Кто
из них более вдохновенный утешитель? Легкий путь противопоставления
героев, идущих сквозь весь персонажный ряд пьесы, втянутых
невольно в центральное событие пьесы (убийство Васькой
Пеплом хозяина ночлежки Костылева), — путь
во многом обманчивый. И не потому, что Лука первым,
как мы заметили, почувствовал: неутомимый шутник, пересмешник
Сатин, говорящий порой жестокие, циничные слова («Я
тебе дам совет: ничего не делай! Просто — обременяй
землю!»), не лицедей, обманывающий самого себя, а тоже
страдалец. «Веселый ты, Костянтин… приятный!» —
говорит Лука, мягко, ненастойчиво спрашивая его о той
стезе, с которой он «свихнулся». Лука чувствует,
что оба они утешители, кроме слов да еще немалого жизненного
опыта ничем не располагающие. Только слова утешения у них
разные. В Луке живет праведник, носитель идей сострадания,
в Сатине же много вложенных идей грядущего технократического,
интеллектуального обновления человечества, идеи о величии
разума человека.
Кажущиеся
антиподы, Сатин и Лука, во многих случаях ведут себя
почти одинаково. И Лука, и Сатин пробуют спасти Ваську
Пепла и Наташу, видя, какую коварную интригу спланировала
Василиса, любовница Пепла, жена Костылева. Даже после ухода
Луки, ухода, обычно трактуемого как бегство лжеца, сеятеля
иллюзий, как крах его (хотя старик и не обещал никому задержаться
здесь!), именно Сатин страстно защищает его: «Дубье…
молчать о старике! (Спокойнее.) Ты, Барон, —
всех хуже! Ты — ничего не понимаешь… И —
врешь! Старик — не шарлатан!»
Может
быть, сейчас, не сглаживая противоположности многих мотивов
утешительства (тема Луки) и одического, риторического восхваления
человека (тема Сатина), следует видеть в героях двойственную,
противоречивую, мятежную, еще не скованную догмами душу Горького
тех лет? Позднее — уже в пьесе «Враги»
(1907), тем более в повести «Мать» (1906),
этого спасительного для таланта духа исканий, сомнений,
«гамлетизма» в Горьком не будет. Но и
жизни, многомерности героев не будет. Как, впрочем, и
полифонизма страстей.
Пьеса
«На дне» запечатлела переломный момент во всей
судьбе Горького. Он, словно боясь отстать от революции,
от ее боевых, категоричных законов, щедро рассыпает по тексту
реплики, осуждающие Луку. В пьесе отчасти выстроена целая
линия осуждения, даже высмеивания Луки.
Талант
Горького сопротивлялся схематичному делению героев на «положительных»
и «отрицательных». Сейчас совершенно очевидно,
что не оправдано ничем такое хлесткое суждение: «Люди
дна прежде всего теряют свое имя, и это обстоятельство становится
одним из лейтмотивов пьесы. Все обитатели ночлежки имели
его когда-то… Все, потерявшие имя, мертвы».
Так ли это в замечательной пьесе? Даже выбор имен для персонажей,
их исходный смысл в ней весьма не прост. Имя Лука, конечно,
ассоциируется со словом «лукавый». Но оно
означает и совсем другое: «светлый». Имя Константин,
данное Сатину, означает «постоянный», в данном
случае устойчивый резонер, который, даже передразнивая Актера
(«организм… Органон»), помнит: органон в переводе
с греческого означает «орган знания», «разумность».
Не организм отравлен алкоголем, а поврежден орган знания,
источник разумности. Столь же многозначительны и другие имена:
Василиса («царствующая»), Настя («воскресшая»),
Наталья («утешаемая»).
Построение
пьесы, чрезвычайно сжатой, часто переходящей в многоголосый
хор, вся площадка подвала, поделенная на человеческие
ячейки, параллельно развивающиеся конфликты, объединяющие
героев в пары и треугольники, позволило стянуть очень
многие противоречия драмы в удивительное целое. И эти
пружины, «часовой завод» пьесы, не расслаблены
доныне. Каждый акт кончается, например, смертью —
Анны, Костылева, Актера (именно он «песню испортил»),
но ни одна из смертей не несет очистительного катарсиса.
Читатель и зритель, вероятно, так до конца и не разгадают:
идет ли в пьесе движение судеб героев сплошь по наклонной
плоскости, торжествует ли одно зло, продолжается ли «кораблекрушение»?
Или в этом трюме свершается и нечто иное —
происходит утверждение новых ценностей, восхождение солнца
(вспомним и песню «Солнце всходит и заходит»,
звучащую в пьесе).
Завершая
анализ словесной материи пьесы, ее реплик, обратите внимание
на афористичность, обилие жизненно-бытовых формул, речевых
жестов, на пунктир лейтмотивов, говорящих о законности
«мечты», «веры», о высоком предназначении
человека. Следует подчеркнуть, что Горький как бы боялся холодной
чеканки, внешнего блеска фраз. В любом эпизоде пьесы,
как сигналы трудного восхождения к истине, не даруемой
свыше, мелькают многоточия, паузы, своего рода провалы, прорывы
в цепи общения, коммуникации. Есть муки слова и в монологах
Сатина, и в косноязычных протестах Клеща, и в трудном
речетворчестве Бубнова. Все это говорит о том, как сложен
был путь героев ночлежки и самого Горького к трезвой
правде и к просветляющей жизнь мечте.
Вопросы для самостоятельного анализа пьесы
1. Лука
и Сатин: антиподы или родственные души? Почему Сатин неожиданно
защищает Луку («Старик — не шарлатан!»)
на суде обитателей ночлежки после ухода старика?
2. Как раскрывается
скрытый смысл имени Лука («светлый») в отношениях
странника к Ваське Пеплу и Наталье, Актеру и Анне, Бубнову
и Сатину? Каковы особенности психологизма Горького, воплощенного
в сказочках, притчах, назидательных притчах, в фигурной
речи Луки?
3. Являются ли монологи
Сатина о человеке, о правде — боге свободного
человека переходным звеном от былых романтических верований
Горького (образы Данко и Сокола) к будущему поклонению
разуму, научному знанию?
4. Сказывается ли
в поведении героев пьесы этимология имен: Лука («светлый»),
Настя («воскресшая»), Василиса («царственная»),
Константин («постоянный») и др.?
5. Почему серии афористических
высказываний, рифмующихся реплик как важнейшей особенности
стилистики «На дне» были неизбежны? Чем нов
афористический стиль в спорах о Правде и Человеке
на рубеже XX века? |