Рагин.

Мир героев Чехова – мир заторможенных мещан из провинции, где время остановилось. Нет войн, нет социальных проблем, нет раскаляющейся предреволюционной обстановки. Это типы с холодной лягушачьей кровью, обобщенный образ человеческого болота с его болотной эстетикой. В учебниках убогость чеховских персонажей объясняется реализмом писателя, т. е. социальными причинами. Что видел, то и описывал. Это – полуправда. Правда в том, что у него был избирательный взгляд, сфокусированный на нелепости окружающей его действительности.

Я представляю эстета, знатока Чехова, для которого важно «не что, а как», сидящего в старинном вольтеровском кресле с книгой и стаканом холодного чая. Он перелистывает страницы, улыбается мудрой улыбкой потерявшего иллюзии молодости человека, вдыхает и говорит сам себе: «Да… все мы немножко ионычи, беликовы, рагины… Ничего не поделаешь. Зато как поэтично написано, с каким подтекстом, с каким спокойным юмором».

Меня задевают два момента. Во-первых, я не нашел в мировой литературе такого поэтического изображения деградации. Здесь есть что-то болезненное. Выходит, что только русская литература такая ущербная? Более того, досадна популярность чеховских новелл. Во-вторых, правильно ли в школе изучать произведения ради чисто художественных достоинств и не брать в расчет их идейное содержание? В данном случае ощущение печального декаданса. Юноша полон сил. Он видит жизнь клокочущую, яркую, динамичную, которая может принести и радость, и горе. Он хочет радости, и чеховские недотепы бесконечно далеки от него. Вводить юношу в их мир – что лить холодную воду на голову.

Пьесы Чехова – иное дело. Если читать пьесы, то можно согласиться с Толстым, который не принимал их. Но если смотреть представление в театре, то происходит чудо. Они – раздолье для режиссеров и актеров, театральный фристайл. Персонажи оживают. Им сочувствуешь, стараешься понять, печалишься и посмеиваешься. Именно в зрительном и звуковом восприятии проявляется человеческая сущность и именно в «интеллигентном», сдержанном и очищенном от случайностей виде. Плюс еще прекрасные декорации и звук топора, вырубающего вишневый сад. И перед вами – поэтический и грустный образ уходящего времени. Склонность к ностальгии о прошлом у нас, вероятно, вечна. Итак, Чехов – это театр и только театр.

В программу включаем «Степь» как цельное произведение, анализировать которое, выделяя идейное содержание, художественные особенности и т. д., бессмысленно. Предлагаемый мной критерий АВС здесь не работает. Надо учить детей читать и просто наслаждаться великолепной прозой. Включаем также «Вишневый сад» в надежде, что ученики посмотрят пьесу в театре.